Год завершался прохладной осенью, уже почти сороковой с момента смертельных изменений, произошедших в моей жизни, и я возвращался в Лондон. Насколько я помню, в тот сезон шторма одолевали особенно настойчиво, и в ночь моего прибытия, пока мое судно прокладывало свой путь сквозь зловонные воды Темзы, город счел нужным приветствовать меня – впрочем, не только меня – туманом, градом, молниями и необычайно яростными ветрами. Мне была оказана честь, и я с благодарностью ее принял. Я посчитал это достойным приемом возвращающемуся ночному сановнику. Дикие равнины Восточной Европы, полные как жестоких дикарей (которые не так давно убили моих смертных компаньонов ради забавы), так и суеверных крестьян, оказались мне не по нраву. Худший лондонский шторм был мне слаще, чем самая ясная летняя ночь в Штирии1, откуда лежал мой путь.
В качестве временного жилья, я через посредника снял городскую резиденцию некоего пожилого незначительного лорда Тробури, предпочитающего жить за городом и не считающего путешествие в Лондон достойным времяпрепровождением. Эти чудные апартаменты, более чем комфортабельные, были значительно удалены от городских артерий и расположены в районе, удача от которого, очевидно, в последние годы отвернулась. В отсутствие должного содержания домá вдоль снятого мною, как и расположенные на ближайших улицах, выглядели явно запущенными; даже в тусклом свете газовых рожков. На улице не было никого похожего на достойного человека; этот факт, меня, впрочем, не беспокоил. Ни воришки, ни шлюхи не представляли угрозы для моего благосостояния, а вот я, со временем, стал бы угрозой для них. В любом случае, если некто сумел защитить себя от самóй возможности попасть в беду, наверняка обстоятельства жизни уже возобладали над ним, и он может лишь признать это и быть похороненным со всеми причитающимися почестями.
Я извлек из кармана ключ от моего нового пристанища. Сообщаясь с посредником, я предъявил к нанимаемому жилью четкие требования, а особенно четкими были некоторые… необычные условия.
Я обошел кругом нижний этаж, чтобы убедиться, что все в порядке. Здание было массивным и одновременно непритязательным, без украшений. Согласно тщательно оговоренным мною условиям, его каменная кладка была прочна. Сославшись на агрессивных лондонских преступников, я потребовал, чтобы все стрельчатые готические окна заколотили досками до моего приезда, в интересах моей личной безопасности. Изнутри помещение выглядело больше похожим на застенки тюрьмы или покинутую крепость.
Решив, что внешне жилище достойно одобрения, я отпер огромную дубовую дверь. Единственная масляная лампа, которую я потребовал, горела неярко, с трудом разгоняя тени по их углам. Подняв ее повыше, я пустился в путешествие по комнатам своих новых апартаментов.
Многочисленные комнаты были обставлены с роскошью, граничившей с дикостью, под стать дионисийской. Шелк и бархат были единственными тканями в отделке. Закрывавшие вид на доски, заостренные кверху витражные окна были изысканно выделаны; если бы я когда-нибудь устал любоваться ими, то всего лишь задернул бы тяжелые бархатные гардины. Цвет любой вещи в комнате был богат и глубок, насколько возможно, и сама она красива, хотя стены так перегружены драпировками, гобеленами и странными старинными картинами, что придавало всем помещениям налет клаустрофобии. Большое, в рост человека, зеркало в будуаре лишь умножало ощутимое богатство комнаты.
После некоторого необходимого обустройства, я надел свою накидку и вышел в ночь. Мне предстояло многое сделать в этом старом – новом – городе.
К оживленным, ярко освещенным улицам мой путь лежал, казалось, сквозь строй шлюх. Они бродили у дверных проемов, сновали, подобно кошкам, в проулки и из проулков, часто сопровождаемые нервными молодыми людьми, которых они развлекали. Одна из проституток, молодая и нежная, безрассудно заступила мне дорогу.
– Хороший у тебя костюмчик, дяденька. Даже чересчур – для этих-то мест. Я б сказала, что-то ищешь. Может, у меня найдется что-то интересненькое?
Я изобразил робость, переводя взгляд с земли на ее корсаж и обратно, она осмелела и взяла меня за руку.
– Ладони у тебя ледяные, дяденька.
– Думаю, ты, дорогая, их согреешь.
– Ага, я тоже так думаю. А у меня вон там есть хорошенький теплый проулок, пойдем со мной, покажу. Заодно и руки тебе чуток согреем.
Я последовал за ней, но несколькими минутами позже вернулся из темного проулка; ее жизнь была принесена в жертву теплу моего тела. Вскоре я вышел на ярко освещенные, людные улицы, и моя слегка порозовевшая кожа позволила мне проходить мимо наиболее достойных горожан Лондона, не возбуждая подозрений даже у самых суеверных из них. Голод мой был утолен, и настало время обзавестись компаньоном. Представляться ночному обществу Лондона без такового не годилось. Но среди черни достойного компаньона искать не следует. Я же, напротив, горжусь своим чрезвычайно изысканным вкусом в таких делах. Близился зимний солнцеворот, и, хотя уже стемнело, время было не таким уж поздним, и по многим наиболее оживленным улицам все еще рука об руку прогуливались парочки. Фонари в этих достойных районах, где пышно одетые достойные люди прогуливались по прекрасным улицам, казалось, разогнали постоянный туман, копоть и отчаяние, которыми был известен Лондон. Именно здесь имущие собирались вместе, дабы обсудить вульгарных и необразованных неимущих. Человек по имени Маркс не так давно написал книгу касательно этих проблем, и они часто являлись предметом бесед чистоплотных и образованных представителей высших классов общества. Именно здесь, посреди прогуливавшихся парочек, находился и я, сверхъестественное нечто из россказней старух, блуждая меж них, подмечая их милые привычки, их приятные пустые разговоры, их правильные и красноречивые манеры, их неприкрытое лицемерие, их сдерживаемые желания, не высказываемые вслух. Любой усердно изучающий ежедневное поведение обрел бы глубокое понимание человеческой природы, которое всего после нескольких лет тренировки показалось бы телепатией. Именно это искусство помогает медиумам читать свои знаки достаточно хорошо, чтобы изобразить посмертное jet’aime ушедшего возлюбленного. Оно же позволило доктору из Вены по имени Фрейд описать в своих книгах формы истерии, наиболее обычные для дочерей зажиточных буржуа. Мне же, не ограниченному временем одной человеческой жизни, это искусство дало возможность видеть душу мужчины или женщины, и все помыслы, сокрытые в ней.
Вот обогнал меня мужчина в цилиндре. Он выглядел обеспеченным, и наверняка был аристократом. На лице его отражался едва скрываемый гнев. Он намеревался совершить убийство.
Мимо под руку со своим мужем прошла женщина. Она ненавидела супруга, но его деньги обеспечивали ей жизнь, которая иначе не была бы ей доступна, а его ночные посягательства можно было стерпеть – в обмен на возможность выставить напоказ бриллианты на запястьях, пальцах и ее прелестной тонкой шейке.
Пройдя еще квартал, я остановил взгляд на молодой паре. Она была наивна, идеалистична и, по всей вероятности, еще девственна. Ее улыбка была весьма искренней, и я возжелал ее. Но лишь до тех пор, пока не увидел ее нареченного. Я взглянул на него поближе, и это его красота, его невинность воззвала ко мне.
Англичане, в целом, не такая уж красивая нация. Это краснощекий народ, с кривыми зубами и бородавками. Юность, особенно хорошо взращенная, иногда может избежать всех этих изъянов, но время, в конце концов, способно свести на нет усилия самого ярого Нарцисса.
Внешность и очарование этого юноши были изумительны. Девушка, которую он держал за руку, была полностью увлечена им – и я мог ее понять. Его кожа была чистой и гладкой, зубы – ровными и белыми, а глаза – ясными и добрыми. Его черные волосы пребывали в легком беспорядке, но все же шелковисто блестели. Их позы отражали восхищение друг другом, их взаимную страсть. Вскоре должна была состояться их свадьба, скорее всего к Рождеству или под Новый Год. Для меня это представляло проблему. Женившись на ней, он бы увлекся, оказался бы испорчен, и уже не смог бы сопровождать меня на собраниях ночных обитателей Лондона. Она что-то прошептала ему на ухо, и он улыбнулся, и в его улыбке было все, что я желал от него получить, и с этого момента мне в качестве компаньона не был нужен никто другой.
Они шли прочь в поисках экипажа. Ее, нежную и невинную, требовалось доставить домой и благополучно передать в лоно семьи.
Я последовал за ними, наняв еще один экипаж. Я запомнил ее адрес, а также лицо ее заботливого отца, ожидавшего дочь у входной двери. Хотя сам душевный разговор я услышать не мог, я узнал имя девушки: Аннабель. К отцу ее обращались просто «мистер Пфенниннг».
Я велел вознице следовать за экипажем впереди нас и добавил ему денег, чтобы не возбуждать в нем подозрительность. Когда экипаж моей добычи остановился, я взял и этот адрес на заметку. Район был не столь знатным, как тот, где жили родители Аннабель, однако вполне достойным для столь молодого человека.
Мы оба расплатились с нашими уважаемыми возницами и выбрались из экипажей одновременно. Он побрел к воротам своего дома, и я окликнул его.
– Прошу прощения, сударь, не могли бы вы сказать мне, где расположена башня Тробури? Я только что прибыл, и не в состоянии постичь принцип его планировки этого окаянного города.
Он не желал меня слушать. Он был взволнован этим вечером, проведенным с Аннабель, однако его принадлежность к сообществу викторианских джентльменов налагала многочисленные обязанности. Для начала он принял к сведению, что я не попрошайка, не преступник или что-то в этом роде. Моя улыбка, более искренняя, чем улыбка живого человека, убедила его в том, что я просто не могу быть таковым. Его интриговала моя необычность, а может, и легкий акцент, который я приобрел за время отсутствие в Лондоне.
– Думаю, я знаю, что вы ищете, сударь, но это здание уже многие годы не является местом, куда мог бы отправиться джентльмен Вашего положения , и уж в любом случае не ночью.
Взгляд его не мог оторваться от моего лица.
– В самом деле? Тогда, возможно, я был бы признателен, если бы вы сочли уместным составить мне компанию и посетить достойное заведение по Вашему выбору, где я мог бы расспросить Вас относительно прочих изменений, произошедших в городе в мое отсутствие.
Теперь он видел только меня, его возлюбленная Аннабель была забыта. Слишком наивный, он не скрывал обожание, которое породил в нем мой лоск. Я представился ему по дороге, назвавшись доктором Фордоном Фортунато Феллом, недавно вернувшимся из дальних странствий по Восточным окраинам Европы. Если мое имя показалось ему странным, ему хватило такта не говорить этого вслух.
В таверне я купил ему бокал крепкого бренди и стал расспрашивать его о городе, о его обручении с прелестной Аннабель, его профессии и увлечениях.
Фамилия моего прекрасного молодого собеседника была Киллиан, имя – Адам. Он источал молодость и невинность, как куст жимолости источает аромат. Кто бы не пожелал обладать этим юношей? Даже великолепный Аполлон склонил голову перед красотой Гиацинта.
Выпивал он нечасто, и его повело уже после второго бокала.
– Вы, разумеется, не откажетесь сопроводить джентльмена, незнакомого с городом, к его жилищу? – спросил я.
Сопротивления не последовало. Он согласился, и мы покинули заведение.
Башня Тробури находилась в добрых десяти минутах езды на экипаже. Когда я пригласил его зайти, он не мог отказать себе в удовлетворении любопытства. Заперев дверь, я провел его по своему роскошному пристанищу. Пока он восхищался замысловатостью витражей, я опасной бритвой вскрыл вены на своем запястье. Подойдя к нему сзади, я прижал его к себе, поднес к его губам кровоточащее запястье и произнес: «Попробуй это.»
Он ничем не мог противостоять мне в эту минуту. Мы стояли перед зеркалом, и я наблюдал за каждым его движением. Его губы сомкнулись, он присосался, и я почувствовал, как сотрясается его тело, прижатое к моему.
Прошло около получаса, и я оставил его на ступенях его дома. Взглянув в его прекрасные глаза, я сказал ему, что ничего этого в действительности не происходило, а он простился со своей возлюбленной Аннабель и отправился домой в постель, а, следовательно, стыдиться ему совершенно нечего.
Его отсутствие причинило мне боль. Остаток ночи я бродил по улицам Лондона, заново знакомясь с городом, где я родился, и с его учреждениями – настолько, насколько позволял туман. Когда восточная сторона горизонта окрасилась в серый цвет, я вернулся в свое жилище. В башне Тробури была необъятная кровать с балдахином, вырезанная из какого-то тяжелого, темного дерева. Под кроватью стоял ящик, где я отдыхал в дневное время. Во вторую мою ночь в Лондоне я проснулся и быстро насытился. Найдя таверну с надлежащим образом подобранной публикой, я заказал для себя отдельный кабинет рядом с подсобным помещением. Беззвучно я позвал своего компаньона к себе.
Ожидая прекрасного Адама Киллиана, я попросил официантку принести бутылку ярко-зеленого «Перно Фис»2, подходящий стакан, ложечку для абсента, воду и мисочку сахара. Приехавший двадцать минут спустя Киллиан был в ярости.
– Приношу свои глубочайшие извинения за опоздание, доктор Фелл. Мне пришлось расстаться с моей дорогой Аннабель, но по дороге ко мне пристало не менее трех проклятых шлюшек, которые наводняют этот презренный город. Они – унижение для почтенных граждан этого города, но ничтожные разборчивые содомиты, утоляющие свои пороки в публичных домах, еще хуже, если таковое возможно.
Раздражение умаляло его красоту, и я предпринял попытку успокоить его.
– Не наговаривайте на шлюх, Киллиан, или же на их занятие. Я осознал с годами, что они выполняют неисчислимое количество функций, за что получают несоизмеримо малую плату, лишь потому, что не работают ни на фабриках, как рабочий класс, ни в конторах, подобно привилегированным слоям общества. Труд есть труд, Киллиан, и возвышенная мораль не выдерживает конкуренции.
Сказав это, я счел нужным сменить тему.
– Имели ли Вы когда-либо удовольствие попробовать абсент, мистер Киллиан?
– Я не так уж вхож в круг богемы, доктор Фелл, посему нет, я не пробовал так называемой «Зеленой Феи».
– Но, – сказал я, – думаю, вы хотели бы отведать ее, не так ли?
Его гнев был забыт, он вновь стал любезным. Обезоруженный моим изяществом и добродушием, он почти что стыдливо спросил:
– Вы хотели бы, чтобы я это сделал?
– О да, дорогой мой Адам, я весьма бы этого хотел.
– Вы не присоединитесь ко мне?
– Увы, нет. Дни, когда я поглощал абсент, далеко позади, тогда как у Вас еще есть время выработать вкус к некоторым экзотическим удовольствиям.
Сказав это, я налил щедрую порцию изумрудной жидкости в стакан, положил сахар в абсентную ложечку с прорезями – больше, чем обычно, чтобы смягчить знакомство моего протеже с напитком, и добавил сквозь ложечку воды. С добавлением подслащенной воды содержимое стакана изменило цвет с изумрудного на жемчужно-белый.
Посмотрев ему в глаза, я сказал:
– Пейте за долгую жизнь, мистер Киллиан, и за все удовольствия, которые она обещает.
Он пил, а затем еще и еще.
Через некоторое время я отнес его в экипаж, и мы вернулись в каменное уединение башни Тробури. Я аккуратно положил его на толстую перину, где он мог корчиться, переживая свои галлюцинации, не причиняя себе вреда. Полынь открывала ему мир далеко за пределами привычного ему – но вскоре это предстояло сделать мне.
Хотя я был сыт, вид его сладкого, незащищенного горла оказался сверх того, чему моя и так перенапряженная воля могла бы противостоять. Я улегся рядом с ним на постель, подсунул руку под его изящно вылепленный череп, ухватился за прекрасные черные волосы и запрокинул ему голову. Тепло исходило от его тела, и я ощущал запах его плоти. Позволив губам поблуждать по его шее, зубами я проколол кожу, но лишь слегка. Мне не нужен был обильный поток крови, я хотел лишь попробовать его на вкус.
Это не было пищей – это было торжеством.
Если бы я не пресытился кровью шлюх перед нашей встречей, Киллиан наверняка бы перешел в иной мир, ибо не было силы, которую я бы не поборол, наслаждаясь его неистребимой молодостью и сладостью его крови.
Я лежал подле него, наблюдая, как поднимается и опадает его грудь. Маленькую ранку на его шее я залечил, чтобы более не искушать себя. Когда он пошевелился, я прижался к нему. Прокусив себе запястье, я позволил бесценной, священной жидкости упасть на его раскрытые губы, где всему миру она бы показалась сладким алым соком гранатовых зерен3.
Он вздохнул и подтянулся ближе к моему запястью. Я позволил ему пить запоем, зная, что через одну ночь он будет принадлежать мне.
Когда я вновь доставил его к порогу его дома, солнце готовилось подняться в безоблачное небо, и я с трудом удерживался от того, чтобы не заснуть.
– Есть ли в Вашем доме подвал, Адам?
– О да, но он довольно мал. Почему Вас это интересует?
– Я хотел бы использовать его для сна днем, если вы не возражаете. Я был бы весьма благодарен Вам за это.
Подвал был небольшим, со стенами, выложенными из камня. Здесь не было окон и пахло плесенью. Перед тем, как Киллиан отправился наверх, я поймал его взгляд.
– Вы не будете помнить этого вечера, Адам, и того, что я нахожусь здесь, внизу, но Вас не удивит мое появление в доме этим вечером.
– Да, разумеется, - сказал он и покинул меня. В моем распоряжении оказалось лишь несколько минут для того, чтобы найти относительно укромный уголок, и волны забвения сомкнулись надо мной.
Ни один проблеск света не потревожил меня в подвале, когда я стряхнул с себя каждодневное оцепенение.
Я был голоден. Аромат невинности хозяина, казалось, сочился из камней здания, проникал сквозь дощатый пол, наполнял сам воздух внутри.
Поднимаясь по лестнице, я услышал голоса; к тому моменту, как я поднялся в жилые комнаты моего нового подопечного, интонации стали резкими и обвиняющими.
– …и появиться дома далеко за полночь?! И вы считаете, что я, медик, не узнáю симптомов опьянения, не почувствую запах абсента? Если да, тогда моя сестра глубоко заблуждается, и вы, Киллиан, сошли с ума.
Я направился к комнате, откуда доносился шум. Там, в гостиной, находились трое: воинственный незнакомец, рыдающая Аннабель и мой прекрасный Адам, выглядевший потрясенным.
Громко прочистив горло, я присоединился к перепалке:
– Сударь, прошлой ночью мистер Киллиан находился в моем обществе, и могу сообщить, что молодой человек почти что святой. Хотя сам я являюсь уважаемым ученым, этот господин – гораздо лучший джентльмен, и в случае, если вы намереваетесь сломить дух несчастного юноши из-за единственного вечера, проведенного за абсентом в обществе друга, тогда, возможно, Вам и Вашей сестре следует удалиться.
– Киллиан, – спросил озадаченный посетитель, – кто этот человек?
Я ответил ему без тени улыбки:
– Доктор Фортунато Фелл, философ человеческой природы, исследователь ночных таинств и тот, кто сбивает невинных с пути истинного. Присутствующий здесь достойный мистер Киллиан был весьма любезен сопровождать меня прошлой ночью в моих странствиях по мрачным и беспокойным улицам Лондона, чему он впредь и посвятит свое время. Боюсь, его женитьба на Вашей сестре должна быть отложена на неопределенный срок.
– Вы безумец, – заявил нарушитель спокойствия.
– О нет. – Я посмотрел на Адама, поймал его взгляд и произнес:
– Подойди ко мне, Адам.
Он сразу же поднялся со своего места и теперь стоял достаточно близко, чтобы я мог слышать биение его сердца.
– Адам готовится вступить в новый, увлекательный период своей жизни, который находится за пределами вашего понимания. Лучшим в интересах всех причастных лиц было бы, если бы прелестная Аннабель нашла другого поклонника, оставив Адама его удивительным открытиям.
Я шепнул Адаму на ухо:
– Выпроводи их.
– Аннабель… Чарльз… Пожалуйста, уходите. Я не хотел бы обсуждать это сейчас.
Парочка удалилась: Аннабель в слезах, Чарльз в гневе. После этой ночи мой компаньон с успехом сумел бы избегать общества своей бывшей невесты и ее драчливого братца, но именно сейчас он был весьма уязвим.
Он выглядел усталым. Этого следовало ожидать. Переход из его мира в ночной мир требовал жертв – он всегда этого требовал.
– Несчастный Адам. Вам нельзя находиться в обществе подобных людей, понимаете? Наденьте ваше пальто и следуйте за мной. Мне нужно познакомить вас с поистине колдовским развлечением.
Адам в восхищении последовал. Экипаж мы искать не стали. Моему компаньону пошли бы на пользу и холодный ночной воздух, и прогулка. Пока мы шли сквозь туман, я узнал у него все про брата аннабель: где он работает, где живет, имена его супруги и детей.
К месту назначения мы прибыли через час. Дверь нам открыл молодой индиец. Я обворожительно ему улыбнулся и сказал:
– Мы пришли, чтобы впитать атмосферу вдохновения, сударь.
Он проводил нас в средних размеров комнату, все убранство которой составляли бесчисленные шелковые подушки. В центре комнаты стоял замысловатой работы кальян.
– Сейчас, дорогой Адам, вы окунетесь в грезы, в каких вам еще не доводилось бывать.
Опиум подействовал на него быстро и сильно. Вскоре он уже откинулся на подушки, не в силах продолжать беседу. Мне нужно было кое-что сделать, и я оставил нашему хозяину инструкции, чтобы Адама не тревожили в мире его грез до моего возвращения.
Мой голод к тому времени усилился. Я нанял экипаж и велел отвезти меня к дому Чарльза Пфеннинга. Милая миссис Пфеннинг с радостью пригласила меня войти. Ее супруг, сказала она, наверху, занят своими исследованиями после трудного дня. Я поблагодарил ее и сказал, что дорогу наверх найду самостоятельно.
Через пару мгновений почтенный доктор Пфеннинг оказался рад меня видеть.
Глядя в его глаза, я произнес:
– Вы помните о сегодняшнем дне следующее. Вы встретились наедине со своей сестрой, непорочной Аннабель, и в минуту слабости поддались ее девичьему очарованию. Вы подчинили ее своей неестественной воле. Ваша несчастная оскверненная сестра сумела вырваться и убежать, без сомнения, в поисках представителей власти, а вы ныне пребываете в отчаянии и одиночестве, в ожидании справедливых и суровых последствий вашего жестокого поступка.
Лицо его мгновенно приобрело пепельный оттенок.
– Ваше положение плохо, Чарльз, но унывать не стоит. Вы медик, - предложил я, - и имеете доступ ко многим… средствам облегчения страданий, не так ли? Ведь освободить вас от последствий содеянного могут лишь смертоносные средства?
Он немедля устремился к своим аптекарским пузырькам и стал перебирать их. Я наблюдал за тем, как он создает состав, смешивает его и выпивает, и к тому времени, как добрая (и по необъяснимой причине анемичная) миссис Пфеннинг нашла своего супруга мертвым, она не помнила, чтобы он принимал какого-либо посетителя.
На моем обратном пути к Адаму я щедро заплатил некой шлюхе за всю ее одежду. Она была бледна, подобно луне, и, несомненно, беременна. Как я желал выпить тепло ее тела! Но я обуздал Зверя и позволил ей уйти. Нагая, она поспешила в свое логово предаваться мечтам о красивых новых тряпках, которые она купит завтра.
В опиумном притоне я забрал моего подопечного, и мы вернулись в башню Тробури, где я разложил одеяние шлюхи на стуле в будуаре.
Закрыв огромные дубовые двери башни, я еще раз испробовал вкус моего нового спутника. Его кровь была полна грез и оттого казалась слаще. Его прекрасные глаза вяло двигались, скрытые длинными ресницами.
Я снял рубашку, чтобы не запятнать ее, и вновь вытащил опасную бритву. Я лег рядом с Адамом, подложив руку ему под шею, так что его погруженная в грезы голова откинулась назад, а губы разошлись. Я вспорол себе горло и прижал рану к его рту, почувствовав, как он ожил подо мной. Он держал меня в крепком, отчаянном объятии. Я поддавался ему, пока не ослаб. Возьми он еще пару капель, я наверняка бы пал жертвой своих внутренних демонов, чего я позволить себе не мог.
Оттолкнув его, я увидел, что его глаза более не были затуманены фантазиями. Они были живыми, настороженными, все осознающими.
– У нас осталось еще лишь одно небольшое дело, мой милый Адам, перед тем как наше великолепное путешествие на этот вечер окончится. Давайте же нанесем визит вашей бывшей невесте.
Дверь открыл отец Аннабель в ночной одежде. Он был счастлив проводить нас наверх, в комнату дочери, а сама Аннабель была столь же счастлива сопровождать нас на прогулку в прекрасную осеннюю ночь. Пожилой джентльмен после не вспомнил бы наш визит и не имел ни малейшей догадки, каким образом его дочь покинула дом.
Экипаж доставил нас троих назад в башню Тробури. Оказавшись внутри, я взглянул на девушку и велел ей:
– Раздевайся.
Ее слишком долго учили повиноваться мужчинам. Она даже не стала упрямиться.
Мой голод становился все более настойчивым, но я не позволил ему вторгаться в искусность этого… представления.
Я посмотрел на Адама, выглядевшего смущенным, охваченным внутренней борьбой.
– Милый Адам, пожалуйста, сними свою одежду.
Он поколебался, но подчинился.
Находясь в Восточной Европе, я однажды имел возможность присутствовать на представлении русского балета, и если на свете жил человек с фигурой, созданной для танца, это был Адам. Его тело было настолько совершенным, насколько совершенной может быть плоть.
– Теперь, - сказал я, - возьми ее.
Он не тронулся с места. Что-то в нем сопротивлялось моему распоряжению, было ли это его викторианское воспитание, или же он не желал меня оскорблять. Предпочитаю думать, что причина была во втором, и я оценил его чувствительность, но она не отвечала полному достижению моей цели. Я взглянул на моего возлюбленного, кивком указал на обнаженную Аннабель и произнес:
– Доставь ей удовольствие. Так, как ты сделал бы это в вашу брачную ночь.
Он действовал нежнее, чем я бы хотел. Я смотрел, ревновал, и приходил в ярость, поскольку был голоден. В гневе стиснув челюсти, я подбодрял его завершить дело. Аннабель попеременно кричала, боролась с ним, стонала и помогала ему. Все закончилось довольно быстро, чему я был весьма рад.
– Ступай, приведи себя в порядок, - сказал я Адаму.
– Поднимись, - велел я девушке, и она повиновалась. Девственная кровь Аннабель запятнала перину и, смешиваясь с другими жидкостями, все еще текла по ее бедрам, – главный ингредиент в крепчайшем, первобытном коктейле.
Я опустился перед ней на колени, очистил ее интимные части и испил из нее, как не пил ни из какого сосуда. Я сунул ей в руки тряпки, полученные у шлюхи, и велел одеться. Она сделала это, медленно и неуверенно, по ее бледным щекам катились слезы.
Вернулся Адам, смывший с себя пятно Евы.
Я величественно взглянул на него.
– Я насладился тобой многими новыми способами, Адам. Отведаешь ли ты меня вновь? – Я протянул ему опасную бритву.
Он колебался какую-то секунду, пока я не спросил:
– Где же твоя любовь ко мне, Адам? Пей! – В один момент он выхватил бритву из моей ладони и набросился на меня подобно ненасытному зверю; если бы не моя демоническая стойкость, он оторвал бы мне руку бритвой. А так он всего лишь сделал надрез, достаточно глубокий для долгого, большого глотка.
– О да, пей, возьми столько, сколько сможешь. Осуши меня, чтобы я смог осушить до дна прелестную Аннабель.
Он пил, пока не насытился.
В свою очередь, я подманил рыдающую Аннабель, и, прижав ее к себе, осушил ее. Ее красота в этот миг была ослепительной. Моя маленькая куртизанка никогда больше не состарится, ее не увидят сморщенной и уродливой, ее никогда не принудят к презренному вынашиванию или рождению детей.
Под покровом ночи мы оставили ее маленькое тело в проулке, часто посещаемом шлюхами.
Я шел сквозь туман, и мой спутник шагал рядом.
– Следующей ночью мы купим тебе новую, прекрасную одежду, и представимся Митре, и этим завершим твое вступление в ночной полусвет, мой дорогой Адам. Пока ты со мной, ты не умрешь. Красота твоя не померкнет. Если ты пожелаешь петь, твоя песня никогда не закончится, а если захочешь танцевать, ты сможешь танцевать вечно.
1 — земля в центральной Австрии [Наверх]
2 — один из самых известных сортов абсента, крепкого (65-80 градусов) алкогольного напитка, вкус которого основан на экстракте полыни; при употреблении вызывает измененное состояние сознания вплоть до галлюцинаций; в конце XIX – начале XX века из-за доказанного отрицательного воздействия на человека напиток подвергался гонениям, а употребление его публично порицалось - wiki [Наверх]
3 — намек на греческий миф о похищении Персефоны Аидом; в Древней Греции гранат считался символом верности [Наверх]