– Книга Бытия 22:7
Решение не было простым по ряду причин. Врачи советовали не забирать Исаака домой. Они настаивали на том, что у него кататоническая шизофрения, при которой требуется постоянный надзор обученного персонала. Редкого внимания часто бывающего в разъездах члена семьи попросту недостаточно. Когда Гораджи отказался, они с фальшивым беспокойством предупредили его о том, что его сын, Исаак, будет страдать от частых галлюцинаций и может даже стать буйным.
Он с раздражением думал о том, что причиной «редкого внимания» и частых разъездов были исключительно его попытки помочь Исааку. Он напоминал себе, что все эти доктора с их дорогими гольф-клубами и дипломами в рамах из красного дерева попросту не могли понять мотивы, побудившие его забрать Исаака из лечебного заведения. Путешествуя по миру в поисках лекарства от болезни сына, он видел много странных вещей и слышал истории, которые были ещё страннее. Но даже после одиннадцати лет подобных расследований – а как ещё он мог их назвать – истинная причина болезни сына всё ещё оставалась самым странным из всего, что он знал. Как врачи вообще могли уразуметь, почему он хочет забрать сына домой?
Всего один простой разговор в «Кафе Мандела» в маленьком городке Сьерра Леоне подсказал ему пугающее решение проблемы Исаака. Гораджи время от времени останавливался в Сьерра Леоне – по большей части тогда, когда ему необходимо было отдохнуть от своих бесконечных путешествий. У него здесь было много знакомых: большей частью рабочие доков, бармены и поэты с западной части Фритауна. Но из всех мест, где он бывал, «Кафе Мандела» было самым лучшим – не из-за странной мрачной атмосферы, которая по правде говоря, часто соответствовала его настроению, но из за того, что здесь он обычно встречался с Джабалем бен-Шивтой – или, если точнее, Джабаль встречался с ним. Джабаль был завсегдатаем «Кафе» ещё три года назад, когда оно называлось «Кафе Торбат»: «надгробие» по западно-африкански. Подходящее название, уж точно. Может быть, всё дело было в качающихся ореховых деревьях, чьи узловатые корни дробили горячий тротуар, а ветви погружали маленький, переполненный дворик-патио в глубокую тень даже в полдень. Или жирный чад сковород и дым сигар, засорявшие тяжёлый воздух внутри? А может и сочетание всех этих вещей придавало кафе его сюрреалистичный вид, напоминая Гораджи о нереальных пейзажах того места, где он бывал с ночи до утра, и где не хватало обычных зацепок.
В тот день он притащился в кафе измотанный долгим пребыванием в Стамбуле и заметил, к своему лёгкому удивлению, что Джабаль уже сидел в тёмном углу и смотрел на него сквозь толпу. Их разговор, как всегда, начался без любезных приветствий и вопросов.
- Старая латышская карга как-то сказала мне, что тот, кто старается заглянуть слишком далеко за горизонт, неминуемо ослепнет. – Хотя лицо Джабалябыло обманчиво бесстрастно, его богатый на оттенки голос звучал так, будто он улыбался. Один факт его присутствия освежал сильнее, чем запах охлаждённого африканского апельсина под палящим полуденным солнцем.
- Правда? Суданский мудрец однажды уверял меня, что если бы он не ослеп, глядя на солнце, то никогда не смог бы обрести истинное зрение.
Джабаль кивнул, оценив манёвр, затем провёл рукой вдоль тёмной щеки, словно делая знак, что пора сменить ход мысли:
- Разве тебе не кажется, что если львицу пронзит рогами её же добыча, то милосерднее для природы будет забрать её жизнь?
Случайное воспоминание о рождении сына, его жена в шоковом состоянии от потери крови, оба ребёнка синеватые на вид и пугающе тихие. Вы муж? У неё внутреннее кровотечение, мистер Гораджи. Пожалуйста, подождите снаружи.
- Да, полагаю. Это лучше, чем любой другой исход.
Мистер Гораджи, боюсь, она получила обширные повреждения верхней…в клинику…быстро падает…дань памяти…
В глазах Джабаля отражаются его собственные, только темнее и с налётом древнего сирийского смирения перед страданием, разложением и смертью, прагматизмом которого люди запада никогда не овладеют.
- Разве не естественно ходить, коль имеешь ноги, слушать, раз у тебя есть уши, смотреть, коль скоро имеешь глаза?
Гораджи кивнул.
- Но что если тот, у кого есть ноги, не может ходить, а те, у кого есть глаза и уши, не могут слушать и видеть? – он почувствовал, как забилось сердце, страшась осознания, наваливающегося на него, вердикта, подобного стигийской монете, готового сорваться с губ мудреца.
- Это будет неестественно, и необходимо проявить милосердие к подобному. Это испытание любви и смелости – проявить милосердие к страждущему. – Джабаль смотрел в сторону поверх голов завсегдатаев кафе, и его гладкая, холодная рука скользнула по руке Гораджи:
- Всё хорошо, брат. Я буду здесь.
Джабаль подобрал свои одежды и поднялся, грациозно как кот. Кивнув Гораджи, он без единого слова отправился в дальний угол кафе и пропал в милосердной тени орехового дерева. Казалось, как только он пересёк порог Кафе Мандела, в нём стало больше шума и дыма. Гораджи встал, чтобы найти другое место – снаружи, перед деревом.
Однако пока он стоял, его взгляд за что-то зацепился: на потёртом стуле прямо напротив него лежала книга. Том выглядел очень старым – кожаный переплёт отливал синевой, страницы были грубо оборваны, но позолочены по краям. Золотым готическим шрифтом на обложке было выведено: Гастас, Феорх-квалу, и Ферп-це-рихт. Он поднял её – книга весила добрых пять фунтов (~2,2 кг). Оставил ли её Джабаль специально для него? Или просто забыл её? Непохоже на Джабаля, его воспоминания о предыдущих разговорах были пугающе точны. Может это своего рода подарок?
Это произошло два года назад. Затем он вернулся в Тенефлай; как-то послеочередного визита к Исааку в Сент-Ансельм, он отправил книгу приятелю, профессору классической филологии, в Кеньон для перевода. Тот не заставил себя долго ждать – Джек Фергюсон был в экстазе от такой редкой (и способной сделать ему карьеру) вещи – копии того, что должно было быть огромным манускриптом, датируемым что-то около 780-го года, времени правления Карломана. Он сказал, что сама копия датируется 1628-ым годоми сохранилась в удивительно хорошем состоянии. Позолоченные страницы и редкие характерные особенности, возможно, указывали на то, что копию делали для благородного человека, явно обладающими средствами, может быть даже для самого короля. Хотя Гораджи изучал старо-английский в колледже, он не понял и половины слов на обложке – в литературном переводе Фергюсона там значилось «Духи, кровопролитие, а также то, что полезно Духам», хотя он предполагал, что возможно более подходящим переводом было бы «Призраки, Смерть и награда для Призраков».
Название незамедлительно заинтересовало Гораджи. В своих поисках лекарства для Исаака, он начал изучать и мир духов. На этот путь его толкнуло не слепое побуждение, а скорее его интерес ко всему оккультному, возникший давным-давно в детстве, проведённом в Рочестере, штат Нью-Йорк. Спустя годы, он осознал, что если медицина не может в достаточной мере объяснить болезнь его сына, то ему следует искать ответ в духовной сфере. Он думал о том, что эта вера могла естественным образом происходить из традиции Бенанданти (итальянская традиция 16-17-ого веков, её последователи уверяли, что во сне покидают свои тела и сражаются против злых духов и ведьм – прим. пер) – традиции, которая научила его, как входить в Экстаз с заката до рассвета и с почтением относиться ко всему оккультному.
Исаак тоже был Бенанданте – Гораджи «раскрыл» своего сына при рождении, несмотря на трагедию, произошедшую вслед за тем. После смерти его жены Сары и Бенжамина, близнеца Исаака, он взял оболочку своего выжившего сына и аккуратно поместил её в фарфоровую шкатулку для драгоценностей - любимую шкатулку Сары. Сейчас он понял, что это был плохой выбор: у него возникло подозрение, что «кататония» Исаака была каким-то видом одержимости призраками, и странным образом она была связана с исчезновением оболочки из той коробки. Однажды он осторожно открыл крышку шкатулки для драгоценностей, чтобы взглянуть на крошечный детский Клобук –изящнее чем фарфор, служивший ему хранилищем, и стоящий того, чтобы лежать внутри такой памятной вещи – но его просто там не было. Оболочки имеют духовное отражение в Потустороннем мире, которое выглядит как тонкая паутина, окутывающая тело, но, когда Гораджи заглянул в Подземный мир и огляделся, он не заметил ни следа того, что принадлежало Исааку.
В последующие недели он решил покинуть дом, в котором родился Исаак – в любом случае, воспоминания слишком сильно терзали его – и пустился в путешествие в поисках оболочки своего сына. Он не собирался продавать дом, поскольку боялся, что тот стал пристанищем злых духов. Вместо этого он заколотил все окна и переехал в дом тётушки, недалеко от Тенефлай. Он начал путешествовать, изучать историю Бенандати, Потусторонний мир, злых духов, паранормальные явления и одержимость всех возможных типов. Во время этих путешествий он вёл тщательные записи обо всех своих передвижениях, как физических, так и спиритических, обо всех духах, которых он встречал, странных обществах и организациях, о которых он что-либо слышал.
Теперь же, спустя десять лет, проведённых в поисках, он держал в руках эту самую книгу на староанглийском языке, которая объясняла насколько опасны призраки (к этому заключению он и сам склонялся) и как принести мир и спокойствие в их несчастные души. В ней было много неточностей, но одна глава, написанная стилем, отличным от остальных, описывала в точнейших деталях симптомы болезни Исаака. Автор призывал читателя найти достаточно сострадания в своём сердце, чтобы убить страждущих, иначе они будут навечно отделены от своих душ, до тех самых пор, пока сами не станут духами и не вовлекут своих мучителей в битву за свою свободу. Рассуждение заканчивалось строкой из Беовульфа: «Ureaeghwylcscealendegebiandworoldelifes» - «Каждый из нас должен покорно ждать конца жизни земной».
И всё же каждый раз, когда чувствуя вину, он обдумывал это – это, убийство Исаака и освобождение егодуха – даже если то была лишь вспышка позорной мысли, он боялся, что сходит с ума. И в то же время он не видел альтернативы, а та жизнь, которой жил Исаак сейчас, и вовсе не могла считаться жизнью.
Всё это по большему счёту сводилось к тому факту, что он любил сына. Хотя масса неясных эмоций вины, страха, возбуждения и гнева вращалась вокруг этого центрального столба его мыслей, ничто не могло изменить его любви к Исааку. У него никогда не было намерений каким-либо образом причинить сыну вред. И всё же, принуждённый выбирать между двух зол, он должен был решить раз и навсегда, является ли его сын созданием плоти или творением духа. Он должен был освободить сына от одного из двух миров, поскольку, согласно его исследованиям, смешанная жизнь Исаака – и насчёт этой гипотезы доктора оказались правы – в конечном счёте, приведёт его к жестокости и опасной несдержанности эмоций.
Поэтому той ночью он забрал сына из Сент-Ансельма в последний раз и отвёз в их старый дом на Кингс-Вью-Роуд, чьи окна выходили на восток, прямо в надвигающуюся темноту. Когда он подъехал к Брайарвуд-Лейн, где стоял его двухэтажный «тюдор», старый, ненавистный дом, где умерли его жена и сын, и где была украдена душа Исаака – он почувствовал, как в нём зарождается непрошенное, дурное предчувствие. Будто вся улица глазела на него, как на нежеланного чужака. Он ещё вернётся сюда завтрашней ночью вместе с Исааком и завершит испытание, через которое проходил последние двенадцать лет.
В эту же ночь, он припарковал свою Тойоту в самом конце улицы, подальше от жёлтых луж света, разливавшихся от фонарей на тротуаре. На улице было так тихо, что можно было расслышать звон столовых приборов, которые убирают в ящик после обеда.
Гораджи аккуратно вынул Исаака из машины, держа его на руках как ягнёнка, и мальчик беззвучно ссутулился в его объятьях, безразличный к темноте, холоду, и даже самому присутствию Гораджи. Тот медленно спустился по улице вниз к своему старому дому, затем проскользнул к заднему ходу так тихо, как только смог. Лужайка заросла сорняками, и сухие осенние листья хрустели под ногами, но он был уверен, что ни одна живая душа его не слышала. Он заботливо опустил Исаака, включил свой фонарь и поднялся по лестнице на веранду. Осторожно ступая по сгнившим доскам, он добрался до фанерного щита, которым были прикрыты раздвижные двери, ведущие в дом. Веранда была его собственной пристройкой, которую он сделал невзирая на протесты Сары – она считала, что это испортит «фронтальную линию» Тюдора. Сейчас же это был самый простой и незаметный способ проникнуть внутрь. Необходимо было занести Исаака в дом, подальше от холодного ветра и приготовить его к освобождению.
Гвозди, вбитые в фанеру, поддавались тяжело, миллиметр за миллиметром. Ветер всё нарастал, пока Гораджи работал, и, несмотря на то, что Тюдор частично прикрывал веранду от ветра, его пальцы всё равно скоро начали неметь от холода. Часть Гораджи хотела бросить это дело, забрать Исаака и отнести обратно в машину, а затем уснуть в тёплом доме на Кингс-Хилл со своей вновь обретённой семьёй. Двенадцать лет – это долгое время. Хотя он не мог бы сказать, что знает своего сына, так как Исаак нечасто говорил (а когда говорил, то иной раз – на иностранном языке), он любил Исаака за то, что тот был наследием их с Сарой союза. Его сын был напоминанием о лучших временах, и в нём теплилась потенциальная возможность вернуть эти времена, если только Гораджи освободит его. С удвоенной силой он налёг на гвоздь и медленно вытащил его из дерева. Внезапно его захватило чувство вины и страха, как если бы он вскрыл забытую гробницу – но это место и было гробницей, в которую он вошёл, и из которой он должен был освободить Исаака.
Как только поддался последний гвоздь, фанерная доска легко отошла от раздвижных дверей. Гораджи прислонил её к перилам, подобрал ключ к дверям, открыл замок и раздвинул их. Подняв Исаака, он вошёл в место, которое когда-то было столовой. В доме пахло плесенью и сыростью, и отчего-то внутри было ещё холоднее, чем снаружи на ветру. Впрочем, Гораджи не замечал холода. Он думал о старых временах, о своей свадьбе, о том, как дом был закрыт, когда он и Сара только въехали в него.
– Смотри, Исаак, — сказал он, поворачивая своего безразличного сына так, чтобы у него был лучший обзор. — Здесь я и твоя мать раньше ужинали и разговаривали о том, что мы будем делать, когда у нас появишься ты.
Он указал фонариком на запылённую комнату, за которой виднелся коридор, ведущий к детской:
- А здесь ты спал.
Когда Гораджи внёс Исаака в его старую комнату, на него нахлынули воспоминания о том, как он играл здесь с Исааком, когда тот был ребёнком – удивлённые глаза, неловкие улыбки, рассерженные надутые губы, и маленький кулачок, сжимающий его палец с большей силой, чем можно было бы вообразить. Он застыл на мгновение, забыв о сыне, которого держал в руках, о своей одержимости, о том факте, что он готов был последовать за Исааком на Другую Сторону, чтобы помочь уничтожить призрака, укравшего его оболочку.
Большая детская кроватка, которую они с Сарой выбрали для близнецов, всё ещё стояла здесь. Когда он выехал, Исаак уже был в Сент-Ансельме, а его жена и Бенджамин мертвы; у Гораджи не хватило оптимизма на то, чтобы забрать кроватку с собой. Но сейчас он понял, что Исааквероятно все ещё может в ней поместиться. Он опустил сына и снял перегородку, затем снова поднял его и положил на мягкий, пропахший плесенью матрац. Установив перегородку обратно, он вдруг подумал, что Исаак больше похож на заключенного, чем на ребёнка.
Прежде чем он снова начал бы размышлять о том, что делает, он достал из кармана пальто пластиковую бутылку и выдавил себе на ладонь одиннадцать зелёных таблеток. Фемерол, 100 миллиграмм каждая. Смертельная доза для взрослого человека составляла от 800 до 1000 миллиграмм барбитурата, он не оставлял себе шанса на ошибку. Он собирался как можно легче отправить Исаака в тот мир, где часть его уже и так пребывала.
***
Ветер выл в ушах Исаака, и странные слова раскатисто гремели в его голове: отрывки стихов, цитируемых кем-то, кто брёл навстречу ему в этой буре едва слышных отрывков слов, которые невидимые духи нашёптывали друг другу. Голоса в его голове становились всё громче, пока, наконец, не сложились в команду, которая эхом повторялась, как молитва: «Останови это. Останови ЭТО. ОСТАНОВИ ЭТО». В его голове возник пугающий образ древнего призрака с желтовато-коричневыми глазами.
Ветер начал отступать, и форма кошмара стала размытой, и к нему вернулись его человеческие ощущения. Обычно, первыми возвращались осязание и слух, затем обоняние и, наконец, зрение. Однако в этот раз он почувствовал непривычный вкус во рту, сильная горечь окутала его язык и глотку. Желудок тоже чувствовал себя необычно, посылая вспышки холодной паники в его мозг. Хотя тот и ускорял свою работу, Исаак начал дышать тяжелее и медленнее, пока сердце пыталось обеспечить мозг кровью. Исаак почувствовал руку отца насвоей, её тепло разлилось по телу. Затем другая рука отца накрыла глаза Исаака, и тепло просочилось в него и здесь. Его тело казалось сейчас тяжелее, чем в моменты его пробуждений.
- Исаак? – голос отца дрожал от эмоций, которые мальчику никак не удавалось расшифровать. – Ты ещё здесь, сын? Я хотел тебе кое-что сказать.
Пауза. Исаак призвал на помощь всю свою силу – как он всегда делал, когда пытался понять ту сбивающую с толку массу голосов и выражений с Другой Стороны. Он слабо сжал руку отца. Ответив тем же, отец сказал:
- Сын, я освободил тебя, и я помогу тебе найти путы – злого духа, который сделал это с тобой – и мы сможем справиться даже с ним, слышишь меня, сынок? Справимся даже с ним... В этот раз я пойду за тобой. Мы встретимся с этим сукиным сыном и отправим его в преисподнюю.
Он снова сделал паузу, звук его голоса был колеблющимся, неуверенным в том, слушают ли его.
- Так-то. Закрывай глаза. Спи. Всё хорошо. Через мгновение мы встретимся, и ты сможешь показать мне, где ты был всё это время.
Исаак погружался в сон и больше не ощущал незнакомого запаха комнаты и прохлады ветра. Его чувства затуманились – и тут же вернулся голос, визжащий подобно баньши: «ОСТАНОВИ ЭТО, ОСТАНОВИ ЭТО!». Вокруг него бушевал вихрь искажённых лиц, все знакомые… кроме одного. На некотором отдалении он заметил, как промелькнуло лицо, которое отличалось от остальных. Оно глядело на него издали, то и дело его закрывали деформированные конечности и лица, вращавшиеся, будто грозовая туча. Лицо казалось, странным образом, знакомым, как будто он знал этого человека в далёком прошлом. Он направился к нему, прежде чем тот смог бы исчезнуть.
В этот самое время женская фигура выступила из кошмарного месива, она шла как королева на тронном возвышении, в ней величественно сочетались сила и хладнокровие. На её лице возникло странное выражение, как будто она знала, кто он. Исаак не знал её саму, но тут же признал вспышку ярости и безумия в её глазах. Он уже видел раньше Спектров, их лица обезображенные гневом и их испепеляющие взгляды. У них не было ни причин, ни намерений, одна только жажда разрушения; он мог беседовать с ними, но слова, даже самые тщательные и несущие утешение, для них были лишь ещё одним инструментом разрушения.
Спектр поплыл к нему, и Исаак отступил – то, что он был знаком со Спектрами ни коим образом не делало их менее опасными. За её спиной он снова заметил, как промелькнуло то лицо, которое ему показалось знакомым. Его владелец, отталкивая руками тёмных духов во вращающейся туче, безуспешно пытался вырваться из вихря и добраться до него. Тени кружили над ним, как стервятники над добычей, погружая всё глубже с каждым успешным рывком, их смутные фигуры светились холодным, чёрным, фосфоресцирующим светом той проклятой ямы, которую они называли своим домом. Как акулы, почувствовавшие запах крови, остальные последовали за ними, пока не образовалась масса из более чем сорока духов, окруживших чужака. Удивительно, но чужак не выглядел испуганным, как большинство тех, которые приходили Снаружи. Это придало Исааку уверенности. Он хотел позвать его, но знал, что тот бы не услышал голос Исаака в рёве Бури. Тем временем женщина-Спектр была всего в нескольких ярдах от Исаака, не обращая внимания на чужака, возможно потому, что не заметила его, или же посчитала, что он не стоит её внимания.
Это было ошибкой. Тёмная фигура выросла позади неё, не обращая внимания на шипастые щупальца, которые выпустили тени, и отмахнулась от тех, что впились в неё как москиты, собирающиеся утолить свою жажду; это было что-то полное мощи, что-то не знающее страха.
Вдруг Спектр взглянула на что-то позади Исаака,и судя по лицу и сжатым кулаком, это привело её в ярость. Он тоже оглянулся и увидел третью фигуру, но не смог различить, кто это был.
«Боже, Исаак!» - воскликнул он. – «Это я, твой отец! Пошли скорее отсюда». Затемнённая фигура приблизилась, и он узнал отцовское лицо.«Это место убьёт нас!» - пока он говорил это, Исаак заметил мелкие сочащиеся раны, которые нанесли ему щупальца из тени. Он склонился, измученный усилиями, которые предпринимал, чтобы остаться на ногах, зубы стучали от холода.
Исаак побежал к нему, минуя Спектра, которая протягивала к нему руки как неизбывный ночной кошмар. Он вцепился в отца, не зная, что ещё делать.
«Исаак, Исаак…» - сказал Гораджи, возвращая ему объятье: «…ты меня поражаешь!». Исаак удивлённо взглянул на своего отца, а затем застыл в шоке. Его лицо изменило свою форму, став таким же, как у женщины-Спектра. Теперь она крепко обвила его руками, и он не мог освободиться. Другой спектр всё ещё виднелся вдали, а за ней стояла тёмная, мощная фигура. Его пленительница отступила, ласково погладив Исаака по голове, и облизала губы. А затем наклонилась, чтобы прошипеть ему на ухо: «Любовь моя, твой отец теперь принадлежит мне. Этот негодяй украл у тебя тело, теперь же я украду его душу!».
***
Неужели Исаак провёл своё детство в этой промозглой яме? Гораджи ничего не оставалось, кроме как поражаться, чего стоили сыну заблуждения отца.
Всё, что он мог – это смотреть на Исаака, который стоял прямо перед ним, объятый одним из паразитов, что жили в этой адской преисподней. Было ясно, что оболочка у Исаака. Как он её добыл, Гораджи не знал, но похоже Исаак никогда не был Снявшим Клобук – родовая оболочка покрывала всю его голову, как соколиный колпачок. Гораджи знал, что для того, чтобы Исаак смог видеть, необходимо убрать клобук; если бы он мог это сделать, то в этот раз он хранил бы её тщательнее. Но разве не говорится, что в смерти путешественник обретает новую оболочку, оболочку смерти? Напрасно Гораджи перебирал смутные воспоминания о годах своих поисков.
Всё-таки в первую очередь он должен был позаботиться о своих ранах. Несмотря на его желание помочь Исааку, ему всё же нужен был отдых, но его время здесь было ограничено, поскольку он мог находиться в духовной форме только до восхода солнца. После он возможно окажется запертым здесь … и это невеликая цена за его ошибку, которая стоила Исааку детства.
С нарастающим раздражением Гораджи осознал, что хищные круги Спектров сужаются в предвкушении убийства. И поскольку у него теперь не осталось времени на отдых, он решил бежать за Исааком, когда вдруг тёмная фигура, которую, казалось, злые духи не смущали, шагнула вслед за Гораджи и остановилась. В ней было 8 футов росту (2,4 м), закутанных в чёрный плащ с глубоким закрытым капюшоном, концы которого легко трепал ветер. За ним тянулся шлейф из обрывков чего-то похожего на паутину, легко ложащийся на землю, когда фигура замирала – слабое напоминание о её призрачной природе, хотя она и казалась более цельной, чем всё, что Гораджи когда-либо видел в Буре. Слишком ослабевший даже для того, чтобы приветствовать странника, он просто смотрел на него и крепче сжимал крест, который он пронёс с собой в это дьявольское логово, символ веры, оставленный ему древним Бенанданте Жан-Полем Баптистом специально для подобного случая.
Фигура в плаще приблизилась к нему,явив сжатые челюсти и стройную фигуру женщины в годах. Крупная узловатая рука указала на крест:
- Выбрось его, здесь он бесполезен.
Она сделала резкое движение, и крест вылетел из руки Гораджи, как если бы какая-то невидимая сила вырвала его.
- Дай мне свою руку – её сильный и низкий голос напоминал рычание львицы.
Хотя Гораджи совсем не стремился ей подчиниться, у него не было достаточно сил для того, чтобы сопротивляться. Призрак склонилась и подняла его, легко закинув себе на спину, словно он был ребёнком. В этот момент кружащиеся тени, лишившиеся своей добычи, зашлись в пронзительном визге завистливой ярости. Даже не обернувшись, призрак продолжила двигаться той же широкой, уверенной походкой по направлению к Исааку и его пленителю.
Гораджи, ослабевший и напуганный, вцепился в холодную плоть призрака. Как будто поняв его чувства, она прошептала: «Не бойся, смертный. Я освобожу твоего сына, приговорённого тобой к этому миру, и я позабочусь о нём. Я не желаю ему зла». И прежде чем он смог ответить, она добавила: «И в этот раз я сберегу его оболочку».
Гораджи поразился тому, как много она, как видно, знала. Может быть в Преисподней есть шпионы? Среди Бенанданти призраки были известны своей жестокостью и хитростью; могло ли это быть уловкой, опасной игрой ума, ставкой в которой была душа его сына?
- А почему я должен тебе верить? – наконец вопросил он.
- Я перевозчик – просто ответила она. – Если ты не веришь мне, то можешь попытать удачи среди голодных теней, готовых разорвать тебя ради пропитания. Но даю тебе слово, твой сын будет в безопасности, даже если ты, стеная, отправишься в Забвение.
Занервничав ещё больше после её ответа, Гораджи решил, что стоит играть осторожней, пока он не станет сильнее.
- Пожалуйста, ты должна понять: мне поможет, если ты объяснишь, почему этот призрак похитил его – сказал он, указывая на пленившую Исаака, которая вся подобралась так, будто была готова сбежать.
- Я расскажу тебе, если ты пообещаешь мне одну вещь.
«Вот оно, - подумал Гораджи, - вот этот момент, когда она пытается заключить свою нечестивую сделку». Предчувствуя дурное, он спросил: «И что это?»
– Ты должен связать свою оболочку обещанием прийти мне на помощь, когда бы я ни призвала твой дух, – ответила она своим голосом, похожим на рычащее мурлыканье пантеры.
Гораджи чуть не засмеялся:
- Ты не думаешь, что это чересчур?
Он почувствовал, как дрогнула мышца призрака, когда она слегка пожала плечами и оглянулась туда, где тени, продолжали кружиться.
-Тогда я оставлю тебя здесь, чтобы ты сам ответил на свой вопрос – она принялась опускать Гораджи на землю, но он вцепился в неё, как ребёнок. – Что, теперь ты уже не хочешь размышлять? – в её голосе слышалась насмешка.
Сдержав свой гнев, он решил не задавать вертевшийся на языке вопрос. «Какого рода «помощь» требуется Мёртвой? Развращать невинных? Проклинать слабых?».
Её тихий смех был подобен шуршанию сухих листьев на ветру:
- Ничего такого, мой наивный Бенанданте. Тебе ещё столько предстоит узнать.
Она побежала без всякого видимого усилия, сокращая расстояние между ним и Исааком.
- Я - Перевозчик – прошептала она, и, казалось, ветер подхватил её слова и прошелестел их хором голосов. – Мы помогаем призракам, а не вредим им… и очень редко мы заключаем сделки со смертными. Мы не развращаем и не губим. Мы идём дозором по этой Буре в поисках потерявшихся и ведём найденных к их судьбе. Помощь, о которой я прошу, подвластна лишь Быстрым: есть информация, доступная лишь в Землях Плоти – о, прости меня, в мире живых – которая была бы полезной в нашей борьбе против этих извергов.
Она кивнула в сторону духа, пленившего Исаака.
- И как я узнаю, что ты говоришь правду?
- Мои действия говорят сами за себя. Но если ты все ещё не будешь уверен, после того, как мы вернём твоего мальчика, то я должна буду убедиться в том, что оболочка этого мальчика будет правильным образом убрана во второй раз, и затем я верну её тебе и научу, как её сохранить.
Гораджи чувствовал искренность намерений в обещании призрака, но не спешил радоваться. Его сапиенца (разум – прим. пер) снова и снова твердила ему, что не стоит доверять Мёртвым, которые могут казаться абсолютно честными, даже если замыслили тебя обмануть. Тот факт, что они ставят смертных в точно такую же позицию и затем предают их – был общим местом. Однако, Перевозчик – если такой титул действительно существовал, и она ему не лгала, – обещала освободить Исаака, и других альтернатив пока не намечалось. Пока она не отпустит его сына, он не собирался давать никаких обещаний, но и мешать также не хотел.
- Что ж, тогда я подожду, чтобы оценить твои действия.
Перевозчик кивнула и продолжила движение, медленно приближаясь к призраку, который бежал перед ними. Никто из духов в этой «Буре», как она её назвала, похоже, не решался напрямую бросить вызов Перевозчику, но трусливые чудовища могли наброситься на Гораджи сзади, пока она оставляла позади одно облако этих тварей за другим.
Казалось, она бежала несколько часов, прежде чем, наконец, поймала демона. Гораджи увидел оболочку Исаака, обёрнутую вокруг его головы, как мешок и стянутую вокруг шеи какой-то эфирной субстанцией. Он выглядел как военнопленный, которого вывезли подальше, чтобы застрелить. Его похитительница жёстко зафиксировала его кисти за спиной и несла его перед собой, безнадёжно пытаясь убежать со своей добычей от Перевозчика.
Горажжи знал, что оболочка скрадывает чувства Исаака: он, безусловно, не признал отца, и похоже даже боялся его.
Но Перевозчик не остановилась, чтобы разглядеть Исаака. Как только она подошла на достаточное расстояние, она позволила Гораджи сползти на землю, где он остался лежать, не способный шевельнуться. Подняв свои длинные руки над головой, она откинула капюшон своего плаща, открыв жуткие шрамы. Белый туман поднялся над землёй, отрезая миазмы Бури и окутывая её, Гораджи, Исаака и Спектра непрозрачной пеленой. Он теперь не мограссмотреть ни Спектра, ни Исаака, но услышал эхо нечеловеческого воя ярости, от которого у него по спине пробежал холодок. Он уловил движение, затем жуткий звук раздираемой плоти, и испугался, что Исаак мог пострадать. Но всё что он видел – это удаляющаяся фигура Перевозчика. Нетвёрдо держась на ногах, он пошатывающейся походкой отправился вслед за ней, слепо нащупывая дорогу в густом белом тумане.
Его сердце сильно колотилось, он немного продвинулся вперёд.
Тишина.
Ещё немного.
Вдруг, огромная чёрная рука разорвала туман и устремилась к нему. Гораджи не успел отреагировать. Рука вошла в его грудь и резко рванула на себя, отдирая крупный кусок плоти.
В болевом шоке он упал на спину, воя, зажимая рукой рану на животе. Размытая чёрная фигура Перевозчика возникла неподалёку, и рука извернувшись в тумане ринулась к ней. Гораджи было интересно, останется ли он здесь, если сейчас умрёт?
А затем он заметил слева другую чёрную фигуру, внешне похожую на Перевозчика. Его жёлто-карие глаза горели адским пламенем, а сам он издал демоническое шипение:
- Оставь смертного. Он мой.
Когтистая рука закружилась, готовая ударить, но первая из Перевозчиков подняла ладонь, и когти безжизненно легли на землю.
- Ссссара…осссставь эту игру мне. Я лучше подхожу для неё.
Сара? Это было имя его жены, но возможно здесь просто имело место быть совпадение. Вероятно, это была другая Сара. Вероятно, ему просто от боли мерещится всякое.
- Нет, Джабаль, они оба мои… ты не сможешь забрать у меня всё во второй раз – отвратительная зелёная жидкость, похожая на рвоту, вырвалась из капюшона Перевозчика справа от Гораджи. Капля попала ему на ладонь, зашипела и начала пузыриться. Он стряхнул её побыстрей, поскольку она начала есть кожу подобно кислоте. Фигура слева была не столь расторопна – струя попала в капюшон Перевозчика, расплавив ткань и повредив лицо.
Гораджи не мог понять, что происходит. Сначала имя Сара, теперь Джабаль – Джабаль бен-Шивта? Это должно быть было разновидностью галлюцинации. Возможно Гораджи, наконец, умер. Он опустил взгляд на свою окровавленную рубашку и руки, и почувствовал, как внутри снова поднимается паника. Это не мог быть Джабаль… ВДжабале не было восемь футов росту (~2.7 м), и голос его не был женским.
Несмотря на повреждения, обожжённая Перевозчица продолжила переговоры:
- Отдай мне моего ссссына, и я отдам тебе твоего мужа. Это вссссё, чего я хочу.
Гораджи удивлённо сморгнул. Её сына? Что она имела в виду, говоря «моего сына»? Может, это был призрак шизофренички, кого-то, чьи личности были разделены при жизни, и остались разделены после смерти? Но что тогда за «Сара»?
Перевозчица «Сара» кружила, подходя всё ближе к Гораджи сквозь туман, держа Исаака лишь слегка на виду. Он не был ранен, и стоял спокойно, как если бы не слышал ничего происходящего.
- Ты можешь отдать мне Исаака, но заберёшь его снова, и Зеке, и Бенжи вместе с ним, ты, убийца. Ты убил меня! Ты предал Исаака! Я не буду заключать сделок с моим убийцей! – в этот момент плотное тело тени переплавилось в кипящую тёмную форму, которая, казалось, поглощает весь окружающий свет. Горажчи затягивало в неё, его тело волочилось по земле по направлению к этой спектральной штуке, как если бы его засасывало в вакуум. Капельки крови собирались в шарики, а затем взлетали и по горизонтали отправлялись в тёмный круг. В нём уже исчез Исаак. И «Джабаль», полы чёрного плаща, которого также следовали за формой, на дюйм приблизился к ней.
Гораджи старался сопротивляться, но чем больше он боролся, тем больше слабел. Он потерял много крови – ну или что тут заменяло кровь, в этой Преисподней – и терял её всё быстрее. Он предпринял последнюю отчаянную попытку вырваться, но провалился. Краем глаза он заметил вспышку белого света в окружившем его тумане, а затем лишился сознания.
***
Яркий шок осознания себя ворвался в мозг Гораджи, целая секунда абсолютного солипсизма, в течение которой он чувствовал, что мир существует только потому, что он знает об этом. Мир был белым – чистым, идеальным, выкрашенным в белый цвет. Он был ровным, абстрактным, безупречным, казался нематериальным, скорее состоящим из духа, нежели из материи.
Когда мозг Гораджи ухватился за эту белизну, он пришёл к пониманию, что смотрит в потолок. Там была граница, серая линия, отмечавшая конец потолка, затем стена, и чёрная фигура напротив стены.
Чёрная фигура!
Его зрение прояснилось…когда он смог сфокусироваться, то осознал, что это медсестра и вздохнул с облегчением. Звук тут же привлёк её внимание, и она подошла к его кровати.
- Мистер Гораджи, вы очнулись! Как вы себя чувствуете?
Гораджи чувствовал, что не в состоянии отвечать. Жуткая боль в желудке не давала ему, как следует вдохнуть.
- Всё в порядке. Просто расслабьтесь –медсестра взяла поднос с прикроватного столика. – Знаете, вам повезло, что вы остались в живых. Этого психопата ещё не нашли, но вы будете первым, кому они сообщат о поимке.
Какого психопата? О чём она говорит? Гораджи простонал:
- Исааак…
- Тише, тише, мистер Гораджи. Лежите спокойно. – медсестра поправила постельное бельё и повернулась, чтобы наполнить стакан водой.
- Что случилось…с Исааком? – задыхаясь спросил Гораджи.
- Кое-кто хочет поговорить с вами о нём, не так ли? – прошептала она и покачала головой. Затем, повернувшись, сказала громче:
- Кто-то оставил вам письмо. Вот здесь. Не хотите взглянуть на него?
Гораджи кивнул. Медсестра фальшиво улыбнулась, открыла конверт и передала ему письмо.
Это было ни что иное, как поздравительная открытка. На ней был странный текст, написанный от руки; буквы очень аккуратно выведены, как будто автор писал на чужом для себя языке, и всё равно письмо казалось написанным впопыхах.
Иезекиль,
Не умер Исаак, но ежели ты имеешь желание побеседовать с ним, то должен сперва выслушать меня. Верь тому, что я говорю, ибо Доппельгангеры появились перед тобой прежде, чем я смог добраться до тебя. Тем не менее, я даю слово, что не причиню вреда вам с Исааком. Найди меня, когда затянутся раны твои, и вместе мы сможем найти твоего сына. Однако, прежде чем сделать это, обещай мне нечто: поскольку я спас твою душу, ныне твоё искусство в поиске должно послужить тем, кто помог тебе избежать Бури. На этот случай мы сковали тебя твоей оболочкой, чтобы обнаруженные тобой труды не могли бы заинтересовать тех, кто охотится на нас. Несмотря на пережитый тобой тяжкий опыт, есть ещё души, чьи намерения и дела чисты, и это мы. Не бойся нас, ибо мы клянёмся использовать твои знания для одной лишь защиты невинных. Излечись и вступи в наши ряды, и тогда цель твоя будет достигнута.
Твой Друг,
Перевозчик Гектор Шукльманн
Гораджи прочитал записку, аккуратно сложил и вернул медсестре, которая тут же вложила её обратно в конверт. Исаак жив? «Перевочики» и «Доппельгангеры»? Было ли хоть что-то из этого правдой?
Медсестра положила конверт на столик рядом с кроватью Гораджи, неподалёку от стакана с водой, и отправилась на обход. Оставшись в одиночестве, Гораджи лёг и начал обдумывать свою ситуацию. Он не мог двигаться из-за жгучей боли, терзавшей его грудь и желудок. Его правая рука была изранена, как если бы плоть объели. Что случилось с ним в Преисподней? И как те события сказались на физическом мире? Насколько велики в действительности силы Спектров?
Эти Доппельгангеры – были ли это Сара и Джабаль, или просто иллюзии? Могли ли духи использовать эти имена просто для того, чтобы задеть его посильнее? И даже если этот Спектр действительно был Сарой, что могло так изменить её, сделав такой злой и искажённой? Был ли Исаак их сыном, или это тоже была одна сплошная ложь? Что Спектр по имени Джабаль сделал духу Сары? И может ли он верить этому «Гектору»?
И наконец, и возможно это был самый важный вопрос, во что превратилась его жизнь?
Медленно, он нащупал ответ, хотя и не был уверен, хватит ли у него смелость поверить в это: его жизнь была не больше, не меньше, как служение смерти, предвозвестницей этого последнего скольжения вниз, в новую реальность. Даже если он был жив, он уже медленно умирал, и с каждым моментом его знания росли, его знания – это действительно всё, что останется у него, когда тело перестанет выполнять свои функции, когда смерть неизбежно откроет пред ним свои двери. И в то же время его жизнь стала процессом сбора информации, обрядом перехода, как наиболее древние из ритуалов, требующие кровавой жертвы или потери невинности были частью жизни. Каким-то образом, он получил право на посещение поверхности, но жизнь уже ему не принадлежит. И никому из смертных.
И с этой мыслью, всё ещё вибрирующей в глубине его сознания, Гораджи забылся глубоким сном без сновидений.