- Фрагменты из Эрджияса, Книга Нод

Он хромал, пошатывался и раскачивался из стороны в сторону, как пьяный. Ноги его сами шагали вперед, неся Даниэля по длинной неосвещенной полосе асфальта. Потом его повело в сторону, ноги подкосились, и он плечом ударился о перила, но вцепился в холодный металл, ища поддержки, заставил себя выпрямиться и продолжил путь.

Время от времени его слепил свет фар проносящихся мимо машин, которые осторожно выезжали из-за поворота и мчались мимо Даниэля, скрипя резиной.

Голос, поселившийся где-то у него в голове, продолжал терзать его.

Слушай.

Даниэль прижал пальцы к вискам, словно пытаясь отгородиться от этого звука. Но под кожей у него не было крови, поэтому невозможно было прервать ее ток. Он с силой стиснул зубы.

Слушай.

Он прижал ладони к глазницам, словно пытаясь вдавить их внутрь, но из этого ничего не вышло. Он заплакал кровавыми слезами, и кровь пачкала его руки. Но голос по-прежнему бился о стенки его черепа.

Слушай.

Все, что я сделал, я сделал ради тебя. Тебе придется смириться с этим.

Много – как много! – ночей провел я, просеивая видения, надписи, звуки. Годы. Десятилетия. Еще дольше. Тысячи ночей понадобились мне, чтобы облечь нашу историю в понятную форму. У тебя есть одна ночь, чтобы выслушать ее. Слушай.

Всхлипывая, Даниэль сел на песок пляжа и обхватил руками колени. Вскоре он начал раскачиваться взад-вперед в такт голосу, звучащему у него в голове.

Итак.

У созданий, подобных мне, существует тринадцать семей, и у каждой из них есть свой прародитель.

Только три из этих семей определяют себя по крови своего предка, только они сохранили имя живого бога. Только три семьи откликаются не на некогда полученное прозвище, не на тайное имя, придуманное старейшинами, чтобы скрыть истинные имена. Только три семьи называют себя прямыми потомками своих божественных предков. Это дети Ассама, сохранившие в крови болезнь своего пращура. Это отродья Сета, в чьей крови живет его болезнь веры.

И это мы.

Мы – разваливающаяся, раздробленная, увядающая семья. Мы древнее многих королевских династий и более подвержены вырождению, чем самая чистокровная аристократия. Мы – разбросанные повсюду мелкие осколки зеркала, хранящие печальные воспоминания. Мы потомки безумного бога. Мы – Малкавиане.

Даниэль открыл глаза. Дрожь унялась. Слабое тепло, возможно, лишь кажущееся ему, зародилось где-то в основании его черепа.

Ты знаешь, кто мы. Ты знаешь слова, символы власти – хотя тебя и не учили, но ты распознал их. Но ты не знаешь, почему мы стали теми, кем стали, почему мы были обречены на знание.

Ты должен узнать больше. Грядут ужасные времена, когда он – тот бог, что живет в твоей крови, скрывается в твоем разуме, - когда он соберет себя воедино. И ты должен быть готов.

Даниэль снова начал дрожать. Хотя неосвещенная дорога и окрестности были для него лишь колеблющимися тенями, что-то еще более темное заволокло ему глаза, мешая видеть.

Нет. Еще нет. Ты не можешь знать, почему я выбрал тебя. Прежде тебе нужно подготовиться.

Его пальцы прорывали глубокие бороздки в песке.

Рождение безумия

Наша история, само собой, начинается с Малкава.

Да. Это он стискивает твою грудную клетку, вцепляется в глотку и заставляет твои безжизненные внутренности сжиматься в страхе. Имя бога становится осязаемым. Имя пугает тебя. И ты, и я, и все наши братья и сестры, даже те, кому не объясняли значение этого имени, - все мы вздрагиваем, когда слышим это имя, и так происходит по его воле.

Слушай. Мы редко взываем к силе имени Малкава; может быть, ты уже знаешь, почему. Нам негоже обсуждать его за стаканом с выпивкой, как люди обсуждают Гитлера или Платона. Да и что мы можем сказать? Ты с равным успехом можешь описывать терзающий тебя голод или полузабытую похоть, потому что все это – он и есть. Часть его живет в тебе, в каком-то темном закоулке твоего мозга – это та теплая, влажная пульсация, которую нельзя понять, но с которой можно только смириться. Пульсация, которая отзывается на каждое произнесенное мною слово, на каждый образ, проносящийся перед нашим внутренним взором. Я говорю с тобой через него.

Но мне кажется… Мне кажется, он не всегда был таким. Нет, не всегда. Расчлененный бог некогда был цельным.

Малкав

История Малкава, Отца нашей крови, начинается с Каина. Все наши истории начинаются с Каина, черт бы его побрал. Так уж получилось. Каин был первым, кого обременяли человеческие чувства и кто сумел сбросить их и перейти к следующему уровню творения. Ты веришь в Адама и Еву? Два раба. Ты веришь в Лилит? Ну и дурак. Ты веришь в эволюцию? Неплохая теория, но нашего существования она не объясняет.

Не важно, во что ты веришь. Каин был первым, кто встал над могилой, кто сумел переступить порог смерти и увидеть сразу два мира. Кто-то должен был быть первым. Был ли это тот человек, кто впервые вспахал девственную землю, засеял ее и ждал, когда созреет урожай? Был ли это Каин, убийца своего брата? Был ли это Утанапиштим, обреченный на бессмертие? Или кто-то еще?

Никто из нас этого не помнит, никто из нас не существовал в то время. И.. может быть, это и к лучшему. Если бы его имя было произнесено, его сила сокрушила бы твой разум…

Нет. Забудь об этом. Каин. Зови его Каин. Он был Первым.

Первый был зверем из праха, влажным от крови и безумным от жажды и горя. У него не было души, и он был одинок. Он был болен и хотел разделить свою болезнь с кем-то еще, потому что он не хотел страдать в одиночестве. Поэтому он построил город в тех землях, что позже были омыты водами Потопа, и выбрал трех детей. Со временем они тоже почувствовали одиночество и тоже нашли себе детей…

Малкав… При жизни Малкав был непростым человеком, если верить преданиям. Записи… противоречивы, но все они согласны в одной маленькой подробности. В некоторых текстах упоминается ангел, вестник, избранник – возможно, речь идет о нем. Он был избран, чтобы обладать видением, полученным от сира, или же, возможно, он был выбран из-за этого видения.

Записи становятся еще более непонятными, когда речь заходит о сире Малкава. Я читал, что его сиром был Инош¹ Законодатель, который возлюбил Малкава за его мудрость и усадил по правую руку от своего трона, назвав визирем. В других текстах утверждалось, что Малкава избрал Ирад Сильный, желавший, чтобы сила духа и сердца его потомка были равны его собственной силе. Я слышал также, что Цилла Прекрасная узрела свет, горящий в глазах Малкава, и приблизила его к себе в отсутствие Каина. Песни Малкава повествуют о любви и жажде мудрости, но в них нет согласия… в них нет согласия.

Я думаю, что в конце концов сир Малкава возненавидел его. Может быть, он знал, что Малкав может прозревать грядущее. Фрагмент стиха из Ниневии дает намек, на изучение которого мне потребовалось триста лет; а из собранных осколков глиняной таблички можно понять, что кто-то из Трех призвал одного из Тринадцати и терзал и мучил свое дитя, так как ему не понравилось то, что сказал этот отпрыск… или не сказал. И происходило это, согласно стиху, в то время, когда Тринадцать восстали против своих создателей.

Все остальное довольно легко понять. Трое были низвергнуты; из сохранившихся текстов не совсем ясно, были ли они уничтожены окончательно, или же кто-то из их отпрысков сумел поглотить их сущности. Тринадцать заключили перемирие и жили все вместе. Некоторое время.

Проклятие

Голоса, много голосов, бились в голове Даниэля.

«…он/ Каин проклял его/ Малкава, когда тот опозорил его…

И обрек его на вечное безумие…»

«…Каин многое узнал от Лилит, но она не научила его всему, что знала сама. Когда он покинул ее, она пришла к первенцу своего потомка и поведала ему тайну, которая сокрушила его, разрушила его разум и запятнала его кровь…»

«… Узрите моего самого глупого потомка,

Который назвал безумие счастьем,

Пусть же он станет безумным,

Чтобы все бежали от него…»

«… Тогда [Малкав], сокрывшись от сородичей, упивался кровью Трех. Но она переполняла вены [Малкава], и сердце его готово было лопнуть. Глаза его были открыты, и Истина обрушилась на него…»

«… [Малкав] сжал родителя в руках,

В руках, что крушили камень,

И впился, подобно псу, в шею родителя,

И [старейшина] закричал, подобно тысяче шакалов,

Как гриф, умирающий от стрелы в сердце,

Как лев, убивающий детеныша,

И [Малкав] вдохнул этот крик с воздухом

И начал плакать,

Он плакал много ночей,

Он выл, и рвал волосы на голове, подобно женщине…»

Когда было наложено проклятие? Кто наделил Малкава даром предвидения, причиняющим боль? Хотел бы я знать – я потратил так много времени и сил, и все же ответ, истинный ответ, ускользает от меня. Наши воспоминания искажены, стерты лихорадкой. Что бы ни поразило разум Малкава, оставив в нем эту ужасную зияющую рану, оно настолько напугало его, что каждому из своих двух детей он рассказывал об этом по-разному. Совпадают только те версии, что сиры рассказывают своим ученикам; можно вспомнить и ученых, цитирующих Книгу Нод – но и Книга может ошибаться. Можно предположить, что если бы кто-то еще из внуков Каина находился рядом с Малкавом, когда тот обрел Зрение, он бы тоже получил этот дар. Эта сила…

Сила Зрения – это сила самой вселенной. Это не просто болезнь, которая живет в нашей крови, - это связь с хаосом, заполняющим незримые места. Это способность видеть истинную структуру мира, способность смотреть сквозь иллюзии.

Большинство мифов сходятся в том, что Малкав дал Становление своим детям до того, как получил дар Зрения, и когда лихорадка сжигала его кровь, его потомки испытывали те же страдания. Есть и другие истории – о Носферату и всех его детях, чья внешность была проклята; о безымянном Старце, что предложил души – или то, что от них осталось – своих учеников демонам в Аду; о вечной одержимости Арикель и всего ее потомства. Силы, сотрясавшие древний мир, могли поразить всю линию крови; Пробуждение – лишь побочный эффект…

Я отвлекся.

Зрение, как можно понять, стало достоянием всех потомков Малкава, как и его самого, и каждый новообращенный, просыпаясь после Становления, ощущал эту мягкую пульсацию у себя в голове. Кровь Малкава была подвержена… влиянию безумия, окутывавшего весь мир. Зрение повлияло на его способность к видению, сделав его прорицания более точными, чем ранее, но одновременно оно стало тяжелой ношей.

Безумие в древние времена

Тебе повезло, дитя мое, - ты живешь во времена, когда люди стали более милосердными. Они гордятся своими знаниями и всегда готовы к сочувствию. На Западе сумасшедших, может быть, и не любят, но и не стараются заковать их в цепи и запереть в камерах. На безумца, посреди улицы распевающего псалом во славу Матери-Луны, не обращают особого внимания. Когда люди пытаются вылечить его, они прибегают к лекарствам и играм.

Во времена наших дедов все было не так. Сумасшедшие не считались больными, они считались одержимыми. Считалось, что изгнать демонов из несчастных можно с помощью порки или голодания; тогда злобные духи должны будут покинуть ослабевшее тело и отправиться на поиски нового пристанища.

Такова была наша судьба. Многие внуки Малкава погибали, стоило им слишком далеко уйти от прародителя. Потомки других представителей Третьего Поколения были бы рады убить самого Малкава – но не стали этого делать. Может быть, им запретил Каин. Может быть, все дело было в Зрении и видениях Малкава, из-за которых кое-кто решался сблизиться с ним, и поэтому Малкав никогда не оставался в полном одиночестве. Он был одинок, да, но не совсем.

Брат Саулот и брат Сет

Притча:

Двое из Патриархов были братьями Малкава. Одним из них был Саулот, который при жизни любил тело Малкава и тела других и стремился улучшить свою бессмертную плоть. Вторым был Сет, который жаждал вечности и хотел подарить вечность тем, кого любил, и ради этого учился властвовать над своей душой, порождением ночи. Братья, они пришли к Малкаву, чтобы утешить его, но не было бальзама, способного исцелить его раны, и не было эликсира, чтобы потушить сжигающий его жар. И, отчаявшись помочь ему, они говорили о множестве вещей: о длинных ночах и слабости людей, о жизни и смерти и тех тайнах, что сокрыты в них.

И случилось так, что речи Малкава рассердили Сета, который в ответ наговорил много грубых слов, желая обидеть Малкава. Малкав же сказал, что рано или поздно все сущее откроется в видениях, быстрых и противоречивых, но все же доступных уму и восприятию, как доступны зрению стены пещеры, освещаемой тусклым факелом. Но Сет продолжал спорить, утверждая, что лишь в глубинах души можно найти истину и что люди, полные несовершенства, могут осознать величие вселенной, но лишь с помощью бессмертных дано им узреть сокрытое.

В конце разговора они долго смотрели друг на друга, а затем решили обратиться к брату своему Саулоту, чтобы он рассудил их. Разве не верно, спросил Сет, что человек обретает мудрость в глубинах отчаяния и что он может найти все ответы глубоко в своей душе? Но разве не приходит мудрость извне, спросил Малкав, от глаз, которые видят слишком многое и, наконец, от разума?

Саулот нахмурился, голова его поникла, и признался он, что не знает ответа. И пожалел он о сказанном, потому что знал: не будет ему покоя, пока он не найдет ответ.

Поэтому Саулот встал и сказал: «Хотя я не знаю ответа, я найду его». Говоря так, он отдал свой меч Сету, попросив сохранить клинок до его возвращения; и Сет подарил Саулоту посох, покрытый шипами, и пожелал ему счастливого пути. Малкаву же Саулот отдал свою корону, но Малкаву нечего было дать ему взамен, поэтому он надкусил себе палец и кровью начертал на лбу Саулота глаз, а затем пожелал ему счастливого пути. И Саулот, зная, что в пути его подстерегают неисчислимые опасности, ушел к горизонту, и Малкав до самой своей гибели ни разу не встретился с ним.

Старцы

Малкав стал прародителем кошмаров. Ему была дана сила творить, но, как и прочие Сородичи, он мог создавать лишь свои подобия.

Но после того, как суть его изменилась, а глаза узрели то, чего его дети видеть не могли, он понял, что его создания больше ему не принадлежали. Они больше не были его подобиями.

Никто не мог противостоять ему. Никто.

Кровь, которую мы знаем, боги, герои и чудовища нашего племени – всех их породил Малкав после надлома. Спроси духов земли, прислушайся к глубинам дремлющего разума Малкава, задай вопрос старейшине любого из кланов – ты получишь один и тот же ответ. Те, кто был до, погибли. Те, кто пришел после – стали нами.

Он решил, сколько у него будет детей. Мы не знаем, что это было за число. Может быть, их было восемь, или двенадцать, или двадцать, или тридцать шесть. Все они были одним целым. И количество их собственных детей не превосходило того числа, потому что они выбирались лишь однажды и все вместе.

Я боюсь – и ты боишься, не можешь не бояться, - я боюсь, что один из его детей окончательно уничтожен. Числа священны, и он может проснуться, чтобы исправить счет.

Чумная невеста

Кто же был его порождением? Мы знаем лишь нескольких из них. Одна из них упоминается – нет, ее имя не названо – в отрывках законов и легенд, дошедших до нас из далекой Месопотамии.

Она была дружелюбна, красива и мила. Она была храмовой проституткой и сумела успокоить Малкава, как Шамхат² некогда сумела укротить дикого зверя. Она охладила его лоб водой и маслами, она приносила ему пищу, когда жажда терзала его.

Старая песня, в которой сиром Малкава названа Цилла, утверждает, что он любил Циллу, но затем присоединился к тем, кто искал ее смерти. Если это правда, то, возможно, в той женщине он видел свою возлюбленную, но недостижимую владычицу. И он выбрал ее для себя… а потом, ибо такова была его судьба, он отверг ее. От его прикосновения ее разум разлетелся на тысячу осколков, он с сожалением оттолкнул ее от себя – если только Малкав мог почувствовать сожаление.

Но ее история на этом не заканчивается. Существует немало легенд, повествующих о нашем прародителе, в гневе убивающем собственных детей. Но ее он не стал уничтожать. Как-то я сумел прикоснуться к смутным воспоминаниям о ее лице, ее нежности и ее голоде. Голос ее доносит предания о Чумной Невесте, о Старице, носившей его лихорадку подобно короне.

Как видишь, именно прелестная блудница Малкава положила начало распространению инфекции. Она безумно любила нашего прародителя и потому полюбила сохранившуюся в ней его частицу, которая живет и во всех нас. А ее милосердие никогда не ослабевало.

Она – Чумная Невеста. В наших историях и преданиях о ней рассказывается как об этакой Тифозной Мэри, которая одаривала болезнью Малкава тех, к кому чувствовала жалость, хотя ее дар должен был уничтожить их. Иногда она приходила к новорожденным и кусала их, а затем облегчала их страдания во время Становления. Я слышал сказания о Безумной Джейн и хотел бы знать, так ли уж была виновна давно исчезнувшая Джейн Пеннингтон, или же это отвергнутая невеста Малкава влияла на наши видения. И, как и со всеми детьми Малкава, мы никогда не слышали – и не чувствовали, - что его невеста умерла.

Ниссику, Мудрый Принц

Другим потомком Малкава был уроженец Урука, Города Площадей. Он знал дикаря Энкиду и жил при дворе Нинурты³ Воинственного и Эрры Чумного⁴. Он был умен, весел и выделялся своими достоинствами среди игиги⁵, что ночами правили в землях между реками. Звали его Ниссику, что означает «Мудрый Принц».

Имя было выбрано верно – или, быть может, имя само выбрало его. Ниссику был рожден трикстером, по крайней мере, так уверяют легенды. Он был шарлатаном, притворявшимся провидцем, или, возможно, аристократом, который развлекался, изображая приступы безумия, или простым сумасшедшим, полным очарования. Песни так непонятны, но они во многом сходятся…

Он вошел в семью, и он был одним из первых. Когда он выпил кровь Малкава и переродился… возможно, его укус был слишком глубок. Его Зрение позволяло ему видеть не только реальность, а его ловкие пальцы следовали за Зрением. Я слышал истории о том, как Мудрый Принц проник сквозь кожу мира и обнаружил холодные острые структуры, лежащие между мягкими нежными миражами. Говорят, что Малкав бросил его вскоре после Становления; хотелось бы мне знать, не видел ли отец самого себя в своем порождении.

Под тысячами имен и лиц скрывался Ниссику. Я слышал, как Гангрелы говорят об Иктоми, и думал о Ниссику. Я слышал Носферату, произносящих имя Малка Довольного, и думал о Ниссику. Иктоми, Малк Довольный, Дьявол Ганс, Вавилонянин, Пожиратель глупцов, Старый Ненавистник – все эти имена вызывали у меня одни и те же воспоминания. Я уверен, что Мудрый Принц дожил до наших дней; у меня нет доказательств, но я чувствую его смех, который крыльями моли щекочет мою исчезнувшую шею. Он опять идет куда-то, двигаясь к своей следующей цели, и глаза его неотрывно следят за следующей жертвой, а руки готовы схватить Ложь и разорвать ее на части, высвобождая то, что таится за ней. У него еще много работы.

Пожиратель

Имена. И снова все возвращается к именам. Малкав – имя безумия. Каин – прозвание чудовища, имя для величайшего из когда-либо наложенных проклятий, имя столь ужасное, что оно способно обжечь плоть, подобно солнечным лучам, и наполнить тебя голодом, стоит только ему до тебя добраться.

Считай, что тебе повезло, парень. Благословенны мы среди Сородичей, потому что над нами имена не имеют полной власти. У одного и того же предмета может быть одно имя для мира и совсем другое – для тебя или твоих родственников. Мы более свободны от имен, нам не надо все время называться одинаково, не надо быть логичными, стойкими и неизменными. Зависеть от имен, как от них зависят все остальные, - вот в чем слабость.

Один из детей подчинил себе эту слабость. Сила, которую он украл, до которой он добрался, которую он впитал в себя, была силой поглощать имена – полностью вбирать имена в себя и жить за счет полученной от них энергии. Он мог поглотить имя человека, и тот человек слабел и умирал, а все, что было в этом человеке, он переваривал и вбирал в себя.

Я знаю, что эта история – чистая правда, потому что я слышал его. Иногда, когда разум умолкает, тщась вспомнить давно забытое слово, его можно услышать. Так было со мной. И с другими. Мы слышали его, слышали, как где-то вдалеке он размышляет над давно забытыми предметами; слышали, как скрипят кинжально-острые зубы о тонкую кожу имен.

Я годами не слышал его. Может быть, он заметил меня, и скрылся, чтобы спокойно продолжить насыщение. Может быть, сейчас он спит, переваривая силу имени, которое все мы некогда знали, но теперь не сможем вспомнить. Может быть, он попытался сожрать имя слишком большое или слишком злобное и подавился им. Никто ничего не знает. Никто не может найти его, пока он сам не решит найти тебя. Потому что, само собой, когда он овладел умением пожирать имена, откусывать куски от самой реальности, разжевывать и проглатывать их, - первым делом он поглотил свое собственное имя.

Гибель Малкава

И снова зашуршали сухие голоса, зашелестели их ломкие бумажные крылья.

«… Город этот был столь же велик, как и город Каина, но постепенно он старел.

Как и все живые существа, он был обречен на умирание…»

Хроники Каина правы. Города – живые существа, и время от времени они болеют. Второй Город заболел, и яд в нашей крови, в крови всех тринадцати колен, принес свои плоды. Правителей города постепенно охватывало беспокойство, а их стада сходили с ума под грузом обязанностей. Глубокие трещины рассекли сердце города… и сердце города разорвалось. И причиной тому снова стал отпрыск, покусившийся на своего сира.

А затем началась война.

Этот запах, запах пролитой крови, впитывающейся в землю, запах пожаров, и горящего жира, и волос, и кожи, и высохших костей, - этот запах… и все же…

Воспоминания… Они слишком слабы, слишком неустойчивы. Полные, завершенные образы войны не всплывают в памяти. Записи по-разному толкуют о причинах войны: то ли Древние пошли войной друг на друга, то ли скот восстал, то ли кто-то третий, может быть, Лунные Чудовища, прорвался сквозь стены. Тринадцать бежали, каждый в своем направлении. Никогда более не будут они сидеть рядом, упиваясь кровью; теперь они стали врагами и соперниками.

Во время этого бегства, недалеко от города Петра, Малкав погиб.

Мир Даниэля померк. В нем была огромная, зияющая пустота…

А затем мир вернулся, и голос вместе с ним.

Мы не знаем, чья рука дотянулась до бегущего прочь Малкава. Был ли это один из его братьев – может быть, Сет, или завистливый Тореадор, или Ассам, делавший первые шаги на поприще убийцы? Были ли это обозленные дети Сифа? Или чудовища, которые теперь спят глубоко под землей? Все это только предположения, потому что все, кто был с ним, тоже были пойманы и…

Его поймали, а затем стали рвать на части – клыками, когтями, бронзовыми кинжалами. Кровь его пролилась на песок и камни, потому что те, кто поймал его, боялись его крови и той энергии, что билась в ней, и не решились выпить ее. Но они разорвали его плоть, а затем взяли части его тела и бросили их в реки, утопили в океане, закопали под камнями.

Все, кто хоть что-то понимает в египетской мифологии, скажут тебе, что истинного бога так убить нельзя.

Нет, Малкав не умер. Его кровь впиталась в землю и затем пробудилась к жизни. Мне говорили, что его дети приходили к скале, где его убили, и лакали его кровь и уносили ее с собой. Каким-то образом кровь сохранялась в них – и с кровью в них сохранялся он, в них и во всех нас. Его разум, пошатнувшийся и расстроенный, пустил корни в умах его потомков. Его нервы, более не состоящие из мельчайших частиц плоти, связали воедино частицы его крови.

Всю эту историю я узнал из легенд, видений и бессвязного бреда. Но часто, слишком часто рассказчики в конце повествования утверждали, что плоти Малкава ни разу не касалось солнце, а значит, он никогда не был окончательно уничтожен. В это верю и я – когда у меня было тело, я чувствовал его внутри себя, и сейчас, когда тела у меня нет, я по-прежнему ощущаю его прикосновения. Он не погиб.

Помни. Это предание, легенда, миф. От этого рассказанная мной история не становится правдой, но не становится и ложью. Эту историю нашептала мне больная кровь, и черная желчь подтвердила ее. Эта история живет в тебе. Помни.

 

Становление клана

И было так. Одна-единственная жестокость, и они – мы перестали быть единой семьей, горсткой детей и внуков, теснящихся у ног патриарха. Наш предок, центр всего нашего бытия, ушел; он был расчленен и рассеян по свету. Мы не могли более полагаться на защиту нашего божественного прародителя, и многих из нас вскоре уничтожили. Этот рок будет преследовать нас вовеки – если ранее и можно было выбирать дитя под влиянием минутного каприза, то теперь все изменилось.

И в то же время уход Малкава дал рождение Семье Малкавиан. Не было больше полубога, в тени которого можно было затаиться, не было руководства со стороны их – нашего сира, и Старцы посчитали полубогами самих себя. Один законодатель превращался в восемь - двенадцать, двадцать, тридцать шесть? – и каждый из них порождал новых законодателей, разум которых был ограничен требованиями тирана, обитавшего у них в голове. Зеркало было разбито; бесчисленные осколки отражали лишь малую толику реальности. Они слышали голоса, они следовали своим видениям, они давали Становление и позволяли своим детям бродить, где им вздумается. Пришло время идти в земли людей – во все обитаемые земли.

Древние города

Для нас города имели большее значение, чем для остальных. Я уже говорил, что города – живые существа. Они дышат и пульсируют, как живой разум, – улицы их подобны складкам мозга, по которым быстрыми импульсами проносятся всадники и пешеходы, связывая одно место с другим. И чем старше становится город, тем явственней проявляется его безумие. Города – вот подходящее для нас место.

Семья нашла себе пристанище в Месопотамии, в Средиземноморье и в Северной Африке. Сильные зарастали жирком, а слабые понимали, на что они способны. Те, кто пришел раньше, кто был порождением уст Малкава и его отпрыска, селились за пределами темных переходов Урука, закутывались в дым и смотрели на голые черепа воинов Сеннахериба⁶, подобные маленьким меловым холмам, скрывали пугающие тайны от пытливых умов жрецов Мемфиса и Фив. В Индии они пели странные песни о Пандавах; тени их падали на столы персидских князей. Их было мало, но они повсюду следовали за людьми, возводившими города.

Греция

Греция вечно живет в нашей памяти. Там человеческое стадо начало очищать свои глаза от грязи и искать истину, сокрытую от них их обманчивыми чувствами. Они смотрели на вселенную и размышляли о себе, они исследовали стены самой реальности и спрашивали себя, может ли Норма, Очевидность заменить Ложь. Гиппократ начал изучать болезни тела и зашел так далеко, что предположил связь между сознанием и мозгом. Было так… Было бы так заманчиво подарить величайшим мыслителям эпохи поцелуй Зрения и посмотреть, что из этого выйдет. Но на эту землю проливала свои лучи луна, и многие из потомков Каина собрались там, как и… другие порождения ночного светила, охотящиеся под покровом темноты. Если рассуждать логически, у нас не было шансов.

Нас было мало, тех, кто стал матерями и отцами будущего клана, но! Но мы были ужасны.

Кем были они – кем были мы тогда? Там была Кибела, которая укутывалась землей, как плащом, и пила кровь верующих, как дождевую воду. Дионисий, да; он заявлял, что был участником Элевсинских мистерий⁷ и руководил толпами, призывающими Персефону из подземного царства, но его не раз ловили на лжи. Ламдиэль, ослепленный солнцем, но всевидящий пророк, бродил по выжженным безжизненным пустошам неподалеку от Иерусалима. Сила лихорадки в их конечностях и мудрость, даруемая Зрением, - вот что делало их поистине страшными.

Но в мире существовали и другие, более древние создания. Я улавливал слабые вибрации, дрожь от их движения, тревожащего землю. Может быть, ты слышал, как они ворочаются во сне, может быть, тебе еще предстоит это услышать.

Древние создания. О них говорится в пугающих плачах, разносящихся по Паутине, плачах, повествующих о нашем бегстве из Африки.

Я хотел бы больше узнать об исходе – я боюсь этого знания, но и жажду его. Я слышал, что в Карфагене небольшая ветвь Малкавианов погибла на жертвенниках Ваала. Я помню, как последние из нас покидали Египет, и речь их была речью ночных кошмаров. Их вопли рассказали нам о твари, что пришла к нам и вонзила свои окровавленные зубы в наши черепа, словно пытаясь поглотить наши больные разумы. Может быть, эта тварь, это чудовище ненавидело нас из-за нашего восприятия и боялось, что наше Зрение позволит увидеть сквозь все его покровы? Или же это был кто-то из древних – из порождений самого Малкава, пытающийся впитать в себя все наше безумие?

Я не знаю. И никто, с кем я говорил, не знает. Скрежет длинных когтей в ночи, быстрый удар в заднюю часть шеи – больше мы ничего от нашего преследователя (или преследователей) не получали.

Семья бежала из Африки. Найдется ли тот, кто станет винить нас?

Рим

Разумеется, семья не могла обойти Рим стороной. Как я уже говорил, мы – порождения городов, этих каменных живых разумов. Рим был упорядоченным разумом, великим разумом, в чьих переулках таились первые признаки упадка. Старшие из нас в восхищении бродили по улицам Рима, мечтающего обо всем, о чем только могут мечтать города.

Может быть, Рим мечтал о крови.

Запах крови и дыма ударил Даниэлю в ноздри. Он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь избавиться от вони, но тело ему не повиновалось.

Когда я вспоминаю о Риме, мечтаю или размышляю о нем, имя «Камилл» вновь и вновь приходит мне на ум. Камилл… князь. Его руки были из железа – смазанного маслом, чтобы уберечься от ржавчины, - и таким же прочным был его закон. Камилл был достаточно умен, чтобы приблизить к себе часть семьи и дать им столько свободы, сколько им захочется. Как и всем хорошим князьям, Камиллу нужны были предсказатели – как убедился Юлий на собственной шкуре. Мы процветали, нам позволили выбрать себе потомков, что мы и сделали. Семья жила… весьма хорошо в то время.

Когда вампир – не важно, разжиревший от крови аристократов или худой и голодный, как леопард в Колизее, - когда вампир чего-либо хотел, он получал желаемое от Империи. Граждане были сильны и многочисленны, как только можно пожелать, и каждую ночь корабли приносили из провинций новых сородичей. До того… до первых признаков разрушения мы жили в полном довольстве. Трения начались только тогда, когда и стадо и Сородичи слишком свыклись с существующими законами и порядком. И… и не было ничего, чего нельзя было бы исправить терпением. Но рано или поздно все должно было измениться.

Карфаген

Когда слухи о городе, построенном потомками Бруха и Ассама, пересекли Средиземное море, неупокоенных Рима охватил страх. Страх… или зависть. И одного этого чувства было бы… было достаточно.

Карфаген… Это название не сходит с уст заботливых старейшин Бруха, желающих возобновить договоры со стадом, и упрямых старейшин Вентру, предостерегающих против сделок с Адом. Прошло более двух тысяч лет, но они до сих пор помнят Карфаген. Это была не просто стычка между враждующими кланами или соперничающими князьями. Это была первая из войн, в которой внуки Каина сражались друг с другом.

Страх и зависть – вот что владело вампирами великого Рима. Страх и зависть стучались в высохшие сердца, и постепенно предчувствие ужасной катастрофы стало столь явным, что даже самый слепой из Каинитов мог примерно описать ее.

Однажды князь Рима пришел к провидице по имени Трифоза, которая была одной из нас. Камилл верил в ее пророческие способности, и на то у него были причины – ее Зрение было сильно и позволяло ей прозревать дальше, чем остальным. Она приняла его в своей обветшалой обители, долго всматривалась в грязь, ища следы будущего, и наконец заговорила:

«Горе тебе, Камилл, если сокроешься ты за стенами и не нанесешь удара по улью, имя которому – Карфаген. Там уста отцов запачканы кровью детей, а руки детей запятнаны плотью матерей! Их боги, имена которых – Ваал-Амон, Мелькарт и Танит, требуют себе в жертву детей Сифа, сжигаемых в пламени! Не оставь там камня на камне, ибо если хотя бы один камень останется лежать поверх другого, породят они потоки крови, что затопят сам Рим!»

Ее слова – это все, что у нас есть. Как бы я ни вглядывался, я не могу найти ее видения; может быть, оно сокрылось в темных складках памяти, расправить которые могут лишь старейшие из нас, или же сгорело в момент ее смерти.

Но ее слов было достаточно. Камилл напал на город с такой силой, будто собирался атаковать саму Геенну. И черные вороны семьи Малкавиан летели позади него – не перед ним.

Исключением стал, насколько мне известно, Дионисий. Если сохранившиеся записи не врут, он пришел в Карфаген задолго до окончания войны. Может быть, он вошел в ворота города еще до того, как война началась. Но почти наверняка его сила струилась от одной стены к другой, высвобождая ярость людей и вампиров. В его власти было взбунтовать весь город – и он этой властью воспользовался. Когда он проходил мимо стен, защитников Карфагена охватывало безумие, и в конце концов они потерпели поражение.

Мы смотрели на огни осажденного города, мы выбирали себе пищу и детей среди его жителей, обращенных в рабов, мы, подобно черным воронам, сидели на его камнях, когда наконец у города не осталось защитников.

И, может быть, Трифозой двигали добрые намерения.

Но не Сципионом. Римский военачальник был… был очень хитрым человеком, из тех, что нападают, едва заключив перемирие, если это позволяет им достичь желанной цели. Наверное, в конце концов его посетило недоброе предчувствие. Иначе почему он, столь удрученный видом пылающего Карфагена, оплавленных, залитых кровью камней, пробормотал: «А когда-нибудь – и Рим»?

Эти его слова опровергают устоявшееся мнение о прирожденной слепоте смертных.

Гибель Империи

Стадо было многочисленно, оно теснилось на небольшой территории и отличалось высокомерием. Их болезнь развивалась очень быстро и охватывала все новых людей, и уже не было смысла вскрывать нарыв – предотвратить эпидемию было невозможно. Империя волчьих выкормышей была обречена, и рок их был явственно читаем на лицах потомков Тиберия…

Другие… семьи смотрели на нас и думали, что видят наши замыслы. Зараза Малкава жила в наших венах, а династия императоров была подвержена сумасшествию, поэтому остальные считали, что Нерон и Калигула каким-то образом связаны с нами. Они видели узор, да, но не замечали ткани. Сумасшедшие императоры, трибуны и солдаты – не думаешь же ты, что сумасшествие было прерогативой правящей семьи? – влекли нас, но нам не нужно было подчинять их, по крайней мере, столь явно и в таких количествах. Для нас это была… игра, да. Слишком просто считать, что Калигула и Нерон были нашими ставленниками. Я думаю – я почти помню, - что кто-то другой отчаянно цеплялся за династию, но добивался лишь того, что очередной старый дурак ускользал у него из рук и попадался в сети, расставленные нашей семьей.

Калигула. Нарыв на теле человечества. Он был первым признаком упадка Рима; первым из их династии, кто открыто бросил вызов Лжи, но сделал это, не обладая видением. Он был слеп, и слепота его была заразна. Следующие предвестники упадка – Нерон с его пожаром и год четырех императоров⁸. Прежние правительственные структуры еще что-то делали, но жизнь в них быстро угасала. Кукловоды из числа Каинитов постоянно ссорились, пытаясь вернуть себе власть, но их незримые войны были, по большому счету, лишь еще одной судорогой умирающей Империи. В кровавое царствование Коммода Зов не раз влек нас к тронам, и мы наблюдали за постепенным развалом армии. За пять десятилетий сменилось более двух дюжин императоров, и только один из них не был убит! Искра надежды зажглась в глазах Патрициев, когда Диоклетиан и Константин почти – почти! – подчинили себе Империю, но нет. Все было кончено. Я до сих пор ощущаю привкус тщетных усилий… как влажный пепел, налипший на язык.

В нашей истории эхом разносятся скорбные плачи, повествующие о последнем собрании в Риме. Причиной встречи, насколько я понял, было падение великого города, но ничего хорошего из нее не вышло. Малкавиане, пришедшие на этот последний Зов, были убиты и преданы огню. Может быть, это была ненужная месть тех Каинитов, кто считал Калигулу, Коммода и прочих делом наших рук. Может быть, среди вандалов были… волки. Эта часть Паутины обратилась в пепел и покрылась тьмой, и цель собрания – чего они хотели достигнуть, хотели ли они защищаться или прятаться? – ускользает от нас.

Длинная ночь

Наверное, когда Рим горел, кто-то оплакивал его. Кто-то, не принадлежащий к нашей семье. Если подумать…

Не думаю, что слезы эти были искренними. Да, подошел к концу долгий пир, полный роскоши и удовольствий. Но на земле наступали новые времена. Те, кому хватило ума уйти в другие земли, найти другие города, старые и новые, растущие, живые города, усеявшие весь мир, стали королями и даже богами. Я уверен, что самые упорные скорбящие в итоге оставили свои уединенные обители, чтобы насладиться долгим временем процветания.

Процветание. Пожалуй, не совсем верное слово. Церковь приобрела власть и стремилась проникнуть в самые удаленные уголки континента. Но в ее тени наша раса чувствовала себя вполне уютно.

Что мне сказать о Долгой ночи? Это было мое время, мой век. Это было время, принадлежавшее всем нам. Гордые внуки Каина правили землями так, как им хотелось, подчиняясь только своим сирам и никому другому – если только сиры были поблизости. Земли были разделены на тысячи владений, и в каждой правил свой лорд. Я… Лорд мог одним мановением руки принудить скот напасть на их детей, братьев и сестер. Он мог прошептать одно слово, и факелы, освещавшие ночь, гасли и шипели в бессилии. Он мог призвать своего коня и гончих, и тогда охота мчалась по лесам и долинам, и темная кровь наших… их жертв блестела под лунным светом.

Но… эти воспоминания к нам не относятся. Мы в эти игры не играли. Мы почти никогда не были лордами и владыками. Свет факелов был слишком сильным, слишком ярким; мы же привыкли править под светом нашей Луны. Зачем править открыто, если всегда можно добиться желаемого от правителя с помощью слов, загадок и жестов? Нашей судьбой было приходить ко дворам зваными и незваными, проникать туда, куда вход остальным придворным был закрыт, задавать вопросы, на которые никто больше не решился бы…

И мы… мы так много видели. И помнили.

Слишком много преданий… слишком много, чтобы можно было разобраться в них. Это была моя эпоха, но даже я не верю во все истории, рассказываемые о Долгой ночи. Короли, которыми управляют их неупокоенные придворные… сплетенные воедино массы живой и неживой плоти, содрогающиеся от жажды крови… старухи с железными зубами, владеющие пергаментными свитками, на которых записаны тайны Лилит… демоны, вонзающие свои клыки в рассудок смертных и даже Каинитов… еретические секты, проповедующие слово Каина Спасителя… чаша, полная крови Малкава… древние боги, затаившиеся под торфяными болотами и ждущие жертв… волшебный народец, готовый причинить вред любому, у кого не окажется при себе железа…

Хватит. Слишком много легенд, и они слишком плотно переплетены с фактами, с теми фактами, что помним мы, и с теми, что люди записали в своих текстах, в которых отразили то немногое, что смогли узнать с помощью восприятия. Такая мешанина… причиняет боль. Сбивает с толку.

Но вот тебе факты.

Много позже я слышал, что в 1243 году кое-кто из наших родичей откликнулся на очень слабый зов, пришедший из Лондона, и отправился туда, чтобы стать свидетелем основания монастыря Марии Вифлеемской – того самого Бедлама. Поначалу они, должно быть, испытывали сильное замешательство, пытаясь понять, почему их так влекло туда. До начала пятнадцатого века или даже до его середины никто из них не понимал, почему это место было столь важно. Поначалу оно не имело большого значения – но со временем становилось все больше и больше. Хотел бы я знать, когда были прорыты каналы, по которым потекла незримая лихорадка…

Наверное, я слишком много рассуждал о власти и почти ничего не упомянул об ужасе. Не следует думать, что та эпоха была веком полного блаженства. Тогда погибло немало наших собратьев, чудовищ, разжиревших от крови и потерявших всякую осторожность. Они слишком полагались на свои видения и открыто бросали вызов священникам и дворянству. Кое-кого из них схватили и уничтожили люди; кое-кто стал жертвой обозленных отпрысков других семей. Некоторых посадили на кол на потеху Извергам, другие, не прислушавшись к предостережениям, слишком углубились в леса.

Это было время, когда вампир мог убивать, когда пожелает. А такие времена не проходят бесследно.

 

Элмолех Неупокоенный

 

Клан Малкавиан редко сталкивался с адскими силами. Личности, способные увлечься демонологией и темными искусствами, редко встречаются в Клане Луны. По крайней мере, это следует из привычек клана. Но одна легенда, относящаяся к эпохе Длинной ночи, все же намекает на связь между Малкавианом и адскими тварями, и связь эта наложила свой отпечаток на мир.

Как гласит легенда, демон по имени Элмолех преследовал Лунатика, желая отнять его душу, - предположительно потому, что заключил пари с другим демоном, который утверждал, что душу безумца не так-то просто заполучить. Уверенный в своих силах Элмолех выбрал в качестве жертвы монахиню, некую Женевьеву из Лиможа, которая была старшей дочерью семьи Малкава. Шесть ночей подряд он приходил к ней, терзая ее видениями ужасных мук, в полной уверенности, что ее и без того надтреснутый разум не устоит.

Но на седьмую ночь Элмолех, через окно проникнувший в здание монастыря, увидел перед собой весь клан. Он попытался убежать, но слитая воедино сила безумцев удержала его на месте. И хотя никто толком не знал, как им это удалось – но на Зов Женевьевы наверняка откликнулся один из Старцев, - Малкавиане, объединив усилия, вселили демона в тело смертного. После чего отпустили его, бессмертного и безумного, в ночь.

Те Малкавиане, которым известна история Элмолеха, говорят, что он до сих пор бродит по земле – этакий адский аналог Вечного Жида. Порою по Паутине проносятся истории о последней встрече с ним. Ходят слухи, что бывший демон спит в мусорных кучах Дрездена, вздрагивает от детского смеха в Рио-де-Жанейро или просит милостыню у прохожих в Йоханнесбурге. Те, кто говорил с Элмолехом, якобы слышали в его бормотании запретные пророчества, которых нельзя найти в Паутине. Но эти Малкавиане – по крайней мере, так говорят – тоже не могли ни с кем обсудить полученные знания. Все, что им остается, это поступать в соответствии с его откровениями. Как будто клану нужны еще какие-то оправдания кажущихся бессмысленными действий…

Смерть брата Саулота

Говорят, что Малкав предвидел смерть своего возлюбленного брата, Саулота Странника. Я… Я сам ничего не вижу. Плачи на языке Вавилона, что доходят до меня из глубин веков, плачи, рассказывающие о нем, - они могут открыть лишь такую малость. Даже если некогда наш божественный отец и произносил эти слова, они давно обратились в пепел и рассыпались в пыль. И все же… и все же я думаю, что Малкав мог увидеть признаки смерти на спокойном челе своего брата.

Некоторые из наших… преданий, наших воспоминаний рассказывают о детях Сеориса. Поначалу они были тихим, замкнутым народом. Глаза их загорались, когда они касались нашей плоти, но они не осмеливались подолгу смотреть на нас – в конце концов, они были юнцами, а мы вызываем у юнцов ужас. Но эти умники выследили пути, по которым странствовал наш двоюродный дед, застали его на его ложе – на ложе, где он лежал, неоскверненный и нетронутый никем из других линий крови, и сумели поглотить его.

Или, может быть, поглощение потребовало некоторого времени. Записи не совсем понятны, а голоса противоречивы.

Я понимаю, что это нелепо, но… меня терзает любопытство. Порою о Саулоте повествуют словами и образами, которые вызывают у меня непрошенные воспоминания о Пожирателе, - как о Саулоте поглотителе, существе, которое может питаться силами земли или даже силами души. Нет ничего невероятного в том, что он умел поглощать души. Он был слишком голоден для просветления.

А юнцы из Сеориса? Его голод вошел в них, и… и, может быть, с тех пор он терзает их внутренности. В аурах Тремер порою заметны странные проблески, на которые практически никто не обращает внимания. Я весь дрожу при мысли, что голод, охвативший брата Саулота во время его бесконечного путешествия на Восток – каким бы ни был этот голод, - по-прежнему живет в самых младших из наших родичей.

Именно поэтому преступление Тремера и его детей никогда не заставит нас начать войну. Хотя Саулот для всех нас был почти членом семьи, семья не стала объединяться с Цимисхи и Гангрелами, жаждавшими крови Узурпаторов. Кое-кто принял участие в сражениях; но что касается меня и пары-тройки моих братьев и сестер, то мы просто сидели на склонах мрачных Карпатских гор, укрывшись покровом теней, и смотрели на кровопролитие. Мне… нам казалось, что порицать Узурпаторов было бы с нашей стороны большой бесцеремонностью. Дети проницательности, которыми они и были, Тремер стали идеальными наследниками Саулота. Они – то, чем он должен был стать.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я все время ошибаюсь. Но если бы Тремер и в самом деле должны были быть уничтожены, разве не были бы они сейчас лишь воспоминанием?

Первый Крестовый поход

На то была воля Господня – так они утверждали. Господь пожелал, чтобы они собрались и отвоевали Иерусалим у мусульман. Господь пожелал, чтобы они покинули дома и босиком отправились навстречу смерти. Господь пожелал, чтобы в землях Рейна они убивали евреев, словно готовясь к грядущей войне. Господь пожелал, чтобы они разграбили Святой Город и убили его жителей.

Если Господь и в самом деле пожелал все это, то я готов поверить, что Он ничего не имеет против нашего существования.

Иерусалим пал в 1099, и вопли горожан до сих пор эхом звучат в нашей памяти. Кровопролитие, насилие, безумие – сама земля была иссечена до крови. И, подобно пролитому вину, кровь Малкава, носительница его сумасшествия, потекла по этим ранам к городу. Так много крови, так много безумия – да, даже земля рыдала, и мы слышали ее плач. Пришел Зов, и мы отправились в путь.

Другие, дети прочих кланов, видели, как мы собираемся там. К тому времени они уже объявили, что, должно быть, сам Малкав похоронен в Святой Земле, и что его сны, его слепой жар является причиной всех бедствий того региона. Они… весьма невежественны, даже глупы, если полагают, что сила Малкава столь невелика, - но в этом невежестве их спасение, так что не следует переубеждать их.

Чума

Видел ли ты в своих снах время, когда умерла треть жителей Европы?

Удушающая вонь гниющей плоти и разложения, смешанная с запахами пота, дерьма и блевотины, обрушилась на Даниэля, вползла ему в нос, рот, судорогой скрутила живот. Его отчаянно тошнило, он хотел вырвать, но тело его не помнило, как…

Извини. Я не хотел заходить так далеко…

Нет. Ты должен знать. Болезни, которые терзали весь известный нам мир, могут вернуться, когда луна заплачет кровавыми слезами, а земля покроется трещинами. Уже дважды они возвращались; должен быть и третий раз. Ты должен знать.

Помни, что существуют как внутренние, так и внешние схемы и связи. Чума четырнадцатого века была не просто смертельной болезнью. Она поразила души стада так же, как и их тела. Люди бичевали и хлестали себя до крови, умертвляли плоть в надежде, что их убогость вселит сострадание в сердце безжалостного Бога и заставит Его удержать карающую длань. Чума заставляла их с кольями и мечами набрасываться на соседей, убивать чужаков за якобы отравленные колодцы. Крестьяне, подобно бешеным псам, набрасывались на своих сеньоров и хозяев, а те в ответ убивали их без жалости.

Такова природа чумы. Если в третий раз чума придет в твою эпоху – а я не могу сказать, что этого не случится, - она не сможет навредить твоему телу. Или же… Если в бормотании моего сира было хоть сколько-нибудь правды, чума, способная поразить бессмертную плоть, таится глубоко под землей, откуда будет выпушена во время Геенны. Может быть, это проклятие самого Носферату.

Нет. Слушай. Если чума вернется, ты… твое тело может остаться невредимым. Но яд души, от которого страдают смертные, намного опасней. Во время Черной Смерти я потерял слуг, товарищей и даже ребенка; он выпил кровь сошедшего с ума чумного, и лихорадка впилась в его мозг и заставила выйти на солнце. Мы не защищены от болезни. Нам можно бояться.

Анархи

… А после чумы… Да. Второй приступ лихорадки.

Юнцы убеждены, что им известно очень много. Их веки плотно сомкнуты, но они уверены, что юность позволяет им лучше чувствовать окружающий мир. Это – это и были Анархи. Все еще нуждающиеся в тепле дети, которые только учатся правильно кусать жертву. Они весь мир оповестили о том, что больше не намерены терпеть старых законов. Они хлопали друг друга по плечам и хвастались своей проницательностью. И они попытались добраться до нас, полные уверенности, что мы – светоносные ангелы и что жар снизойдет на них и поможет им.

Мы – не группировка. Мы – не политическая партия. Мы – Семья Малкавиан. И никогда… никогда со времен его гибели мы не объединялись ни с какими группами или личностями. Никогда.

Помни об этом. Если понадобится – если им понадобится, твои сородичи нападут на тебя и выпьют твою витэ. Узы, связующие нас, нельзя разорвать; они не вынуждают нас к послушанию, не навязывают нам верность, они лишь… даруют нам близость.

Да. Так это выглядело в те дни. Среди анархов были наши кузены, племянники и племянницы, и даже дети. Да, были и старшие дядюшки и тетушки, которые смотрели на мятеж, но ощущали лишь досадный зуд, от которого можно избавиться простым почесыванием. Но многие и многие внимательно изучали мятежников, рассматривали их со всех сторон, сверху и снизу, и видели, что в молодых Каинитах накапливается злость, а их вера подобна зерну, насыпаемому в дырявый мешок. Мы – я говорю «мы», потому что я тоже был там, и я сотрудничал с другими членами семьи, которые чувствовали то же, что и я, - мы пытались переубедить их, открыть им глаза и показать им, что мешок у них – пустой.

Я… я не могу выразить это по-другому. Прости меня.

А они… они злились. Они считали, что их предали. Они жаловались на наше лицемерие – они обвиняли нас в лицемерии – и советовали нам заняться старейшинами.

Это, разумеется, пробудило во мне лихорадку… в нас всех. Если и есть что-то, чего я – мы – не переносим, то это откровенная идеализация невежества. Невозможно годами жить со Зрением и сохранять благожелательность по отношению к добровольно слепым.

В учебнике – если бы такой был когда-нибудь написан хорошим ученым-историком - последовавшие за этим годы были бы названы временем конфликта между нашей семьей и анархами. Но тогда нам было не так просто ощутить единство целей. Насколько же тяжелее смертным собирать по кусочкам большую картину! Тысячи не связанных между собой, но происходивших одновременно событий – смутные видения в Кельне, злобная выходка с огнем в Бонне. Постепенно – очень, очень медленно – анархи начали сводить воедино все рассказы о Малкавианах… те толкования, что стали им известны. Один из них – подлый Гаскон – плевался кровью и крушил все вокруг себя, когда понял, сколько сил они потратили на незначительную заварушку. Если бы ему удалось прожить еще три года, он разозлился бы еще сильней, став свидетелем последовавших за этим событий.

Камарилья.

Тогда я не видел нитей узора. Я не знал, насколько цельной была тогда семья, и почему так было. Даже сегодня я ни в чем не уверен. Может быть, это был просто здравый смысл, естественное отвращение к слепоте, к которой были так привязаны анархи. Может быть, старейшины или даже Старцы мягко направляли нас и убеждали клан действовать как одно целое.

Я никогда этого не узнаю, потому что ткань Гобелена в этом месте выгорела и осыпалась пеплом.

Сожжение

Наконец настало время, когда люди решили избавиться от нас.

Огонь пробежал по нервам Даниэля; спина его резко выгнулась назад, подобно тугому луку, и он открыл рот, чтобы закричать. Но в его легких не было воздуха, и он не мог сделать еще один вдох.

Слишком долго вампиры владели ночами, и в конце концов стадо поверило, что ему больше нечего терять. Огни восстали против всех нас, и внезапно семья поняла, что оказалась на передовой, откуда не было возможности скрыться.

Наши страдания были… эпическими. Какой инквизитор мог отличить случай одержимости от бессвязного бреда больного разума? Да и разве интересовало это инквизиторов? Безвредные идиоты отправлялись на костер вместе с самыми жестокими убийцами. Там, где раньше мы спокойно жили среди парий и отверженных, теперь мы оказались в огромной опасности. Сумасшедшие гибли в пламени, и мы гибли вместе с ними.

Паутина, нервная система Малкава – вот что спасло нас. Вопли проклятий разносились ночными ветрами, звучали в наших ушах, грозили нам деревом, железом и огнем. Если бы не дар Малкава, мы были бы уничтожены. Но ткань была пропитана паникой, и эта паника передалась нам. Она заставила нас бежать. Это спасло нас. Некоторых из нас.

Но Гобелен тоже горел. Когда одного из нас, пусть даже самого молодого, бросали в огонь, одна из нитей Гобелена навсегда исчезала. Старейшины гибли в подземельях и у столбов, обращаясь в пепел, и смерть каждого из них оставляла в Паутине огромную дыру. Мы всхлипывали от боли; мы пытались скрыться, но мы не могли спастись от боли, переполнявшей нашу кровь.

Нам нужно было привыкать. В противном случае нас ждала смерть.

Рождение Камарильи

Невозможно забыть запах страха, исходивший от нас, от всех нас. Он смешивался с гарью костров, ароматом ладана и запахом пота.

Тогда случилось нечто, чего многие из нас не могли предугадать. Даже мне пришлось многими годами позднее собирать воедино разрозненные фрагменты этой истории. Пока старейшины, охваченные ужасом, боролись с инквизицией так, как могли, а их покинутые или отвергнутые пешки постепенно переходили на сторону анархов, некоторых из нас объединила новая идея. Разумеется, речь шла о единстве, но ты уже должен был понять, что нам, неупокоенным, единство не кажется столь уж привлекательным.

Я могу представить себе первые встречи. Ужасные создания, полубоги, чьи храмы лежали в развалинах, злые, как загнанные в угол собаки, были вынуждены искать спасения в обществе себе подобных. Хотелось бы мне знать, сколько «дипломатов» было убито, стерто в пыль, чтобы стать раствором, скрепившим фундамент Камарильи. Наверное, число их было велико, потому что Камарилья – будущая Камарилья – едва не погибла, не родившись. Старейшины отличались несговорчивостью и упрямством и не имели никаких оснований доверять друг другу. А так как наши собратья, наши дети слишком часто подвергались преследованиям и горели на кострах, нас к их тайным замыслам не допустили. Да, остатки нашей семьи (за исключением его детей, разумеется) могли погибнуть, стать козлом отпущения, подачкой для Церкви, и тогда исчез бы Гобелен, исчезло бы все.

Но нельзя недооценивать проницательность, даруемую нашей болезнью.

Унмада и Васантасена

Легкий запах специй, смешанный с дымом от горящих кизяков, окутал дрожащего Даниэля…

Они пришли с Востока – святой и лучшая его ученица. Он был брахманом, провидцем, ночи напролет усмирявшим свою бессмертную плоть. Она была дочерью раджи, женщиной с горящими глазами. Они всегда были вместе, но я не знаю, что их связывало – любовь отца и ребенка, дружба или страсть любовников. Именно они собрали нас воедино.

Они пришли к могущественнейшим представителям нашей семьи, не побоявшись лихорадки, живущей в крови хозяев, и говорили с ними, как с родственниками. Слова их были приятны и хорошо передавали их видения. Никто из западных вампиров, не принадлежащих к нашей пропащей семье, не мог так разумно говорить с Малкавианами; ведь они не могли понять нашего языка, они не могли видеть. Но Унмада и его дитя принесли болезнь с собой. Они понимали нас, и они сделали так, что мы тоже смогли понять их. Семья собиралась вместе, чтобы послушать их. Старейшие Лунатики пришли к владыкам других кланов и предложили им свою помощь. Те колебались, и их можно было понять. Они боялись пожать нам руку, боялись, что наше Зрение пронзит их насквозь, а наша болезнь проникнет в их кровь. Но лучше иметь Малкавианов в друзьях, чем во врагах.

И я слышал, что некоторые анархи, наблюдавшие за объединением потомков Малкава, прониклись презрением или, быть может, страхом, и поклялись, что не будут иметь с нами ничего общего. Но да будь благословен свет вдохновения, ибо многие другие прислушались к нашим просьбам о помощи.

Может быть, они решили, что если уж даже такие разрозненные, разбросанные по свету создания, как мы, прониклись серьезностью ситуации, то выбора у них нет.

Клятва крови и верности – вот и все, что было нужно. Родилась Камарилья. Безумные родичи клана Малкавиан, отчаявшиеся философы Бруха, безрассудные Тореадоры и Носферату, дикие Гангрелы, ненавидимые Тремер и нерешительные Вентру. Миновало несколько веков, когда в залах встреч текла кровь и кружился пепел, - наступившее время вынудило создать союз, подобного которому еще не было в подлунном мире. Когда «Основатели», как их потом стали называть, предложили Джованни, Ласомбра, Цимисхам и Равнос присоединиться к ним, мы стали смотреть на мир намного… оптимистичней. Мы надеялись, что этот договор не только сохранит нас, но со временем вернет нам власть над стадом, которую мы утратили.

Разумеется, это было бы слишком хорошо для нас, поэтому вряд ли такое когда-нибудь случится.

 

Гербы кланов

 

Хотя об этом и не принято говорить (кто-то может сказать, что этот факт «замалчивается»), но символы для кланов были много веков назад выбраны Малкавианами.

Первым из этих Малкавианов был страдающий аутизмом ребенок из Штирии⁹, мальчик по имени Пелинка. Его сир, Дагвина, обратила его, когда ему еще не было пятнадцати. Возможно, она сделала это из жалости. Или же она знала о его необычных способностях еще до того, как выпила его кровь и наделила его даром Малкава…

Он был нем, необразован и едва ли за всю свою жизнь видел рыцарский щит более двух раз. Но он рисовал – может быть, черпая их из памяти, - чудесные узоры, которые заставили бы любого писца разрыдаться от зависти. Его прародительница давала ему бумагу, краски, чернила и кровь – все, что он требовал, а Пелинка рисовал иллюстрации к рукописям и гербы, столь прекрасные, что любой король был бы доволен ими.

Однажды Дагвина – может быть, в шутку – попросила дитя нарисовать герб ее собственной семьи. Ответ отпрыска потряс ее. Когда она посмотрела на рисунок, она увидела в нем не только себя, свою личность, но и своего сира, и его сира, и всех Малкавиан, которых она когда-либо встречала. Каким-то образом Пелинка смог увидеть в ней ее настоящую семью и символами выразить ее мудрость, переплетенную с безумием.

Разумеется, Дагвина не могла упустить такую возможность. Движимая любопытством и, может быть, желанием сыграть шутку, она дала своему ребенку трудное задание – нарисовать гербы всех кланов, чтобы она могла «подарить» их ее былым союзникам.

Дагвина приходила к нему каждую ночь двенадцать ночей подряд, и каждый раз до восхода солнца он отдавал ей новый рисунок. Пелинка ни разу не видел Бруху, но выбрал эмблемой клана солдатский значок и порванные цепи. Никогда ему не попадались образчики египетского искусства, но он сумел изобразить картуш с проклятым Сетом. Каждый раз Дагвина бегло описывала ему новый клан, а он извлекал откуда-то недостающие знания и выбирал нужные символы.

Когда все рисунки были закончены, Дагвина взяла их с собой на собрание старейшин и представила их на суд сородичей. Все были восхищены, и хотя на собрании присутствовали представители не всех кланов, все сошлись во мнении, что гербы вполне заменяют отсутствующих. Единственным, кто посчитал себя оскорбленным, был Тореадор, Рафаэль де Коразон, которому не понравилось, что Малкавиане смогли создать нечто, превосходящее творения его собственных детей. Но остальные его не поддержали, и вскоре работы Пелинки стали известны всем кланам.

Рисунки Пелинки были забыты после подписания Договора Шипов, потому что раскол между «верными» и «неприсоединившимися» принес столько страданий, что мало кто из вампиров хотел вспоминать о былом единстве. Прошло немало времени, прежде чем другой Малкавиан на очередном собрании не решил пометить одно кресло рисунком разбитого зеркала, другое – увядшей розой, и так далее. Но это уже совсем другая история.

Договор Шипов

Я был там. Я все видел.

Знай, что для того, чтобы дать Камарилье просуществовать следующие десять лет, надо было поймать анархов за их высохшие яйца и поставить на колени. Война – хорошо организованная война, подобная стальному клинку. Лорды Камарильи начали охоту, и их гончие бежали рядом с ними. Они выискивали следы анархов и выслеживали мятежников в их укреплениях, хватали всех, до кого дотягивались, и убивали тех, кого считали нужным. Через… несколько лет Основатели поймали достаточно анархов и главарей Ассамитов – потому что Ассамиты тоже участвовали в кровопролитии и сеяли хаос на своем пути, но они едва ли имеют отношение к нашей истории, поэтому сейчас я не буду говорить о них, - и решили, что могут положить конец беззаконию. Война почти закончилась, и оставалось только, в лучших традициях смертных, навязать побежденным свои условия капитуляции.

Встреча проходила в маленьком английском городке под названием Торнс¹⁰, из-за чего договор и получил такое название, и был он колюч и неудобен, как шипы. Имена и узоры, и одно невозможно без другого. Старейшины предложили свои условия перемирия анархам (и Ассамитам, но это, как я уже сказал, не имеет значения). Разумеется, они потребовали, чтобы анархи кровью связали себя с ними. У анархов не было выбора; едва ли они ждали, что кто-то заступится за них.

Но защитник нашелся. Может быть, ей двигала жалость, может быть, как утверждают некоторые, это было просветление. Но Васантасена вышла вперед и высказалась против условий перемирия и Договора. Когда старейшины готовились навязать кровные узы анархам, она снова обратилась к новорожденной Камарилье.

«Все мы страдаем от ран, и этот договор не излечит нас. Он станет шипом в сердце всех Сородичей».

Слова, произносимые разными голосами, зашуршали где-то в глубине грудной клетки Даниэля. Сердцем он почувствовал укол шипа, и ему показалось, что комок мертвых мышц у него в груди затрепетал.

Вот что она сказала. Эти слова, и многие другие. Она говорила о кровопролитии, которое повлечет за собой новое кровопролитие, о милосердии, за которым последует милосердие.

Я был там. Я все видел.

Когда она закончила говорить, кровь текла по ее щекам и запястьям, и старейшины Камарильи смотрели на нее. Они не улыбались. Холод… по-прежнему горели огни, но Васантасена в ответ получила лишь холод.

Поговаривают, что тогда и в то время она исчезла из Паутины, и никто больше ничего о ней не слышал. Я не верю, что она смогла разорвать цепи крови; она должна быть где-то на Гобелене, где-то в укромном уголке. Но она прячется от нас.

Она ушла с совета, не произнеся ни слова. Но – этого я не видел, но ветер донес до меня слабые запахи той ночи – Васантасена была дочерью раджи. Она не потерпела такого пренебрежения. Она пробралась в подземелья, где содержались анархи, и выбрала среди них учеников. Они бежали вместе с ней и…

А, да. Они объединились с Ласомбра и Цимисхи и были среди тех, кто основал Шабаш.

Раскол

Мы заключили договор, но никакой договор не мог заставить наших сородичей хорошо относиться к нам. Каждому птенцу нашей семьи напоминали – не забывая припугнуть, - что наши собратья лишь терпят нас. Едва ли открытая ненависть была хуже. Теперь, когда Каиниты были вынуждены стать Братством, когда им приходилось трудиться бок о бок ради поддержания маскарада, многие старейшины, которым раньше Малкавианы не мешали, задумались о том, как можно избавиться от Лунатиков.

Наша история полна рассказами о Малкавианах, которые посмели желать слишком многого. Ткань испещрена мелкими прорехами, следами Окончательной Смерти глупых новообращенных. Мало кто из старейшин оценит выходку, которая заставит их пересмотреть свое место в узоре; и никто из них не одобрит плохо исполненную шутку. Помни об этом. Македонский князь – я не нашел его имени – стал целью для глупца нашей крови, глупца, который зашел слишком далеко. В отместку князь собрал всех Малкавианов, которых только сумел найти в своих владениях, и приказал бросить их в колодец, а затем забросать горящими поленьями. До сих пор мы боимся Македонии.

Старшие сородичи обменялись мнениями, и было решено, что отношение к нам нужно менять в лучшую сторону. Мы обдумывали и обсуждали этот вопрос в шепотах и видениях, как оно свойственно нашей семье, и наконец нашли ответ на него.

Итак. Кое-кто считал, что отступники развили свое заразительное безумие, чтобы противостоять насилию Шабаша. Может быть, кто-нибудь и до сих пор верит в это… но после встряски таких осталось мало. Другие думают, что Малкавианы Камарильи намеренно отказались от глубинных связей с силой Малкава и позволили безумию стихнуть, как бы в знак доброй воли. Иными словами, они думают, что мы перерубили все связи с Малкавом, прежде чем войти в Камарилью.

Они тоже ошибаются.

Видишь ли, это была жертва. Многие из наших старейшин решили, что Камарилья сумеет защитить нас. А для того, чтобы выжить в самой Камарилье, нам надо было как-то… заглушить живущую в нас силу.

Вот в чем дело.

В историю остальных кланов не вошли те два месяца, когда невозможно было найти практически никого из европейских Малкавианов. Мы покинули наши убежища и укрытия и отправились в Домазлице¹¹, повинуясь сильнейшему Зову. Многие пришли туда, очень многие, потому что зов исходил от старейшин, и мало кто мог противиться ему.

Старейшины… они были сильны, мудры и ужасны.

Приступ жара… визгливое, пронзительное хихиканье… противный скрежет зубов… огни и приглушенный шепот...

Дионисий стряхнул с себя землю, в которой спал; его смех вселил в нас веселье. Аддемар, закутанный в плащ отшельника, бросал на собравшихся сердитые взгляды. Трифоза раскачивалась из стороны в сторону, шепча загадки. Бледная кожа Бруда была покрыта священными узорами и святыми словами, а Черная Ведьма восседала на груде костей, обгладывая давно лишенное плоти бедро. И среди них был усмиривший плоть мудрец, пришелец с Востока - Унмада.

Шесть Старцев.

Даниэль беззвучно закричал.

Шесть Старцев. Шесть. Огромная безжалостная сила, жившая в них, клокотала и бурлила из-за того, что они были так близки друг к другу. Их лихорадка чувствовалась в воздухе, она спалила бы дотла любого смертного, окажись он на этом сборище. Они потянули за ткань бытия, чтобы издать Зов, слышимый всем нам. А затем они объединили свою мощь, призвали всю силу расщепленного разума Малкава…

Даниэль, едва не теряя сознание, чувствовал, как его раскачивают невидимые волны…

Они изменили нас.

Они ограничили разум всех собравшихся там Малкавианов – а там собрались почти все Малкавианы мира. Почти все.

Кое-кто, разумеется, сумел противостоять Зову, а кого-то Зов обошел стороной. Мы не смогли полностью подавить лихорадку, лишь отказались от некоторых даров, приносимых ею. Но мы не могли допустить, чтобы эти дары навсегда исчезли. Некоторые из нас, те, кто был сильнее всех, должны были сохранить полную силу Зрения. Не важно, были ли они выбраны специально, или просто смогли уклониться от Зова, но все, кто избежал изменения, присоединились к Шабашу. Те, кто был изменен, чей разум был ограничен, вошли в Камарилью.

И…

И другие Каиниты так и не заметили разницы.

Невероятно. До сих пор мне это кажется невероятным. Сокрушительная мощь Старцев, боль… и мы смогли скрыть это, забыть об этом на долгое время. А они… да, они ничего не заметили. Если «истинная кровь» Камарильи стремилась использовать свои способности более аккуратно… не так ярко, то остальные просто приписали изменения вдруг пробудившемуся в них стремлению к изяществу – изяществу!

Чтобы сохранить линию крови, потребовалось проделать немалую работу. Большая часть Семьи получила возможность дожить до тех времен, когда наш дар вновь понадобится, а те, чье Проклятие было достаточно сильным, могли выжить и без Камарильи. Постепенно все забыли о собрании в Чехии.

Но я все же испытываю некоторые сомнения: то, что я рассказал тебе, не кажется мне абсолютной истиной. Может быть, мы стали жертвой невероятного розыгрыша со стороны Унмады и его отпрыска. Может быть, они до сих пор ждут, что мы нахмуримся, поднапряжемся и закричим, что наконец поняли их шутку.

Да, это был бы великолепный розыгрыш, и не важно, намеренно они дурачили нас или нет. Члены Шабаша объявили себя отступниками, «антикланом», созданиями, единственной целью которых является гибель их прародителей. И они безо всяких сомнений решили, что присоединившиеся к ним Малкавиане тоже были отступниками, мятежниками – точно так же, как Камарилья решила, что вошедшие в нее Малкавиане, избавившиеся от заразы, которая поражала многих из них, были «истинными» потомками Малкава.

А теперь обман выплыл наружу. Но нам еще предстоит узнать, извлекли ли из него наши дальние сородичи хоть какие-то уроки.

Великий розыгрыш

Замена Помешательства Доминированием практически у всех членов клана была и в самом деле явлением беспрецедентным – сравнить с ней можно только проклятие Тремер, наложенное на Ассамитов, но для этого проклятия потребовалось совершить немало невиданных ранее ритуалов огромной силы. Невозможно было бы сотворить что-либо подобное, если бы не существовало Паутины, связывающей Малкавиан друг с другом.

Но может быть и так, что сил шести Старцев, которые должны были выполнить замену, не хватило для завершения великого деяния. В некоторых апокрифах Малкавиан говорится, что кто-то из Четвертого Поколения незримо помогал Старцам, чтобы они наверняка достигли успеха.

Есть и еще одна теория, которую предпочитают не озвучивать. Может быть, сам Малкав почувствовал усилия шести своих потомков и пожелал, чтобы перемена свершилась. Но эту теорию предпочитаю обходить молчанием, потому что выводы из нее поистине ужасают: во-первых, оказывается, что Малкав обладает огромной силой даже теперь, когда он «пропал»; во-вторых, в течение всего этого времени он мог быть в сознании; в-третьих, он может, не просыпаясь, сильнейшим образом повлиять на всех своих потомков. Третий вывод… что ж, если он соответствует действительности, то, пробудившись, Малкав без труда получит под свою власть весь клан.

 

После Инквизиции

Возрождение

Я могу… представить, как удивлены были Сородичи, когда костры инквизиции наконец стали затухать, и вампиры смогли… перевести дыхание и заметить, что люди стали стремиться к самосовершенствованию. Итальянец Петрарка начал задавать множество вопросов о прошлом своей страны и внезапно… внезапно папы, князья и императоры заинтересовались ответами.

Я помню Возрождение не только потому, что для семьи эта эпоха была одной из важнейших, но и потому, что наши дальние родственники старались сохранить воспоминания о ней как можно дольше, насыщаясь ими, как суповой костью. Старейшины, склонные к изящным искусствам, отточили зубы на Макиавелли и обнаружили, что некто по имени Алигьери написал поэму. Но забавнее – и неприглядней – всего были их намеки на участие во всех этих переменах. Можно подумать, что они сидели с бокалом крови в мастерской Боккаччо, а не прятались от Инквизиции под мостами.

Если бы у меня были зубы и пальцы, я бы обгрыз себе ногти, размышляя над этим вопросом.

Но в ту эпоху были и события, оставившие определенный след... шрамы на семье. К тому времени уже начали открываться приюты для сумасшедших. Можно было подумать, что каждому развивающемуся городу нужен был по меньшей мере один такой приют. Палки, цепи, кнуты – лекарства на любой вкус. Те, кто не видел Нормы в осколках зеркала, предписывали для исцеления безумия хорошую порку – чтобы избавиться от вредных жидкостей, а затем - длительное заключение в вонючей каморке.

Что же касается детей Малкава… ну что ж, кое-кто из них ни разу не видел сумасшедший дом изнутри, а кое-кому везло меньше. Среди нас наиболее удачными считались художники, провидцы, которые запечатлевали то, что открывало им Зрение. Они пользовались большой популярностью при дворах князей, были там чем-то вроде забавного новшества. Если наш отпрыск получал признание, он приглашался на пиршества вместе с другими знаменитостями, где должен был ночь напролет потчевать гостей песнями о незримом, что сокрыто от взоров величайших мыслителей.

Были и… дикари. Как и в прежние века, они были первыми, кто оказывался на кострах Инквизиции. Они не были знакомы с княжескими дворами и Элизиумами; они пресмыкались в грязи, крови и отбросах, рядом с наименее везучими людьми того времени. Многие из них стали убийцами-из-тени, кинжалами в руках своих старейшин, инструментами, с помощью которых завершалась очередная хитросплетенная интрига. Часть из них стала… причинять беспокойство и была уничтожена, другим сохранили… жизнь. Я думаю, и в наши дни им находят применение.

Вырождение отступников

Итак, если Малкавианы Камарильи были именно отступниками, а Малкавианы Шабаша – истинной линией крови, то возникает интересный вопрос: почему Малкавианы Шабаша настолько ебанутые. Были ли Малкавианы до раскола такими же неуравновешенными и убогими; представляют ли отступники собой линию крови Малкава в ее первозданном виде?

Ответ в определенной мере связан с самим Шабашем. Традиции Братания, обряды Творения, страдания смертных на кровавых пиршествах – со временем обычаи Шабаша чересчур усилили безумие Малкавиан. Слишком много – тоже нехорошо, знаешь ли.

Можно сказать, что ни одно из колен Малкавиан сейчас не может считаться прямым наследником детей Малкава; все они в определенной мере отступники, даже после того, как к Лунатикам Камарильи вернулось Помешательство. Опять же, если вспомнить свойственное клану заболевание, кто сможет сказать, сколько раз менялась кровь при переходе от сира к отпрыску?

А «истинные» Малкавианы могут таиться среди Неприсоединившихся…

Новый Свет

Ты ведь родился уже после того, как смертные ступили на поверхность Луны, нашей Луны? Тогда ты не сможешь понять, как чувствовало себя стадо, когда раз за разом заглядывало за привычные границы знания и видело, что там есть что-то еще.

Европа была потрясена известием о совершенно новых землях, о невообразимых просторах. Да, и мы тоже дрожали от восхищения. Наша разделенная кровь кипела в предвкушении, неведомом нам со времен Инквизиции. Было такое чувство, словно мы разыгрывали небольшую шутку, а весь мир вдруг понял наш замысел и разделил его. Люди осмеливались приходить туда, где жили драконы, они смотрели на давно известные вещи и начинали видеть в них нечто новое. Для многих из нас миры, которые мы прозревали, внезапно приобрели осязаемую форму. За пределами наших чувств, за текущим мгновением и в самом деле что-то было.

А еще там была смерть.

Охваченные нетерпением, мы безрассудно решили последовать за первыми поселенцами. Новая страна манила нас, новая земля, где можно было столько увидеть и пощупать, где были новые люди, которым можно было нашептывать советы и за которыми можно было наблюдать. То, что такое предприятие было безопасным, что в новой земле не было вампиров-владык, привлекало нас еще больше.

Те, кто решился на путешествие, были правы. Вампиров там не было. Но в Новом Свете некуда было деваться от волков.

Вскоре после этого мы решили подождать, пока там появятся города.

Господство толпы

Наступила вторая половина 18-го века, в людях вновь поселилась ненависть, и вновь бешенство породило безумие. Сумасшествие началось во Франции. Оголодавшее стадо полосовало нежные тела, вырывало волосы и ногти, насиловало, убивало, увечило и под конец казнило всех, кого могло поймать – из тех, кто принадлежал к высшим классам, само собой. Вскоре после начала этого безумия пришел Зов, и мы поспешили в Париж. Я был там. Я славно попировал на телах, которыми были заполнены улицы, телах аристократов и черни. Я видел, как парижская знать бежит, подобно собакам, и я не отказал себе в удовольствии попользоваться тем, что они бросили в спешке. Постепенно лихорадка спадала, и страна вернулась к… правильности, порядку, Норме. Но шрамы по-прежнему видны. Какая-то часть нашей сущности – его сущности - осталась там, в Городе Огней, и только Геенна, может статься, вновь вернет ее нам.

Подсознательно мы – или тот из нас, у кого была самая сильная воля, - решили, что настало подходящее время для собрания. По странному совпадению – разумеется – один парижский доктор решил, что несчастные сумасшедшие, предоставленные его попечению, возможно, будут чувствовать себя лучше, если им дать некоторую свободу передвижения. Он был прав. Как показало Царство Террора, сумасшедшие и в самом деле чувствуют себя намного лучше, если время от времени могут бежать, куда захотят.

 

19-й век

«… паутина из дыма и стали стиснет сердце земли в языках пламени, и люди возопят от тяжких трудов».

Все быстрее и быстрее вращается колесо. Когда известия о Новом Свете обсуждались при всех дворах, мир внезапно стал казаться таким большим, - а теперь люди изо всех сил старались этот мир заселить. Ярость, энергия, амбиции, города с кипящей в них жизнью, люди, отправляющиеся в дикие земли, чтобы основать там новые поселения. Границы были установлены, и стадо делало все, чтобы добраться до них.

Сторонники Шабаша и Камарильи затеяли очередную грязную потасовку на Диком Западе и в Мексике; она была лишь предвестницей тех кровавых войн, время которых настанет только через сто лет, и тогда была заметна… злобность всех, кто участвовал в ней. Родственники дрались за пространство; я ощутил смерть трех моих ближайших родичей, чья гибель проявилась в вибрации нитей Паутины. Но нам повезло: мы смогли удержаться от массового уничтожения друг друга. Между «верными» и «отступниками» нет долгого перемирия – не позволяй мне вводить тебя в заблуждение, - но нас бережет какой-то неопределенный, очень глубокий инстинкт, который требует, чтобы нити Гобелена оставались неповрежденными. Разумом мы понимаем, что прозрение собрата может понадобиться тебе в любой момент, но разум порой оказывается в проигрыше, и тогда инстинкт – это все, что у нас есть.

Промышленный переворот огромным железным дубом обрушился на землю. Города разрастались подобно раковым опухолям, подобно нарывам, полным нефти, дыма и ржавчины. И снова старейшины других кланов оказались не готовы к потрясшим мир переменам. Нельзя было проспать двадцать лет, пережидая, пока сменится поколение людей, - за это время мир успевал полностью измениться. Я не могу сказать, сколько вампиров, отпрысков разных кланов, создавали все новых и новых потомков просто для того, чтобы иметь под рукой рабов, которые могли бы рассказать им о новшествах в технологиях и культуре.

Чем больше становились города, тем меньше оставалось мест, куда могли бы пойти ненормальные, потерянные, безумные существа. Деревенский дурачок мог считаться счастливчиком: жители небольшого поселения считали, что несут за него ответственность, и время от времени выслушивали все его бредни. Теперь людей было слишком много, и они были слишком заняты, чтобы позволять помешанным бродить, где тем вздумается. Мир охватила лихорадка строительства и созидания – тюрем, больниц и, разумеется, приютов. Нужно было – так казалось людям – поместить всех, кто причинял беспокойство или требовал заботы, куда-нибудь… туда.

А затем женщина по фамилии Дикс¹² привлекла внимание общественности к приютам для душевнобольных. Американка, как ни странно; кто бы мог подумать, что американская женщина преуспеет там, где потерпели поражение светила европейской психиатрии. Она была школьной учительницей, медсестрой, а потом стала реформатором. О, все было не так просто, как может показаться: она обучала женщин-заключенных в воскресной школе, поэтому заметила, что государство содержит в одной и той же тюрьме преступников и сумасшедших, стараясь, чтобы они не мозолили глаза «приличным людям».

Она не была похожа на крестоносцев былых времен; она помогла семье. Ее реформа приютов принесла пользу многим больным людям. Но ее настойчивость, ее уверенность в том, что сумасшедшим лучше всего находиться в окружении себе подобных, привели к тому, что палаты в приютах стали быстро заполняться. Очень скоро в них жило намного больше пациентов, чем планировалось изначально.

Это оказалось… удобным для тех из нас, кого заинтересовали приюты.

Викторианская эпоха

А в Англии начиналась эпоха, которая надолго осталась в памяти Сородичей. Даже сейчас стадо, со всеми его книгами, фильмами и ночными клубами, признает, что именно во время правления Виктории вампиры вышли на большую сцену – пусть только в виде литературных персонажей.

По большей части это признание основано на одной книге. Нет. Одно, даже самое популярное, творение не может так повлиять на нити Паутины, которые в то время буквально гудели от напряжения. Оно не может объяснить, почему вампиры, дети всех кланов, до сих пор мечтательно прикрывают глаза, вспоминая о веке Виктории. Это было время вампиров – настоящих вампиров, а не литературных героев. И это было время Малкавианов.

Ты должен понять, что стадо тогда пылало внутренним жаром – спокойным, но мощным, как жар скрытых в подвале топок. Они приняли Норму и пестовали и лелеяли ее до тех пор, пока она не разбухла до невероятных размеров. Норма потребовала, чтобы смертные отделились от живущих в них животных, чтобы они поддались холодным, тяжелым ласкам порядка и правильности.

Интересно, да.

Но они сами себя обманывали. Они всячески подавляли в себе животное начало, маскируя его кирпичными фасадами порядочности, и позволяли себе сбиться с пути только тогда, когда были уверены, что Норма не следит за ними. А когда они решали тайком отступить от правил, они делали это с таким пылом, что их охватывала лихорадка, вечно кружившая вокруг их сущностей, как пепел кружит вокруг огня. Стихи Россетти¹³, Теннисона, Суинберна¹⁴, сочинения Уайльда и Патера¹⁵ были лишь жалким отражением тех страстей, что бурлили в мраморно-прекрасной груди викторианской эпохи. Давление… как в чайнике с заткнутым носиком. Когда начинали появляться трещины и эмоции выплескивались наружу, забавно было смотреть, на что способны люди по отношению к себе и окружающим. Поэтому мы и помним то время. Поэтому оно песней отзывается в нас.

Так много трещин, разломов, надколов… Джек-Попрыгун¹⁶ творил свои черные дела, и многие из сородичей считали его одним из нас, поскольку он был умен, спокоен и, само собой, безумен. Была объявлена кровавая охота на придурка по прозвищу лорд Фианна, но сделано это было только для успокоения молокососов, собиравшихся в салонах на званые вечера.

Бог умер – так сказал Ницше. Вселенная оказалась остывающим трупом – согласно теории Клаузиуса¹⁷. Из земли были извлечены кости огромных драконов, жуткие, непонятные предметы из эпох столь далеких, что здравый смысл – а ты знаешь, что «здравый» часто оказывается лишь эвфемизмом для «бесполезного», - со всей его слепотой… Эпох, которых, согласно здравому смыслу, не могло быть. И многие, многие смертные решили, что все, что они видят, эти кости огромных животных, были помещены в землю Господом, чтобы испытать веру людей в незримый мир, - а в этом случае верным решением было бы не доверять чувствам, отринуть логику и стойко держаться за знание…

Если бы я верил Бога, Бог был бы таким.

Вспомни: когда Ницше умер, многие считали его сумасшедшим. Законы правильности гласят, что смертный не может слишком далеко уйти от общепринятых понятий и при этом остаться… в своем уме. Несмотря на знания, даруемые им при переходе от жизни к смерти, наши дальние родственники по-прежнему не могут вырваться из цепких лап правильности. Они все еще считают, что наша болезнь, наше Зрение – это недостаток, что, раз уж мы переступили границы Нормы – Нормы для нашего племени, - мы стали существами слабыми и ненужными.

Не верь им.

В конце концов колесо совершило еще один оборот, но нельзя сказать, что произошли перемены к лучшему. Начался век дикости, роста и лихорадки; один из последних оставшихся нам веков… один из последних веков перед Геенной.

Пронзительно-холодный ветер уносил слова, противно присвистывая. Паника охватила Даниэля, ноги его задергались. Пальцы пытались нащупать точку опоры, но ощутили лишь что-то мягкое, податливое, расползающееся под их напором. Незримые руки сжали его запястья, его лодыжки, его мертвое сердце. Он пытался вырваться, отчаянно стремясь обрести свободу, но руки держали крепко.

Держись, черт тебя побери! Ты должен выслушать меня до конца!

Держись!

Держись, Даниэль!

Он широко раскрыл рот и напрягся, - лишь затем, чтобы подавиться так и не раздавшимся криком.

 

Современные ночи

Всего сотня лет – и такие разительные перемены.

Почти сразу после создания механических крыльев человек стал использовать их для убийства. Колючая проволока, отравляющие газы, пулеметы, шрапнель – умирающие кричали в агонии, и крики их эхом разносились по всей Европе. Паутина дрожала.

Всюду царило отчаяние. Выложенные золотыми кирпичами улицы Соединенных Штатов потускнели, в ребрах Западного мира появились трещины. Люди, которые считали, что им удалось победить голод и бедность, убедились в обратном. Как говорили поэты, великая пустота вползла в сердце Америки и пожрала все, что нашла там. Многие из твоих родственников получили Становление именно в то время; порою мы приходили к ним, чтобы избавить от страданий умирающей от голода плоти, иногда же нас привлекало их отчаяние, как огонек свечи привлекает ночных бабочек. У меня есть…был ребенок, обращенный в годы Депрессии.

Я хотел бы, что та часть меня, которая помнит о ней, не покидала меня. Все, что я помню – это ее худое, умоляющее лицо.

Такой короткий отрезок времени… Америка пыталась выздороветь, залечить треснувший хребет, а пульс мира все учащался. Я не могу винить Новый Свет или живущих в нем старейшин в том, что они не смогли предугадать, какое будущее нас ждет.

В одной из стран Старого Света к власти пришел маленький человечек, настолько невзрачный, что, встретившись с ним в кафе, ты вряд ли обратил бы на него внимание. Его было легко недооценить – как и нас. Мы настойчиво советовали нашим собратьям держаться подальше от этого человечка и его приближенных, потому что руки их были покрыты кровью, которой только суждено было пролиться, а в их глазах жило безумие, которым мы не могли управлять. А когда загрохотали танки и заработали фабрики смерти, мы закричали в ужасе, боясь, что его лихорадка, лихорадка полубога, захватит и нас. Мы боялись за себя, потому что мы знали, что оказались правы. Наше Зрение показывало нам, что Геенна почти началась.

И снова пришел Зов – но это был раздробленный зов множества глоток. Так много убийств, так много жертв, столько страданий… слишком сильное ощущение, пылавшее, подобно солнцу. Вместо того, чтобы собраться в Германии, мы бежали. Там жило безумие, но только сильнейшие из нас могли бы выжить среди обитавших там чудовищ – чудовищ из рода людского.

После окончания войны вспышка немилосердного света ослепила нас. Столб света… разорванное на части небо, и земля… казалось, Геенна наконец наступила.

Если бы ты был человеком, ты мог бы решить, что знак был преждевременным, потому что между той вспышкой и сегодняшней ночью прошло слишком много времени. Но ты бессмертен, десятилетие для тебя – лишь один удар сердца, поэтому ты еще увидишь…

Пробуждение

В течение нескольких десятилетий наш клан не испытывал особых… проблем. Мир менялся быстрее, чем когда-либо, и люди начали активно плодиться. Города становились больше и безумней, чем раньше, в них было все больше жителей, и нам этого вполне хватало, чтобы держаться на плаву. По западному миру, подобно эпидемиям, распространялись новые технологии, и жизнь людей резко менялась каждые несколько лет. Никто из Сородичей не видел, как смыкаются зубы Геенны.

Чуть позже снова возникло движение против институционализации. Вновь разгорелась лихорадка реформирования, и внимание общественности опять обратилось к условиям жизни в лечебницах. Теперь лечебницы были не единственной целью реформ – «дома на полпути¹⁸», программы по адаптации бывших заключенных и тому подобные проекты цвели пышным цветом, и все это делалось в попытке «нормализовать» неустроенных граждан, вернуть их к стабильному, «приличному» существованию. Граждане предъявляли новые требования к организациям, и не все из организаций могли эти требования удовлетворить. Поэтому преступники, умственно отсталые и люди с неустойчивой психикой начали выходить на улицу – и как же интересно было привыкать к этой перемене!

В полной мере сострадательность стада проявилась тогда, когда обитатели лечебниц были выпущены на свободу. Неспособные позаботиться о себе умалишенные размещались по пансионатам и частным лечебницам, где присматривающий за ними персонал был… более покладистым. Те, кому повезло меньше, оказались на улицах или в ночлежках – и таких было немало. В начале 80-х американский президент решил, что его страна слишком много тратит на содержание недееспособных – и на улицы обрушились новые волны выпущенных из больниц безумцев. Сумасшествие цвело и пахло.

Членам других кланов эта ситуация не понравилась. Они почему-то считали, что каждый псих, слоняющийся по улицам, мог стать одним из нас. Нас начали подозревать в желании резко увеличить численность клана и обрести невероятную силу и власть. Не один князь и архиепископ сквозь пальцы смотрел на своих подданных, устроивших настоящую охоту на бездомных и сумасшедших, и дело было не только в том, что таких людей никто не станет искать: таким способом они намеревались разрушить «великие планы Малкавианов».

Если учесть, что все они были одержимы такой вот паранойей, Пробуждение не должно было вызвать у них удивления.

1997. Казалось, наши разумы обратились в груды сухих дров, только и ждущих, когда к ним поднесут спичку. Именно тогда начали оживать былые связи. Ограничения, установленные много веков назад, после Договора Шипов, начали ослабевать. Безумие перетекало от одного к другому, пробуждая в нас потайное зрение. Если ранее в отступниках Камарильи болезнь лишь дремала, то теперь она бурно проявляла себя.

Остальным членам Камарильи мы сказали, что в болезни повинны заразившие нас отступники Шабаша. Тем из Шабаша, кто хоть что-то заметил, никаких объяснений не понадобилось. Они уже считали нашу семью заразной – и не даром, надо полагать. Еще один приступ болезни, который легко подавить – вот и все. А большего им и не надо было знать.

Почему началось Пробуждение? Может быть, потому, что Малкав шевельнулся в своем бесплотном сне. Может быть, предсмертный смех Равнос пронзил время и достиг нас…

Да, Равнос. Ты помнишь.

Неделя кошмаров

Ты помнишь?

Вой тысячи глоток…

…влажные отвратительные звуки, как будто разламываются сырые, набухшие влагой кости…

… вопли обезьяноподобных демонов, охваченных бешенством…

… вспышки огня под закрытыми веками, обрисовывающие фигуру великана, который отрубил девять из десяти своих голов и пожрал их…

… вонь крови и жира, шипящих в огне огромного костра…

Ты помнишь Неделю Кошмаров? Ты помнишь сообщения об ураганах в Индии? Или свои лихорадочные сны, память о которых живет в тебе?

Демон лжи пробудился в далеком Китае, славно попировал, а затем умер. Когда он восстал из земли, он жаждал крови себе подобных, в нем бурлила ярость, и он был безумен. О, это безумие и эта жажда! Его крики эхом отдавались в наших головах, и мы бежали от него. Пробудилось создание, которое мы называем «Равнос», и едва ли кто-нибудь мог защититься от его кошмаров.

Мы хватались за головы и кричали, пытаясь избавиться от ночных ужасов. Его лихорадка – и эхо его лихорадки – прожгла Паутину, коснувшись каждого из нас языками пламени и жара. Но намного хуже пришлось его внукам, которые гибли в кровавых, безжалостных объятиях друг друга. Когда крики, боль и видения прекратились, мы дрожали от страха. Ты дрожал от страха. Тебе не понадобилось объяснять, что случилось нечто ужасное.

Патриархи – это не выдумка. Один из тринадцати пробудился, разгневанный, насытился и умер, а вместе с ним умерло и все его потомство.

Тебе ничего не надо объяснять.

Ты знаешь, что ждет нас в будущем.

 

Геенна

«Так и наши прародители восстанут из земли.

Они разговеются нашей кровью

И поглотят всех нас».

Это время все ближе и ближе. Где-то в небесах открылся страшный глаз, и исходящий из него красный свет окрашивает все наши видения. Мы повсюду видим полумесяцы - мы же Клан Луны, в конце концов, - и не можем понять, какие из них обозначают последнюю Дщерь Евы, а какие лишь вводят нас в заблуждение. Кровь течет, как вода, и сила ее убывает. Близятся сроки.

Нас терзают видения. Не проходит ни дня, чтобы кто-то из нас не проснулся в кровавых слезах, крича от пророческих кошмаров, преследующих нас. Видения и тебя не обошли стороной – я бы не нашел тебя, если бы на тебе не было знака. В эти Последние ночи наше проклятие усилилось тысячекратно, так как мы обречены прозревать все, что грядет.

Пророк Геенны – он обо всем этом предупреждал. Теперь он пропал, исчез, был съеден. Время не ждет.

Он был благословлен видением пророчащего Октавио. Но увы, все его воспоминания ушли вместе с его Окончательной Смертью. Он был уничтожен, а видения его рассыпались в прах – даже следа их не осталось на ткани. Когда мы прибыли, чтобы перенести его прах домой, мы обнаружили кое-какие обрывки, записи пророчеств…

Но они так обрывочны. Те пророчества, что удалось сохранить, сейчас находятся в руках Детей Сета…

Ты сам видишь, что узоры, лязгая металлом, свиваются в спирали, а затем вновь возвращаются в исходную форму.

Поэтому я и выбрал тебя. Поэтому тебе пришлось выслушать мой рассказ. Равнос были не готовы, и они погибли. Остальные тоже не готовы, и тоже погибнут.

Ты должен видеть узоры. Ты должен учиться на ошибках прошлого. Ты должен прозреть будущее, должен увидеть последние знаки. У тебя – у нас – у нас есть Зрение.

Ты не можешь отворачиваться.

Наконец он смог расслабиться; с большим трудом ему удалось выпрямить занемевшие конечности. Разум его кипел, движения были невероятно плавными и точными. Слабая пульсация жара - смутное воспоминание о призрачной лихорадке - пронеслась у него в мозгу. Машинально он сгибал и разгибал пальцы, не замечая странную жесткость, которую приобрела его кожа; затем частью сознания он отметил, что жадно слизывает с ладоней все еще теплую жидкость.

Даниэль сидел, почти не двигаясь, уже не похожий на себя прежнего. Методично, словно выполняя какой-то обряд, он облизал пальцы, затем стер следы крови с лица. Одним рывком встал на ноги и, подобно марионетке пьяного кукловода, заковылял прочь.

---

¹ — В оригинале – Ynosh. Скорее всего, вариант имени «Енох». [Наверх]

² — Храмовая проститутка из эпоса о Гильгамеше, которую Гильгамеш посылает в степь к Энкиду, чтобы соблазнить того и завлечь в город. [Наверх]

³ — Нинурта (шумер, «владыка земли»), в шумеро-аккадской мифологии бог-герой. Являются богом растительности и плодородия, а также войны; связан с бурей, владеет оружием богов - шаруром. Нинурта - покровитель плодородия полей, скота и рыболовства. Черты Нинурты как бога растительности наиболее древние. В функции бога войны он сражается в первую очередь с горными народами. [Наверх]

⁴ — Эрра, Ирра - в аккадской мифологии бог войны и чумы. [Наверх]

⁵ — Игиги, в аккадской мифологии обозначение верховных божеств космического характера, олицетворяющих основные стихии. Семь великих Игигов составляли Ану, Энлиль, Эйя, Син, Шамаш, Мардук, Иштар. [Наверх]

⁶ — Ассирийский царь, конец 8 века до н. э. Осаждал Иерусалим. [Наверх]

⁷ — Празднование проводилось каждые пять лет в городе Элевсине в честь Цереры (Деметра, Рея или Исида) и ее дочери Персефоны. [Наверх]

⁸ — 69 г. н. э. В конце года императором был провозглашен Веспасиан. [Наверх]

⁹ — Земля в Австрии. [Наверх]

¹⁰ — Thorns – шипы, колючки. [Наверх]

¹¹ — Город в Чехии, в 150 км от Праги. [Наверх]

¹² — Дикс, Доротея Линда (1802-1887) - американская общественная деятельница. Выступала за гуманное отношение к заключенным. Инициатор создания корпуса медсестер, ухаживавших за ранеными в армейских госпиталях во время Гражданской войны в США. В одиночку начала кампанию за создание психиатрических лечебниц. [Наверх]

¹³ — Уильям Майкл Россетти ( 25 сентября 1829 — 5 февраля 1919) — английский критик и писатель. Один из первых членов Братства прерафаэлитов. Участвовал в составлении Британской энциклопедии. [Наверх]

¹⁴ — Элджернон Чарльз Суинберн (5 апреля 1937 – 9 апреля 1909) – английский поэт. Из-под его пера вышло двенадцать стихотворных пьес, например, «Аталанта в Калидоне» и «Эрехтей». [Наверх]

¹⁵ — Патер, Уолтер Хорейшо (1839–1894), английский литератор. Родился 4 августа 1839 в Лондоне. Образование получил в Кентерберийской королевской школе и в Куинз-колледже Оксфордского университета. Жил размеренной жизнью преподавателя, писателя и ученого в Оксфорде, где и умер 30 июля 1894. [Наверх]

¹⁶ — Джек пружинки-на-пятах или Джек-попрыгун ( англ. Spring - Heeled Jack ) — гуманоидное существо, наблюдавшееся в Англии в период с сентября 1837 г. по сентябрь 1904 г. Джека описывали как мужчину высокого роста, одетого в клетчатую одежду и в чёрный плащ. Иногда отмечали что-то вроде шлема. У существа были торчащие острые уши, когтистые руки и светящиеся выпученные глаза. Отмечалось, что оно способно было выпускать пламя изо рта и хорошо прыгать, благодаря чему легко перескакивало через стены (до 14 футов) и запрыгивало на крыши домов. [Наверх]

¹⁷ — Рудольф Юлиус Иммануил Клаузиус (2 января 1822 г. – 24 августа 1888 г.), немецкий физик. Родился в Кёслине, Померания. В 1850 г. (одновременно с У. Томсоном) дал первую формулировку второго начала термодинамики: «Теплота не может сама собою перейти от более холодного тела к более тёплому». Клаузиус доказал, что не существует способа передачи теплоты от более холодного тела к более нагретому без того, чтобы в природе не произошло каких-либо изменений, которые могли бы компенсировать такой переход. В 1865 г. Клаузиус ввёл понятие энтропии. Ошибочно распространив принцип возрастания энтропии замкнутой системы на всю Вселенную, Клаузиус высказал гипотезу о тепловой смерти Вселенной. [Наверх]

¹⁸ — Учреждение для реабилитации отбывших наказание заключённых, вылечившихся наркоманов, алкоголиков, психически больных. [Наверх]