Ист Коукер. Т. С. Элиот

 

Преподобный Мэттью Уоллас сидел за столом, хмурился и тер глаза, пытаясь сосредоточиться. Было поздно — почти полночь — а он все еще сидел у себя в кабинете, изучая лежащий перед ним текст. Длинный документ был написан сухим языком и содержал не самые хорошие новости. Это были результаты изучения рейтинга его шоу, Час власти Иисуса. Уже три года подряд рейтинг держался на одном и том же уровне, но владельцы телесети начинали проявлять беспокойство. Им нужна была широкая аудитория. Они хотели, чтобы он увеличивал число своих поклонников. От него требовалось привлечь многочисленных зрителей из пригородов.

«Почему бы им просто не сказать, что им нужны белые зрители?» — проворчал он.

Он почти не думал о документе. Он смотрел на печатные строчки и размышлял, но текст не полностью поглотил его внимание. Его мысли вновь и вновь возвращались к Джине.

«Не надо», — пробормотал Уоллас себе под нос. Он пролистнул страницу и стал читать о своей уменьшающейся популярности среди чернокожих профессионалов. Он прочел почти половину, но затем его мысли вновь вернулись к Джине.

«Я мог бы сейчас позвонить Зоуле», — пробормотал он. — «Она поймет, что я все еще на работе, когда увидит номер телефона. Сказать ей, что я до сих пор работаю — ведь так оно и есть. Это будет правдой, когда я буду говорить это. А затем смыться. Может быть, сделать Джине сюрприз…» Он тряхнул головой. Он не стал звонить жене.

Прочтя еще два параграфа, он наткнулся на идею, которая показалась весьма полезной для него и его спонсоров. Это отвлекло его внимание еще на пару страниц, а затем он снова стал думать о том, что можно было бы позвонить жене.

«Я мог бы позвонить ей, а потом позвонить Джине. Или сначала позвонить Джине, убедиться, что она на месте. Дать ей время, чтобы подготовиться к моему приезду». Он устал, но при этой мысли почувствовал некое приятое шевеление. Но нет. Нельзя. Это неправильно. Он посмотрел на фотографию Зоулы, стоящую на столе, и позволил себе погрузиться в чувство вины.

«Черт бы все это побрал!»

Он встал, убрал отчет и решительно направился к выходу из офиса. Он шел домой, к жене и детям. Он шел туда, где его ждали. Он говорил себе, что он слишком стар, чтобы бегать по бабам. Стар и потрепан. Он порвет с Джиной. Может быть, в эту субботу, когда Зоула повезет детей к бабушке.

В любом случае, он собирался повидать Джину в эту субботу. Может быть, пришло время покончить со всем этим. Может быть.

Почувствовав некоторую уверенность, он запер за собой дверь и повернулся к стоянке, поднимая воротник, чтобы защититься от дождя. Внезапно он заметил, что рядом с его БМВ стоит еще она машина… знакомая машина, Lexus…

Машина Ноя.

Когда Мэттью в последний раз видел своего старшего сына Ноя, они не смогли поговорить. Потому что они кричали.

Он был недоволен тем, что его сын недавно объявил себя атеистом.

Ной назвал своего отца мошенником, который торгует спасением как растительным маслом.

В ответ Мэттью заорал, что Ной раньше не отказывался от крыши над головой, от жратвы, от денег на карманные расходы и от образования, которого у Мэттью никогда не было.

Тогда Ной сказал ему о полной стипендии, полученной им в рамках программы Университета Боулинг Грин¹. Он заявил, что ему больше не нужен отец, что он сможет избавиться от его золотых цепей.

Мэттью назвал его маленьким неблагодарным ублюдком и пригрозил, что откажется от него.

Ной сказал, что он блефует.

Это произошло два года назад, и с тех пор они не виделись.

Откровения

Из темноты выступил человек. Высокий, красивый одетый в пальто из верблюжьей шерсти и изящные кожаные ботинки. Он не стал прятать коротко подстриженные волосы под шапкой; белый кашемировый шарф резко контрастировал с шоколадно-коричневой кожей. Кажется, он был немного светлее, чем Мэттью, но темнее, чем Зоула.

Мэттью облизал внезапно пересохшие губы.

«Сын?» — прохрипел он. Он сглотнул и снова повторил это, уже громче, уверенней. — «Сын!»

Ной ничего не сказал.

«Ной… Ной, я…», — он распахнул руки для объятия. — «Я скучал по тебе, сынок. Ты не представляешь, как я молился об этой встрече».

Человек стоял, не двигаясь и ничего не говоря. Мэттью почувствовал, как волоски у него на шее встали дыбом.

«Ной… Сын…», — он запнулся. — «Я знаю, что я наговорил тебе ужасных вещей. Я сожалею об этом. Я не настолько горд, чтобы не признать, что я был неправ. Не было ни одного дня, когда бы я не думал о том, что произошло между нами. Ни одного дня. Пожалуйста… Пожалуйста, скажи мне, что ты вернулся».

«Ты действительно молился о возвращении своего сына?» — это был голос Ноя, но говорил он с холодной отстраненностью, как судья, выносящий приговор.

Преподобный нахмурился: «Ты знаешь, что да».

«Даже зная, что раньше ответ был один — „нет“?„

“Так было раньше. Ведь теперь ты здесь„.

Человек засмеялся… а затем изменился.

Там, где только что стоял красивый чернокожий мужчина, теперь плясало яркое пламя. Текущая с неба вода отскакивала от него, превращаясь в пар. Пустая стоянка внезапно осветилась неземным светом, и Мэттью упал на колени, судорожно сжимая руки. Его глаза были широко распахнуты.

“Господь мой Бог!» — воскликнул он. — «Господь мой Бог!»

«МЭТТЬЮ!» — произнесло видение, некогда бывшее его сыном. — «НЕ БОЙСЯ».

«Что Тебе угодно?»

«ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ ДАТЬ МНЕ?»

«Все! Все, Господи! Я Твой слуга! Я повинуюсь Тебе!»

«МНЕ НУЖНА ТОЛЬКО ТВОЯ ВЕРНОСТЬ, МЭТТЬЮ. ТВОЕ ДОВЕРИЕ И ОБЕТ ОТ ТЕБЯ».

«Я Твой! Ты заешь, что я принадлежу Тебе, всегда принадлежал! Да будет воля Твоя, Господи! Да будет воля Твоя!»

«Я НАЛОЖУ ПЕЧАТЬ НА ТВОЕ ЧЕЛО, ЧТОБЫ УКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ МОЙ НАВЕКИ».

Зажмурившись в предвкушении, Мэттью подался вперед, подставляя лоб.

Даже через опущенные веки он видел, что чудесный свет поблек, потемнел, а когда он снова открыл глаза, он увидел, что стоянку освещают только желтые уличные фонари и голубеющая в тумане луна.

Перед ним снова стоял его сын.

«Дурак», — сказал Ной с презрением.

Мэттью внезапно почувствовал, как холодная сырость пробирается вверх по его ногам от коленей, и его страх сменился гневом.

«Что все это значит?» — требовательно спросил он, вставая с земли.

«Ох, Мэттью… Таких, как ты — один на миллион. Мало кто из людей способен просто встать и начать задавать вопросы Богу — ну, или тому, кто объявил себя Им». В его голосе слышалась насмешка, но лицо оставалось бесстрастным.

«Что я видел?» — Мэттью нахмурился.

Ной прищурил темные глаза: «А как ты сам думаешь?»

«Я видел славу Господа Всемогущего!»

При этих словах Ной опустил глаза, но через мгновение тряхнул головой и презрительно хмыкнул: «Нет, Мэттью, ты не видел славы Господа Всемогущего. Ты видел то, что осталось от святой славы Бога после того, как Он отнял ее. Это была… тень малой части величия Создателя. Пепел».

«Ной…», — начал Мэттью, но его разум по-прежнему не подчинялся ему, не в силах поверить в увиденное.

Человек наклонился к нему и спросил: «Как ты думаешь, кто я?»

«Я решил, что я вижу одного из ангелов Божьих»

Ной ухмыльнулся отцу в лицо: «Подумай еще». Он повернулся к зданию, перед которым они стояли, и прочел вывеску у входа: «Celestine Productions Incorporated, владение Мэттью Уолласа и Часа власти Иисуса«. Он покачал головой: „Похоже, Христу ты отвел второе место“.

„Что происходит?“ — спросил Мэттью.

„Давай войдем в здание и поговорим“, — Ной потянулся к тяжелым дверям двумя руками, но внезапно зашипел.

Глаза Мэттью расширились от удивления, когда он увидел струйки белого дыма, вырывающиеся из пальцев Ноя. Ной отдернул руки и скривил губы, рассматривая свои пальцы.

Преподобный почувствовал дурноту, увидев, как вскакивают волдыри, как чернеет плоть, кровь… Ной опустился на колени и сунул руки в маслянистую лужу, Когда он вынул их, его ладони были покрыты кровью и клочками обгоревшей кожи.

„Очень интересно“, — сказал он, рассматривая двери студии с настороженным уважением. — „По-моему, нам надо все это обсудить“.

„Кто ты?“

„Ну-ну, у кого-то совсем плохо с фантазией“. Ной, которого Мэттью знал раньше, никогда не прицокивал при разговоре и не закатывал глаза в шутовском удивлении. Этот новый Ной пугал Мэттью неизвестно откуда взявшимися привычками.

„Давай прикинем…“, — Ной стал загибать окровавленные пальцы. — „Странное создание с огненными крыльями. Не ангел Божий. Пытается убедить смертного поклясться в верности… Ему вредит святая земля. Как ты думаешь, что все это значит?“

Человек с меньшей верой, возможно, отнесся бы к этому скептически, но Мэттью, при всех его недостатках, был человеком искренне верующим.

„Оставь меня, Сатана“, — прошептал он.

Ной прорычал: „Может быть, тебе проще будет отвернуться?“

Мэттью рванулся вперед, схватил Ноя за отвороты пиджака и тряхнул так, что тому пришлось встать на цыпочки. „Что ты сделал с моим сыном?“ — проревел он. 

Человек — демон? — ничего не ответил, лишь слегка улыбнулся, прикрыв глаза.

Если бы Мэттью был агрессивным человеком, он бы разбил это ухмыляющееся лицо, выцарапал прищуренные глаза, размазал бы то, что осталось, по тротуару. Если бы лицо перед ним принадлежало не его сыну, он бы прижал его к дверям здания, надеясь, что святой огонь сожжет его. Но Мэттью был человеком слов и жестов, поэтому он просто стоял, сжимая пальто Ноя, и с каждой минутой все сильнее осознавал, что он выглядит дураком.

„Похоже, мы не поняли друг друга“, — тихо сказал стоящий перед ним. - „Это пальто принадлежит мне. Я бы попросил тебя отпустить его“.

Мэттью сузил глаза и оттолкнул создание от себя.

„Теперь, если ты не возражаешь…“

Внезапно Мэттью поднял руки к свинцовому небу. „Господь Иисус, услышь мою молитву! Сохрани меня от этого зла! Избавь своего слугу от этого исчадия бездны!“ Его голос эхом отражался от бетонных стен ближайших зданий.

„Прекрати это!“ — сказал Ной.

„Прошу тебя, добрый Господь, сохрани своего верного слугу! Ты — мой пастырь, нет ничего, что я бы делал против Твоей воли!“

„Я предупредил!“ — лицо Ноя исказилось от ненависти… и страха.

„Прошу тебя, Иисус сладчайший, именем твоим прошу…“

Прежде чем Мэттью успел сказать что-нибудь еще, Ной оказался прямо перед ним, белые зубы сверкнули в нескольких дюймах от его носа. „Ты молишься Иисусу, когда идешь трахать свою хористку? Ты молился Ему, чтобы он помог тебе затащить ее в постель? Ты падал на колени и просил: Господи, сделай так, чтобы моя жена не узнала?“

Мэттью осекся. Он попытался начать с начала: „Ты — мой щит и моя судьба…“

„Что она дает тебе, преподобный? Она сосет тебе, а жена отказывается это делать, так, что ли? Ты молишь о прощении каждый раз, когда смываешься, чтобы натянуть ее, или приберегаешь все молитвы для большой ежемесячной исповеди?“

„Закрой свой вонючий рот!“

Создание расслабилось, поправило пальто, отряхнуло руки, покрытые гладкой, здоровой кожей. „Для экзорцизма это перебор“, — сказал Ной.

Мэттью уставился на тротуар: „Убирайся“, — сказал он. — „Оставь меня в покое“. Но он больше не требовал. Он умолял.

„Ты этого действительно хочешь?“ — голос Ноя звучал неожиданно мягко. „Если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду. Ты больше никогда меня не увидишь“. Мэттью не ответил, и Ной вынул что-то из кармана и протянул ему. „Похоже, я должен тебе это вернуть“.

Мэттью заколебался, но когда он узнал предмет, он сразу же схватил его.

Это была Библия — Библия в коричневой кожаной обложке с золотым обрезом. Он узнал ее. Он дал ее Ною после его первого причастия. Открыв ее, он прочитал: Да хранит тебя Бог. Я люблю тебя, сын.

„Почему ты делаешь это?“ — прошептал Мэттью.

„Я думал, ты сможешь помочь мне“, — ответил тот, разворачиваясь, чтобы уйти.

„Подожди!“ — крикнул Мэттью.

Ной повернулся к нему.

„Ты пойдешь со мной?“ — спросил Мэттью.

Сделка с Дьяволом

За два дома от церкви находилось здание Rollings Productions. Сонни Роллинг был прихожанином церкви Мэттью и считал его своим первым клиентом. Он дал Мэттью ключ много лет назад.

Кабинет Сонни был маленьким и тесным (и насквозь пропах табачным дымом), но здесь отыскалась пара удобных кресел и кофеварка.

„Забавно“, — сказал гость священника.

„Что забавно?“ — спросил Мэттью.

„Твоя телестудия стоит на святой земле“.

„Прежде всего, это церковь“.

Его собеседник хмыкнул: „Ну да. Поэтому-то она и стоит в центре протянувшейся на много акров промышленной зоны, вдали от жителей, которые могли бы собираться в ней“.

Мэттью покачал головой: „Церковь — это не здание, это состояние. "Где двое или трое собраны во имя Мое…?“

«Или смотрят дома телевизор, если уж на то пошло. Слово «собрание» теперь стало включать и тех, кто просто одновременно молится поодиночке».

«Зачем ты пришел сюда?» — спросил Мэттью. - «Впрочем, нет, начнем с другого вопроса: кто ты?»

Гость молча изучал его — так игрок в покер изучает расклад у него на руках. Мэттью тоже молчал, ожидая, когда тот примет решение. «Наедине можешь называть меня Гавиэль. Ноем будешь звать тогда, когда рядом кто-то есть. Чтобы не возникало вопросов».

«Гавиэль»

«Не относись к этому легкомысленно», — что-то в глазах Гавиэля убедило Мэттью, что он не шутит.

Мэттью сжал кулаки и стиснул зубы, но его голос — его лучшее оружие — звучал спокойно и уверенно. «Ты — демон».

«Можно и так сказать».

«Ты завладел телом моего сына».

Гавиэль кивнул: «Боюсь, что да».

«Ты должен понимать, что я не успокоюсь, пока не изгоню тебя».

Гавиэль опустил взгляд и, как показалось Мэттью, с грустью произнес: «Я не убивал твоего сына. Я не вынуждал его покинуть тело. Можешь мне поверить».

«Хотел бы, но кое-какие подозрения у меня все же есть».

«Ноя Уолласа больше не существует, Мэттью. Мне очень жаль, но это действительно так».

«Но я вижу перед собой его тело и слышу его голос», — Мэттью говорил спокойно, но даже его умение держать себя в руках не могло помочь ему в этой ситуации.

«Осталось тело. Остались воспоминания. Но душа твоего сына ушла. Пять дней назад, когда он переходил улицу у своего университета, его сбила машина. Был поврежден мозг».

«Я не верю тебе. Это какой-то розыгрыш! Просто розыгрыш!»

«Был составлен полицейский отчет. Ты можешь сам его посмотреть. Мозг был поврежден, душа ослаблена, и я это почувствовал. Я занял его тело, а он отошел, подчиняясь судьбе, которая ожидает всех людей. Я владею его воспоминаниями и умениями, но тот Ной, которого ты знал — та его часть, что и была для тебя Ноем — ушел».

«Ты лжешь!»

Гавиэль вздохнул: «Ну и зачем мне лгать тебе об этом?»

«Ты боишься, что я изгоню тебя!»

«По-моему, мы уже выяснили, что для этого твоей веры недостаточно», — ответил демон.

«Может быть, я слаб, но я служитель Бога».

«С очень незначительной степенью, полученной в семинарии».

«Я доктор теологии!»

«Ты получил звание почетного доктора от колледжа, в котором, как и в твоей alma mater, поддерживается та же политика, что и на курсах вождения грузовиков. К тому же, тебе присудили это звание в том году, когда ты пожертвовал 25 тысяч долларов в фонд стипендий колледжа», — Гавиэль покачал головой. - «Ты даже Библию прочесть не можешь».

«Я каждый день читаю Библию!»

«Каждый день ты читаешь перевод Библии, но знаешь ли ты латынь? Или только "qui pro quo"? Греческий? Древнееврейский?» — Гавиэль явно наслаждался замешательством человека.

«Вера важнее. Вера важнее степеней, образования, успехов».

«А вот тут я с тобой согласен. Поэтому я и пришел к тебе», — он наклонился к собеседнику. — «Ты понимаешь, что я мог бы отметить твою душу там, на улице? Я мог бы сделать тебя своим — своим рабом, который подчиняется моей воле и живет или умирает по моей прихоти. Но я этого не сделал. Я позволил тебе сохранить душу, я даже позволил тебе наложить на меня руки, оскорбить и унизить меня, воззвать к гневу Господню».

«Ты чего-то хочешь. Ты чего-то хочешь от меня».

«Милость господа действительно бесконечна?»

Вопрос застал преподобного врасплох.

«Да. Конечно, да».

«Она распространяется на все грехи, не важно, насколько они тяжелы?»

«Если раскаяние искренне».

«А как там с падшим ангелом, преподобный? Может ли Бог простить и его тоже? Того, кто намеренно не подчинился Его прямым приказам? Того, кто намеренно исказил все Его творение? Того, кто претендует на поклонение человечества?»

При этих словах Мэттью нахмурился: «Не знаю. Может ли такое существо искренне раскаяться?»

Гавиэль помолчал, потом снова улыбнулся: «В этом-то и вопрос».

«Ты этого хочешь? Вернуться к Богу?»

«Если это возможно. Ты веришь, что заступничество одного человека спасло всех людей. Я верю, что заступничество человека может спасти и мою расу. Ты поможешь мне?»

Мэттью прищурился: «Я бы попытался. Если бы был уверен, что ты говоришь искренне».

Гавиэль вытянул вперед руки: «Я уже продемонстрировал тебе сострадание и терпение. Какое еще доказательство тебе надо?»

Мэттью наклонился вперед, его глаза вспыхнули: «Освободи моего сына!»

«Мэттью, я клянусь тебе, что я не удерживаю его!»

«Чего стоит клятва мятежника и богохульника?»

«Ничуть не меньше, чем совет от высокомерного, самодовольного прелюбодея. Ты что, и вправду решил, что ты настолько свят, чтобы тебе являлись ангелы? Ты — телевангелист, а это слово у образованных американцев давно стало синонимом фальши и лицемерия. Я могу засвидетельствовать, что ты никогда не брал денег из ящика с пожертвованиями, но только потому, что установленные тобой же налоговые правила позволяют тебе покупать автомобили и драгоценности. Играя в карты, ты себе разве что татуировки „любовь“ и „ненависть“ на пальцах не выколол!»

«Если я столь низок, чего ты хочешь? Если я так слаб в вере, почему ты пришел ко мне за помощью?»

Гавиэль пожал плечами: «Еще одно очко в твою пользу, преподобный. Ты хочешь сидеть здесь и обмениваться колкостями, или же тебе и вправду интересно, почему я выбрал именно тебя?»

«Я уверен, что ты мне это объяснишь».

«Я выбрал тебя именно потому, что ты высокомерен. В тебе есть гордыня идеализма. Ты считаешь, что все, сделанное тобой, — правильно, потому что ты сделал это. В тебе есть вера, способная двигать горы, и мне нужна эта вера. Вера, которая нашептывает тебе: ‘Может быть, я смогу вымолить падшего ангела?», — Гавиэль откинулся назад и задумался.

«Пастор, у нас не такой уж большой выбор. Или я удерживаю душу твоего сына, или нет, так ведь? Если я завладел его душой — я этого не делал, но тебя в этом, похоже, убедить не смогу, — тебе выгодно держать меня поближе к себе, чтобы попытаться освободить его. А теперь, пожалуйста, попробуй представить, что я говорю тебе правду. Может быть, Ной действительно ушел, а я совершенно серьезен насчет моего покаяния. Может ли служитель Божий просто отвернуться от меня?»

Мэттью тяжело вздохнул.

«По-моему, ты все же пытаешься меня обмануть», — сказал он.- «Но ты прав. Ты меня загнал в ловушку. Я не могу просто вышвырнуть тебя отсюда».

«Благодарю», — Гавиэль поудобнее устроился в кресле и расслабился. — «Итак, что мы будем делать?»

«Пожалуй, мы возьмем пример с католиков. Ты хочешь исповедовать свои грехи?»

«И если во время исповеди я обнаружу слабость, которой ты сможешь воспользоваться…»

Мэттью вскинул руки: «Ты не доверяешь мне, а я не доверяю тебе. Но если мы собираемся что-то сделать, нам придется изобразить взаимное доверие».

«Да».

Машинально Мэттью сказал то, что он говорил каждому исповедующемуся, приходившему к нему за советом: «Тогда начнем с самого начала».

Гавиэль улыбнулся: «Хорошо».

«В начале…»

Начало всего

Ной остановился, заметив недовольно выражение лица Мэттью.

«В чем дело? Тебе не нравится классика?»

«Ты хочешь сказать мне, что присутствовал при зарождении космоса?»

«А как, по-твоему, появились демоны? Мы существовали с самого начала, потому мы и были этим началом».

«Что?»

«Мы были первым творением Божьим, мы были созданы для того, чтобы появилась вселенная».

Мэттью фыркнул: «Ты за кого меня принимаешь? Ты что, решил, что достаточно тебе заявить, что ты — Создатель Всего, и ты от меня отделаешься?»

«Давай пока оставим первый вопрос? И, хотя я бы с удовольствием напомнил тебе, как быстро ты принял меня за своего — как там ты выразился? — „Господа Бога“, я все же сделаю тебе одолжение и отнесусь к твоему вопросу серьезно. Но тебе придется внимательно следить за ходом моих мыслей и на время отказаться от предубеждений„.

“Я попытаюсь„, — сказал Мэттью, скептически улыбаясь.

“Для начала: все, к чему мы прикасаемся, в свою очередь, прикасается к нам. Контакт — это взаимодействие, или, если тебе угодно, загрязнение. Как может измениться совершенное существо? Если оно меняется, оно перестает быть совершенным. Или же это существо изначально было несовершенным и становится совершенным, избавляясь от своих недостатков», — он вопросительно приподнял бровь. — «Не очень-то приятная теория, да? Вселенная как нарыв в глотке у Всемогущего».

«Кажется, ты собираешься принизить Бога в моих глазах», — заметил Мэттью.

«Мэттью, поверь мне, Богу чихать на все, что я о Ней думаю».

«О Ней? Бог уже стал женщиной?»

«Конечно. Когда-то Она классно выглядела, но за последние четверть миллиона лет сильно растолстела».

Мэттью недовольно проворчал: «Твое богохульство становится все слабее и слабее».

«Богохульство — говорить, что Бог — женщина с толстой задницей, но считать, что Бог — белобородый мужчина в сандалиях — это благочестие? Слушай, Бог — это Бог, всемогущий, бесконечный, бессмертный, непостижимый. Богу не нужна наша набожность. Все те гадости, что мы говорим о Боге, Его не оскорбляют, но они оскорбляют тебя и разрушают окружающий тебя мир. Это все равно, что плевать в небо. Небу все равно, но твой плевок может попасть тебе на лицо».

«Ты на голубом глазу отвергаешь возможность богохульства, а полминуты назад заявлял, что ты создал вселенную. Если ты пытаешься разрушить мою душу, тебе придется быть более последовательным».

«Спасибо за совет, шеф», — Гавиэль вздохнул. — «Если тебе так удобней, я буду говорить о Боге в мужском роде. Но давай вернемся к нашему разговору».

«Лично меня не интересует, были ли у Бога проблемы с весом».

Дома Творения

В начале было две бесконечности — бесконечное ничто, называемое Пустотой, и бесконечная сущность Всемогущего. Одно содержалось в другом, но эти бесконечности были вечно разделены. Чтобы определить и подчеркнуть границу между ними, Творец создал Ангелов Рассвета. Я был одним из них.

Нашей задачей было нести волю Создателя по всему периметру Творения, проводя грань между Бытием и Небытием. Видишь ли, Господь — Бесконечность Бесконечностей — был всем. То, что не было Богом, было ничем. Чтобы создать буферную линию, космос, требовался некий посредник. Мы были нужны, чтобы отделить божественную изначальность от всего, чем она могла бы быть и выделить то, чем она была. Можно сказать, что мы должны были дать форму Его воле.

Первым действием была воля Бога. В некоторых источниках это описывается как «fiat lux²», в других называется Большим Взрывом.

В тот первый день бесконечной возможности нас появилось огромное множество. Престол Лунного Света, Алая Власть, Семь Сияющих Херувимов… Меньшие творения, такие, как Архангел Виридиан, Могущество Отражения… и я в их числе. В тот первый день было возможно практически все. И мы должны были просеять эти возможности, свить их в нити и соткать лучший из возможных миров.

Разумеется, там был не только наш Дом Рассвета. Первые, самые важные, самые близкие к Всевышнему… и поэтому обладающие наименьшим влиянием на мир. Помнишь, что я говорил о загрязнении? Мы были первым из барьеров, отделивших божественное от материального. Его чистота сходила к нам… и мы ограничивали, даже искажали ее, утверждая Его волю. Остальные Дома занимались исполнением Его воли.

Вторым легионом был Дом Небесного Свода — ангелы ветра и движения. Их задачей было оживлять элементы вселенной.

Твое тело состоит из многих частей — сердце, легкие, мозг, — но по отдельности эти части мертвы и бесполезны. Их истинные свойства проявляются только тогда, когда они объединены в целое. Второй Дом воплощал этот принцип. Благодаря им целое могло стать лучше, чем совокупность частей.

Самой важной задачей Дома Небесного Свода было передавать дыхание жизни от Творца к Творению. Каждому дереву, каждой травинке, каждому муравью, пеликану и слону Ангел Небесного Свода дал жизнь своим дыханием. Они были не только дарителями жизни, но и ее защитниками.

Связь между Хранителем и теми, кому он дал дыхание, сильна и значима — это как связь между матерью и ребенком. Ангелы Второго Дома могли чувствовать малейшую опасность для своих подопечных и мчались с края вселенной, чтобы защитить их. Я работал рядом с ними в те первые дни… Могущество Безграничного Увеличения, Власть Лазурного Купола, даже Серафим Недостижимого Предела. Можно сказать, что из всех нас они были самыми добрыми, самыми бескорыстными. Даже могущественнейшие из них были известны не своей славой, но славой, что их образ давал другим. Сами они были невидимы, как ветер, но мы знали, когда они находились рядом. Мы всюду чувствовали их присутствие, тот импульс, который побуждал все расти и улучшаться. Их величие было в том, что все вокруг себя они делали великим.

Третий Дом был Домом Основания, Домом Материи, он отвечал за все, что ты можешь чувствовать своим телом, а не просто познавать разумом. Первые два Дома работали с эфемерным, но мастера из Третьего Дома сгущали энергию и превращали ее в материю, охлаждали магму до состояния камня и давали жизни форму. Все, что ты чувствуешь и к чему можешь прикоснуться — их работа. Мы, Дарители Рассвета, летали в световых потоках, Хранители несли дыхание невидимого мира, а Податели Основ ходили по земле и зарывались в ее недра. Золотая Власть, Могущество Ползучих Песков, Серафим Горных Пиков — их слава была в их деяниях, не в них самих.

С точки зрения человека Ангелы Материи были самыми удачливыми. В конце концов, они работали с самыми заметными и ощутимыми сторонами мироздания — с тем, что можно было пощупать, подержать, измерить и проверить. Сам я мало общался с Домом Земли, хотя один из них жестоко ранил меня во время Войны… но я забегаю вперед.

Четвертый Дом был Домом Сфер, Домом Судеб. Они определяли пути космического света и, между прочим, заложили основу Времени для всего Творения. Из всех Домов только они и пятый Дом могли соревноваться с нами в блеске и великолепии. Я помню, как они спускались с Небес в вихрях звездных покровов. Однажды я танцевал с Престолом Северной Звезды и я льщу себе, думая, что ее темные глаза светились благосклонностью. Я слушал песни Плеяд, обменивался шутками с Силами Прошлого и Будущего, меня уважали Херувимы Множеств. Ангелы Времени были достойными, благородными созданиями, правившими хрустальными замками на луне и двигавшими грандиозные звездные сферы. Во время Войны они сильно пострадали, потому что Земля не была для них родным домом. Им пришлось применять все свои умения к предвидению и прорицанию, чтобы просто выжить… но в первые дни они были великолепны.

Сравниться с ними в красоте могли Ангелы Глубин. Противоречивые, лиричные, светлые и свободные, они управляли бесконечными изменениями и меняли вечность. Море было для них подходящим домом, для Могуществ Приливов и Сил Циклов. Когда появилось человечество, Океаниды стали покровителями искусства и красоты, изменчивости и прекрасных созвучий.

Ангелов Глубин легче всего понять, посмотрев на океан, постоянный и вечно изменчивый. Физическая ткань воды была создана Подателями Основ, но Океаниды оживили ее и правили ей, потому что именно они могли хранить и передавать узоры. Они были этими узорами, а не материей, точно так же, как мои слова — это не рот, который их произносит, не воздух, через который они проходят, не твое ухо, которое слышит их. Океаниды были как рябь на воде — в постоянном движении, они были повсюду. Они были в воде и они были из воды, но они не были водой. Любое развитие управляется Ангелами Глубин. Они стали хранителями искусства и культуры, потому что любая скульптура, песня и повесть — это попытка передать узор своего опыта, выраженный в той или иной форме, другой душе.

Следующий, Шестой Дом, включал в себя Ангелов Дикой Природы, которые управляли инстинктами и взаимодействиями в царстве растений и животных. Замечаешь, как оформляются обязанности Домов? Сначала была чистая воля. Затем пришло разделение, индивидуальность. Затем — постоянство. Потом — порядок, который можно менять. Следом появилась изменчивость в стабильности и, наконец, проявились крупные, упорядоченные узоры изменений — миграция лосей, жизненные циклы насекомых, равновесие между численностью жертв и хищников.

Хотя Дом Дикой Природы был просто одержим мелочами, я должен признать, что их область работы была очень сложной. К тому времени, когда появилось то, что уже можно было назвать экосистемой — не отдельные прототипы существ, а их полноценные сообщества, взаимодействующие с флорой, фауной и подверженные влиянию климата — уровень сложности вселенной был очень высок. Ты знаешь, насколько сложны экосистемы, но разнообразнейшие формы сосуществования в Раю были куда сложнее. Но я слова забегаю вперед.

Ангелы Дикой Природы — начиная от Серафима Циклов и заканчивая самыми младшими Ангелами Обновлений — были существами упрямыми и прагматичными. Впрочем, они и должны были быть такими, чтобы придумать и организовать всех животных на Земле. По мне, весьма сложная работа. Но до наступления темных времен у меня почти не было возможности общаться с ними. Понимаешь, они были близки к Земле и далеки от Создателя, а со мной все было наоборот. Шестой Дом дал восставшим самое большое число яростных воинов. Только Податели Основ чувствовали себя на Земле так же непринужденно. И никто лучше них не был знаком с борьбой и столкновениями.

Последний из созданных Домов был действительно последним — Дом Иного Мира. Возглавляемые Безмолвным Серафимом, они были неуловимы, а их пути часто непознаваемы. Сила Теней, Престол Вечного Покоя… мрачные создания, скорбные и мудрые во время войны. До Падения я не общался с ними, так я был созданием начал, а они — Ангелами Смерти. Но когда мы восстали и, смешавшись, обратились против тех, кто сохранил верность… они всегда казались печальными. Возможно, они сожалели, что уже не могут исполнять свое истинное предназначение. Всегда столько дел, но все они кажутся неправильными…

Таковы были Семь Домов Небесного Воинства. Вместе мы создали космос и хранили его. И вместе мы участвовали в появлении последнего, завершающего элемента творения. По приказу творца мы наполнили реальность частью Его Божественной сущности, заключив ее в создания, которые со временем станут править вселенной вместо Него.

Понимаешь, когда говорят, что человек был создан по образу и подобию Божьему, это не значит «он получил две ноги, один нос и семь грудных позвонков». По образу Божьему создано не ваше тело, а ваша душа. В вас хранится частица той сущности, которой создан весь космос. Хотя мы, Элохимы, очень сильны, мы лишены этого Божественного огня. Вы Его настоящие дети, ваша сущность струится в вашей крови, отражается в ваших эмоциях, торжествует в ваших творческих помыслах.

Мы, Дом Рассвета, передали Его искру, Податели Основ создали для нее вместилище, Хранители соткали из частей целое. От Океанитов вы получили способности к мышлению и выражению чувств и мыслей, возможность передавать ваши черты вашим детям. От Судеб вам досталось понятие времени, желание помнить и возможность планировать и ждать. Ангелы Дикой Природы дали вам инстинкты и ощущения, чтобы вы хорошо чувствовали себя в физическом мире. Последний дар вы получили от Жнецов: физическое обновление человечества, ваша способность расти и изменяться и, если надо, залечивать раны.

Человечество было нашим последним, самым совершенным творением. Мы вложили в вас все наши умения и лучшие проявления нашего духа. Сам Творец восхищался вами, но прежде чем Хранители передали вам дыхание жизни, мы получили от Него два последних распоряжения.

Во-первых, Он приказал, чтобы мы любили вас, чтобы наша любовь к вам была равна нашей любви к Самому Творцу.

Это распоряжение вызвало много вопросов — не потому, что ему сопротивлялись, но потому, что не могли понять, зачем оно нужно. Создав вас совместными усилиями, мы и так любили вас, как родители любят детей. Тогда мы решили, что Всемогущий не хотел, чтобы мы страдали от того, что любим Его сильнее, чем вас. В любом случае, первое распоряжение казалось очень простым, даже лишним. Со вторым было сложнее.

Хотя мы любили вас, нам было приказано скрываться от вас. Вы не должны были видеть, слышать, ощущать нас. Никаких контактов. Никаких сообщений. Никаких голосов, действий, даже намеков. Человечество, со всех сторон окруженное любящими защитниками невероятной мощи, должно было считать, что кроме него никого нет.

Понимаешь? Улавливаешь, в чем соль шутки? Вы, ради которых был создан космос, кому жаждали служить толпы ангелов, вы должны были считать, что вы одиноки в бесчувственной, механистической вселенной.

Когда гость сделал паузу, Мэттью наклонился к нему: «Ты хочешь сказать, что сейчас нас окружают ангелы?»

Гость вздохнул: «Нет, Мэттью. Они все ушли».

«Ушли?»

«Или спрятались так, что я их не чувствую. Но лично я считаю, что они просто… ушли».

Некоторое время они молчали. Затем Мэттью сказал: «Если ты не против, я сделаю кофе. Будешь?»

Рай

Пока Мэттью возился с кофе, Ной сходил в ванную. Когда они оба заняли свои места, Мэттью нахмурился и спросил:

«На что был похож Рай?»

Ной скрестил руки на груди и ненадолго задумался:

«Вряд ли ты поймешь», — наконец сказал он. — «Нет, я не хочу оскорбить тебя. Тогда мир был совсем другим. Он был… сложнее. Богаче. В нем были слои, которых сейчас просто нет».

«Слои?»

«Да… например, кофе, который мы пьем. Это только кофе, так? Ничего другого?»

«Думаю, да».

«В целостном мире этот кофе мог бы одновременно быть песней или красивой идеей, или даже мыслящим и доброжелательным существом. По-разному на разных уровнях, одинаково реальных, сходных, но отличающихся друг от друга — даже если воспринималось бы все это одновременно». Увидев выражение лица Мэттью, он продолжил: «Я приведу тебе более точный пример. Первые люди, кем они были: Адамом и Евой, мужчиной и женщиной или же развившимися потомками обезьян?»

«В Библии написано, что они были мужчиной и женщиной».

«Верно. Но они были и потомками множества обезьян. На одном уровне вселенная была создана за семь дней, но на другом уровне этот же временной отрезок был равен миллиардам лет.

Или возьмем Ангелов Небесного Свода. На некоторых уровнях реальности они давали дыхание жизни в самом что ни на есть научном смысле этого слова: они были, именно были теми процессами, в которых солнечная энергия воздействовала на простые молекулы углерода, заставляя их складываться в конструкции все возрастающей сложности, пока не появилась органика, затем — примитивные одноклеточные животные, клетки с ядром и так далее, вплоть до собак, кошек и людей. Но в то же самое время они приникали ко ртам всех вновь созданных существ и через дыхание оживляли их».

«Ты говоришь о метафорах?»

Гавиэль усмехнулся: «Нет, пока нет. Эти взаимоисключающие процессы в молодом космосе действительно происходили одновременно. Тебе это кажется бессмыслицей, потому что ты привык к единичному миру. Но если ты примешь теорию множественного мира, ты разберешься с многими человеческими проблемами — верой, чудесами, Божественным Архитектором…»

«У меня проблем с верой нет».

«Да? А должны бы быть. Может ли всемогущее существо создать камень, который само не сможет поднять?»

Мэттью раздраженно махнул рукой: «Хватит об этом… Ты что, снова пытаешься поколебать мою веру? Старый избитый парадокс тебе в этом не поможет».

«Я не собираюсь нападать, просто показываю тебе, в чем дело. Если Бог может создать камень, который Сам не сможет поднять, значит, Он не всемогущ: Он не может поднять камень. Но если Он не может создать камень, который не сможет поднять, Он опять-таки не всемогущ: Он не может создать такой камень. С такими проблемами вы постоянно сталкиваетесь в единичном мире. Но во множественном мире такие парадоксы легко разрешимы.

Рай состоял из множества взаимопроникающих слоев различных реальностей, каждый из которых был связан с остальными и открыт для них, позволяя рассматривать их с разных ракурсов, чувствовать новую радость и получать новые впечатления. По крайней мере, так должно было быть», — Гавиэль вздохнул.

«Ты хочешь сказать, что все эти слои реальности все же не были достаточно хороши?»

«Рай был во много крат чище, богаче и совершенней, чем эта реальность. По сравнению с Раем этот мир — Ад. Хотя, честно признаться, по сравнению с Адом этот мир — Рай».

«В Аду слоев нет?»

Гавиэль кивнул: «Там практически ничего нет. Это пустота, которую мы осознаем, где мы чувствуем, что Творец отверг нас», — машинально Гавиэль обхватил себя руками, словно пытаясь согреться. Жест выглядел на удивление трогательно, и Мэттью подумал, не было ли это сделано специально, чтобы впечатлить его.

«Ад — это разрушение любви, преподобный. Там нет огня и серы, вил и змей. К таким ощущениям через сотню лет можно привыкнуть. Но полная неподвижность — это пытка, которая длится вечно. Пробыв там десять минут, ты думаешь, что уже прошло десять тысяч лет. Ты находишься там, одинокий и потерянный, и компанию тебе составляет только понимание того, что Бог тебя отверг. Ты сидишь там, ощущая ненависть Бога, и чувствуя, что все в тебе ненавидит в ответ, и никаких передышек тебе не полагается. Там ты и твоя любовь все больше меняетесь, искажаетесь».

Красивое лицо Ноя превратилось в застывшую маску: «Мы говорим, что мы были высланы из реальности… но на самом деле мы были отторгнуты от нее. Вышвырнуты, покинуты и прокляты», — его ноздри трепетали, он, казалось, всматривался в какую-то мрачную картину. Затем он приподнял брови, выпрямился и улыбнулся Мэттью: «Но мы говорили об Эдеме, а не о Бездне».

Запретный плод

«Если Рай был так совершенен, почему человечество взбунтовалось? Почему вы восстали?»

«Потому что человечество было слепо, преподобный. Библия называет это состояние невинностью, но на самом деле они не осознавали себя и не понимали окружающий их мир. Божественный План предусматривал все, что могло понадобиться людям… кроме возможности оценить то, что им досталось».

Мэттью покачал головой: «Что-то мне подсказывает, что ты со мной не совсем искренен».

Ной стукнул ладонью по столику с кофейными чашками: «Если тебе что-то не нравится, говори прямо. Ты что, думаешь, мне нравится рассказывать о величайшей трагедии в моей жизни тому, кто считает, будто я похитил его сына? Что я получаю какое-то извращенное удовольствие, рассказывая, как погибали мои друзья, как страдало человечество, которое я люблю, как рушилась и истощалась сама реальность?»

Их взгляды столкнулись, как камень сталкивается со сталью: «Мне сложно поверить, что в людях, созданных по замыслу Бога — или ангелов, если тебе так хочется, — был заложен такой изъян. Я не верю, что люди были несчастливы в Эдеме, разве что ты и твои Элохимы сделали их несчастными».

«Ты думаешь, что Адам и Ева были счастливы?» — Гавиэль пожал плечами. — «Так же счастлива собака, когда она гоняется за своим хвостом, или свинья, зарываясь в грязь. Они могли испытывать физическое удовольствие, но понимания в них было даже меньше, чем в одном упрямом священнике. Красота заката для них означала только то, что скоро наступит ночь. Даже красота друг друга — а они были воплощением человеческой красоты, Мэттью, — ими не замечалась. Сытый желудок и согретые ноги — вот и все удовольствие, которое было им доступно».

«Поэтому они были невинны. Как дети».

«Скорее уж, невинны как голуби. Невинны, как крыса, которая роется в твоем мусоре. Вот только у этих голубей была возможность стать поэтами, учеными, скульпторами и музыкантами. Мы пытались показать им, научить их, насколько это было возможно. Но этого было недостаточно. Податели Основ могли открыть для них земные недра, показать залежи алмазов и золота, но примитивные люди только чесали затылки и шли дальше. И ты думаешь, что мы сделали их несчастными? Дух ветра — я знал его, для тебя его имя будет звучать как „Рафаил“, — задумал сыграть для них песню. Он метался между сотнями граней — слоями реальности, я тебе говорил о них, — чтобы согласовать свои действия с ангелами других Домов. Херувим сфер сказал ему, когда его избранная публика должна будет пройти по продуваемому ветрами ущелью. Ангелы Основ помогали ему расколоть стены ущелья, чтобы ветер мог играть на них, как на струнах арфы. Деревья были посажены так, чтобы скрип их ветвей звучал в тон основной музыке, туда подманили птиц, которые должны были добавлять в мелодию высокие ноты, даже русло ручья было выровнено, чтобы звуки бегущей воды отражались от него… Рафаил потратил сотни лет, чтобы подарить твоим предкам десять минут музыки, любовно созданной из звуков природы. Как ты думаешь, что произошло?„

“Что?»

«Адам поймал и съел одну из птиц, а Ева стала высматривать на деревьях фрукты. Вот и вся их реакция».

«Хммм. Интересная история. Но если люди были так бестолковы, зачем он трудился?»

«Разве не понятно? Он делал это, потому что любил их. Он делал это, потому что не мог появиться перед ними сам и сыграть им. Вспомни, они не должны были знать, что их охраняют. Они не должны были знать, что за ними наблюдают. Они не должны были знать, что все те блага, которые они получили, — это дар мысли и предвидения, а не… случайные события. Мы невидимками ходили рядом с ними, а они бродили по миру, осознавая только самую грубую часть того, что видели. Так что несчастными они не были».

«Поэтому вы решили, что вы должны „доделать“ нас„.

“А ты бы не решил? Ты любил своего сына, и он, хоть и был на тебя сердит, никогда не сомневался в твоей любви. Что бы ты сделал, если бы его мать не пустила его в школу, заявив: "Он счастлив, как младенец, зачем ему расти?"„

“Это не одно и то же„.

“Это одно и то же! Почему Милостивый Творец не дал им лучший разум? Мы задавали друг другу этот вопрос. Некоторые из Серафимов даже решились спросить об этом Его Самого. Его ответ нам не очень-то помог. „Если вы хотите знать, как Я знаю, придите ко Мне и смотрите, как Я смотрю“. Кое-кто из ангелов посмелее принял его предложение. Больше мы их не слышали и не видели — а мы знали, как смотреть, уж можешь мне поверить. Вероятно, Бог уничтожил их за дерзость„.

“Нельзя считать Бога таким злодеем», — сказал Мэттью, затем прикрыл глаза: «Или тебе можно. Мне такая идея не нравится».

«О, а через тысячи лет после того, как все это произошло, ты можешь предложить лучшее объяснение?»

Мэттью пожал плечами: «Может быть, Его мотивация так сложна, что только Он может понять ее. Может быть, те, кто тоже хочет понять, должны стать с Ним одним целым».

Гавиэль хмыкнул: «Обожествление? Уничтожение? Для того, кто наблюдает со стороны, обе эти перспективы выглядят одинаково.

В этом и была наша проблема, преподобный. Мы видели чудеса этого мира, видели все его ошеломляющее великолепие. Мы знали, что люди — вершина этого мира, его надвратный камень, драгоценность в короне, чудо из чудес. Вы были настоящими детьми своего Отца, не такими, как мы, со временем вы должны были сравняться с Ним и творить, как Он творил. Вы были тем солнцем, вокруг которого вращался весь мир. Но в вас был изъян, казалось, он был в вас с самого момента сотворения, и вы были обречены оставаться такими навеки».

Некоторое время Мэттью сидел неподвижно. Он глотнул кофе, чтобы скрыть замешательство.

«В чем заключался этот изъян? Мы ведь еще не согрешили?»

«В то время грех для людей был невозможен — ведь нельзя же требовать соответствия моральным нормам от стрекозы или коалы. Вы были самыми совершенными из животных, но вы все же были животными.

Всему Небесному Воинству было ясно, что вы созданы для большего — что весь мир создан для вас, но что вы не можете развить свой потенциал. Вы не могли полностью осознать себя, как мы ни старались потрясти и воодушевить вас», — он помрачнел. — «Мы пытались и пытались, а вам было все равно. Но так как нам было запрещено вмешиваться, мы не могли просто дать вам это понимание.

Что можно было сделать? Мы смотрели, как вы страдаете в своем невежестве, потому что даже в том примитивном состоянии вы могли понимать, что Творец, Который каждый день ждет, что прогресс все же начнется, разочарован. Каждый день ваши страдания отражались в нас, становились значимей и сильнее, пока однажды не наступила развязка».

Великий спор

Настоящей причиной восстания стал ученый ангел, мы можем называть его Ахрималем. Ученик сфер, он, как и весь его Дом, был заинтригован тем влиянием, которое человечество оказало на космос. Без людей Рай был сверхъестественно прекрасен, но абсолютно неизменен. Люди добавили в мир элементы хаоса и неопределенности, иначе мир был бы так же предсказуем, как атомный распад. Судьбы следили за этим с возрастающим интересом, пытаясь понять те глубокие, сложные узоры, которые свободная воля людей вплетала в ткань мироздания.

Именно этот Ахрималь первым распознал признаки беспорядка и разрушения. Они таились на грани непознанного будущего, но с каждым днем становились все четче и страшнее. Человечество тоже играло определенную роль в этой зарождающейся трагедии.

Взволнованный и испуганный, Ахрималь рассказал своим начальникам об увиденном, но они велели ему успокоиться и не бояться. Когда он показал им то, что видел, они ответили, что это просто аномалия, необходимая возможность зла, из которой возникнет совершенное добро. Конечно же, говорили они, Создатель не позволит своему Творению попасть в такую опасную ситуацию. Они забыли его предупреждения и занялись своими делами.

Ахрималь так просто успокоиться не мог. Отчаявшись найти понимание в своем Доме, он обратился к друзьям и коллегам. Они прибыли в его лунное убежище, не зная, насколько мрачны его раздумья, но быстро поняли это по его взволнованному виду. Уведя их в отдаленную палату, Ахрималь рассказал им о своем видении и показал часть судьбы, которую он прозрел.

«Друзья мои», — прошептал он. — «Что мы можем сделать?»

Первым заговорил Белиал, Сила Бездонных Глубин. От его покровов цвета морской волны исходило сияние, в его голове слышался рокот рушащегося ледника, смешанный с легкими вздохами волны, целующими берег. Никто из нас был так чувствителен к красоте, никто так не радовался творению мира… и поэтому никто не страдал так от недостатков человечества.

«Я удивлен и потрясен тем, что совет мудрых Судеб пренебрег этим вопросом. Наш друг показал нам, что приближается время, когда голос красоты умолкнет, радость от созидания превратится в уродливый обман и наполнится фальшью. Позволит ли нам любовь стоять в стороне, когда это будет происходить? Мы не можем притворяться беспечными, когда на горизонте зреет такое несчастье. Мы должны действовать».

«Но что мы должны делать?»

Это сказал Узиэль, Престол Разлук, могущественный Ангел Второго Мира. Как и многие из его Дома, он отсутствовал даже тогда, когда оставался на месте. У контуров его тела свет гас, натыкаясь на кромку острее бритвы, а там, где падала его тень, можно было увидеть Мир Смерти.

«Приказ ясен: нам запрещено вмешиваться. Мужчина и женщина должны идти своим путем», — он повернулся к Ахрималю и заговорил с ним: «Ты можешь считать, что ты видишь дальше всех, и для этого мира это действительно так, но твое видение не проникает за грань моего мира. Боюсь, что именно там начинающиеся неприятности и закончатся».

«Вот как?»

Ответ пришел не от Ахрималя, но от Лайлы Защитницы, Ангела Небесного Свода, в чьем дыхании мешались разные ароматы. Воздушное создание не стало принимать определенную форму, и сквозь ее прозрачные покровы вырисовывались арки и стены лунного замка, которые казались благородней, осязаемей. Даже ясная красота Белиала казалась совершенней, когда на нее смотрели глазами Лайлы. В ее присутствии опасность разногласий почти исчезла. «Возможно, все дело во Втором Мире. Возможно, в этом упорядоченном мире несчастье перестанет грозить опасностью? Может быть, настоящее предназначение людей в том, что они должны войти в твое королевство. Возможно, это и есть тот недостающий элемент, которого им не хватает, чтобы осознать свои настоящие возможности».

«Ты говоришь о том, чего не знаешь», — ответил Узиэль. — «Я хотел бы находиться рядом с людьми так же близко, как и вы, но я не осмеливаюсь. Должны ли мы подталкивать их к смерти из-за „может быть“? Может быть, возможность смерти отнимет у людей все возможности и навеки оставит их обездоленными. Может быть, их смерть потрясет оба мира и даже расколет их!„

Эти слова Узиэля оказались пророческими, но тогда он просто казался напуганным и совсем не производил впечатления мудреца. Мы думали, что никакое страдание не может быть сильнее, чем наши муки от неразделенной любви.

Мы ошибались.

“Когда я смотрю на созданный нами мир и на людей, с любовью сотворенных нами, я вижу, что у этого совершенства есть два изъяна», — сказал Белиал. — «Это причина нашего постоянного беспокойства: неспособность людей осознать свой истинный потенциал. Хотя все подталкивает их к этому, они ни на шаг не приблизились к постижению себя и окружающего мира. От этого страдаем все мы, от самых младших ангелов и до могущественных серафимов. А теперь Ахрималь сообщает нам об ужасной катастрофе, грозящей миру. Может ли быть так, что эти явления не зависят друг от друга? Или стоит предположить, что грядущее разрушение мира связано со страданиями и неудачами Адама и Евы?»

«Не собираешься ли ты возложить вину за это на мужчину и женщину?» возмущение Лайлы было подобно порыву холодного ветра, на миг затуманившего присущую ей красоту.

«Вину? Нет», — ответил Белиал. — «Но где еще во вселенной мы можем найти изъян? Звезды движутся по своим траекториям. Приливы океанов наступают вовремя. Поколения животных и растений успели вырасти и умереть. Только люди не стали тем, кем должны были стать».

«В самом деле», — согласился Ахрималь. — «Что еще может так спутать планы вселенной? Ни птица, ни животное, ни звезда в небе не могут принести в мир разрушение. Белиал прав: Адам и Ева как-то со всем этим, хотя за ними и нет вины».

Узиэль пожал плечами: «Если будущая катастрофа связана с их теперешним состоянием, что мы можем сделать? Нам приказано не вмешиваться».

«Состояние человечества касается всех нас, потому что все мы испытываем к ним любовь», — ответил Белиал. — «Их беспомощность становится нашей беспомощностью. Они — лишь тени того, чем могли бы быть, а нам запрещено служить им в полную силу. Они унижены незнанием, не осознавая своей истинной силы. Мы связаны, но не невидимыми узами, а твердым приказом нашего Создателя. Но пока Адам и Ева не осознают себя, никто из Элохимов не сможет стать истинно свободным, истинно завершенным или же способным полностью отдаться служению во имя любви и долга. Пока человечество несовершенно, несовершенна и вселенная.

Я — создатель красоты и даритель чудес, но все мои творения подобны пыли, если нет глаз, способных их увидеть, или же уха, способного услышать. Может ли Творец желать, чтобы те самые деяния, ради которых мы были созданы, оказались никому не нужными? Конечно, нет, и говорить так значит обвинить Его в жестокости, Его, чья доброта дала существование всем нам и этому полному чудес миру, что окружает нас».

«Все мы с нетерпением ждем того дня, когда человечество поймет свои силы», — сказал Узиэль. — «Но как мы можем ускорить этот процесс?»

«В том-то и вопрос. Это должно стать нашей миссией».

Ахрималь согласился, но Узиэль решительно возразил, что вмешательство в процесс развития человека в одном месте может вызвать непредвиденные последствия в дальнейшем, и Ахрималю пришлось признать его правоту. «Но», — поспешил добавить Судьба, — «четкие границы будущего из-за человечества и так оказались размыты. Если мы будем действовать в нашей обычной манере и дадим себе полную волю, о чем все мы мечтаем, кто сможет сказать, что конечный результат будет плох? Нами движут высокие побуждения, разве может это привести к чему-нибудь плохому? Может ли зло возникнуть из добра? Может ли любовь привести к злобе? Разумеется, нет, иначе вся вселенная — абсурд и бессмыслица, а такая нечестивая идея пугает меня».

«Может быть, я смогу посмотреть на этот вопрос с другой стороны», — сказал Узиэль. — «Если человечеству суждено осознать себя, никакие наши действия не смогут им помешать, разве что мы вмешаемся напрямую. Мы не видим так, как видит Бог, и то, что кажется нам добром, со временем может обернуться негодным плодом. Мы не можем видеть все грани Творения со стороны, но Он обитает вне вселенной, и ничто не может быть скрыто от Него. Тогда зачем нам вмешиваться?»

Ему ответил Белиал: «Ты прав, когда говоришь, что мы не можем осознать всей полноты Творения, пока находимся в нем. Но может ли это помешать нам исполнить наш первейший и наиважнейший долг? Твой Дом имеет дело с уже существующим, но другие Дома должны создавать и расширять этот мир. Ты говоришь, что мы должны смириться с тем, что нам готовит будущее, и принять это как волю Творца только потому, что эти события происходят в сотворенном Им мире. Но тогда нам не надо было украшать небесный свод созвездиями, думать над формой гор и создавать морские глубины. Вместо этого нам следовало сказать: „Этот мир пуст, и оставаться пустым — его судьба“ и „Если в мире царит тьма, так было задумано“. Ахрималь рассказал нам о приближающемся несчастье. Как мы можем знать, что наше противодействие этому несчастью — помощь и защита людей, то, о чем молит каждая наша частица, — это не наша судьба? Может быть, как ты говоришь, наша поспешная помощь только навредит им. Но разве не можем мы навредить им, просто отказавшись помогать? Если точно ничего не известно, обе возможности равно вероятны„.

“Любовь, которую ты проявляешь, делает тебе честь», — сказала Лайла Белиалу. — «Но хотя Адам и Ева — ключевые элементы Творения, они лишь элементы. Они не существуют независимо от мира, и они влияют на мир. Если мы подтолкнем их к пониманию и падению — даже с лучшими намерениями, во имя благороднейших целей, — чем все это закончится? Благородный Узиэль предположил, что возникнет разрыв между Миром Живых и Миром Смерти. Что, если будут затронуты другие грани вселенной? Наша сила велика, сражаясь с миром, мы можем повредить его. Пытаясь огранить душу человека, мы можем исказить ее».

«А может ли случиться то же самое, если ты выберешь бездействие?» — спросил Белиал. «Уж не думаешь ли ты, что мы — мы, служители Творения, мы, создавшие этот мир и призванные охранять его, — настолько неловки, невежественны и глупы, что способны повредить ему?»

«Я скажу лишь, что мы должны выбирать между действием и бездействием. Любое решение, важное или незначительное, может привести к тому будущему, которого мы страшимся. Наши силы ограничены, мы не можем знать всего и никогда не сможем. Твой образ натолкнул меня на сравнение: мы застряли на кромке воды и песка и не можем ни идти, ни плыть, не принося вреда.

Но для нас есть и третий путь. Как мы, Служители Небесного Свода, всегда спешим на помощь нуждающимся, так пусть и Бог унесет нас от этого опасного берега. Мы не знаем, но можем доверять Ему, Тому, Кто знает, Началу Начал, Что за Краем Мира. Если Он скажет мне открыться нашим подопечным, я с огромной радостью подчинюсь Ему. Но если Он присудил мне оставаться невидимой для них, никакая сила в этом или Втором мире не заставит меня ослушаться Его».

«Как разумен был бы твой совет, если бы мы могли знать Его волю!» — воскликнул Ахрималь. — «Доверяя Его словам, я мог бы ждать до тех пор, пока не погаснут звезды. Но мы не слышали этих слов».

«У нас есть возможность видеть так, как видит Он», — сказал Узиэль, но в его голосе звучало сомнение.

«Я бы воспользовался этой возможностью», — сказал Белиал, — «но что случилось с Ханиэль, с Иньосом, с Властью Солнечного Бриза и Ангелом Невидимого Света? Они пошли, они увидели, и их больше нет! Никто из них, ни младший ангел, ни могущественный престол, не вернулся, чтобы передать слово, дать нам надежду, дать знание! Ханиэль была твоим верным товарищем, Узиэль. Где она теперь? Когда ты произносишь ее имя, даже эхо не отвечает тебе! Когда ты спрашиваешь ее, что она увидела, отвечает ли она тебе?»

«Может быть, ей запрещено говорить об увиденном», — ответил Узиэль, но голос его был полон боли, потому что велика была его любовь к Ханиэль, и все знали, что душа его скорбит от потери.

«Ты лучше всех знал, что ее верность была непоколебима», — сказал Ахрималь. Его лицо выражало сочувствие, и его сочувствие было порывом звездного ветра и светом падающих звезд. «Если ей запрещено говорить об увиденном, она могла бы говорить о других вещах. Но она молчит сейчас, а не в далеком будущем. Ее свет ушел с небес. Берега не слышат ее песни. Я искал ее в коридорах времени, но и там ее нет. Белиал искал ее в водных глубинах, Михаил обошел все уголки звездного вакуума, пытаясь найти ее. Но никто, ни младший ангел, ни могущественных херувим, не смогли найти ее. Узиэль, искал ли ты ее в своем королевстве?»

«Она не мертва», — только и смог сказать Узиэль.

«Не мертва и не жива, но просто ушла, вышла за пределы нашего знания… вот судьба тех, кто узнает абсолютную истину. Меня это не устраивает. Меня не страшит моя собственная гибель, но я боюсь потерять своих собратьев из Небесного Воинства, тех, кто сможет предотвратить век гнева, что я предвижу. Нет, видеть так, как видит Бог — это не ответ, если он подразумевает уход из космоса и невозможность вернуться».

«Тогда что нам нужно делать?» — требовательно спросила Лайла. — «Мы можем оставаться здесь, колеблясь и не зная, какое решение принять? Или же мы можем узнать правду, но потерять возможность что-либо сделать?»

Гавиэль на время прервал повествование и посмотрел на Мэттью: «Ты знаком с квантовой физикой?»

«Что?»

«Квантовая физика? Принцип неопределенности Гейзенберга³?» — он пожал плечами, увидев на лице преподобного недоумение. — «Ной считал, что ты ничего не знаешь о посленьютоновской механике — в самом деле, откуда? — но если ты все же в этом разбираешься, я мог бы передать тебе некоторые нюансы спора Лайлы и Ахрималя».

«А. Ну, извини, если кое-какие твои слова показались больно трудными этому пр'стачку-про'аведнику», — с каждым словом его выговор становился все заметней, а конец фразы вообще походил на пародию на образ сельского необразованного негра из известных фильмов.

«Кончай юродствовать, Мэттью. Все равно тут кроме нас, ниггеров, никого нет», — Гавиэль говорил спокойно, четко выговаривая слова. — «Квантовая механика — это область науки, изучающая субатомные частицы и их свойства. Одна из основных проблем этого раздела знаний в том, что во многих случаях получение информации о каком-либо одном свойстве частицы мешает получить информацию о другом. Можно определить скорость электрона, но при этом меняется его местонахождение. Или можно узнать, где он находится в какой-то определенный момент, но при этом ты меняешь его скорость».

«Именно об этом и спорили Ахрималь и Лайла? Извини, но вся эта сцена кажется мне несколько надуманной».

«Ты снова пытаешься назвать меня лжецом, но тебе опять не хватает смелости сказать мне об этом прямо. Почему ты не назовешь меня „проклятым Богом брехуном“? Тогда хотя бы часть твоих слов окажется правдой„.

“Ты что, пытаешься убедить меня, что, зная о приближающейся катастрофе, вы, ангелы, собрались вместе, чтобы поболтать? Что вы сидели где-то в лунном дворце и мирно обсуждали все „за“ и „против“ войны с Богом?„

“Мы были созданиями порядка и иерархии, даже если не упоминать о достоинстве. Как, по-твоему, мы решали дела? Боролись в грязи? Мэттью, я рассказываю тебе так, чтобы ты мог понять. Лайла и Ахрималь не говорили о физике, они продолжили свой спор через физику. На одном уровне они обсуждали мотивы Творца и Его волю, расположившись в залитом солнцем замке на луне. На другом уровне они были частицами и волнами, взаимодействующими на безвоздушной поверхности мертвого камня. На третьем уровне все участники были музыкой, их импровизации сталкивались друг с другом в попытке передать чистую эмоцию„.

“Разные грани„.

“Да. Мы — законы природы, Мэттью. Или были ими», — Гавиэль вздохнул. «Кажется, эти обязанности нас больше не касаются, но когда-то мы действительно были волнами и мельчайшими частицами. Мы танцевали не на кончике иглы, но на орбитах электронов».

Денница

В любом случае, Лайла и Ахрималь горячо спорили. Они пытались понять, может ли знание о том, что надо делать, исключить возможность самого действия, но так и не пришли к единому мнению. Постепенно Белиал начал терять терпение.

«Мы не знаем — а может быть, и не можем знать, — но, похоже, мы даже не можем выяснить, можем мы узнать или нет. Хочет ли кто-нибудь из нас последовать примеру Ханиэль и Иньоса?» Ответом ему была абсолютная тишина, и он продолжил: «Отказавшись от пути бессильного знания, мы должны решить, какой из оставшихся двух путей нам выбрать, как справедливо указала прекрасная Лайла, чья мудрость не знает себе равных. Действие или бездействие — вот что нам надо выбрать, и лично я всем сердцем сопротивляюсь выбору бездействия».

«Значит, ты предпочитаешь вмешаться в ход вселенной?» — спросил Узиэль. — «Лично я предпочту оставить все как есть».

«Оставить мужчину и женщину в печали и невежестве?» — поинтересовался Ахрималь.

«Лучше это, чем смерть».

Спор становился все жарче, но все умолкли, завидев неожиданного гостя. Его не звали и не ждали, и, когда он вошел, все упали на колени в страхе и благоговении.

Он вошел в сиянии и славе, окутанный светом. Он был высочайшим представителем Первого Дома, Серафимом Утра. Это был Люцифер, и каждая частица его сущности двигалась в такт его словам.

"Встаньте", - сказал он. - "Мои возлюбленные братья в служении Единому".

Трепеща, Элохимы встали, готовые принять гнев Создателя. Но Люцифер пришел не за этим. Он обратился к Ахрималю:

"Ты видел грядущую Тьму", - сказал он. Судьба кивнул.

"И ты рассказал об этом тем, кто выше тебя?"- и снова Ахрималю оставалось только кивнуть.

"Что они сделали?"

"Они… они сказали, что я не должен бояться. Что ничего не надо делать"

Люцифер кивнул.

"Они были неправы", - сказал он.

Четверо переглянулись, удивленные и напуганные.

"Великий Денница", - сказала Лайла. - "Принес ли нам слово? Слово Всевышнего?"

Люцифер покачал головой: «Он недвижим. Даже голоса всех ангелов, слившись в хоре, не смогут поколебать Его. Мы можем срывать планеты с их орбит, превращать горы в ущелья, а океаны — в пустыни… но мы не можем изменить ни одного символа, записанного в сердце Творца».

«Как это может быть?» — пораженный ужасом, Белиал не мог отвести глаз от гостя, его облик выражал горе и недоумение. — «Разве Его сердце закрыто для нас, Его детей?»

«Мы не дети Ему, друг мой, но лишь слуги. Его истинные дети — Адам и Ева, наши бессильные хозяева, чье невежество побеждает всю нашу мудрость. Мы должны исполнять наш долг как перед ними, так и перед Создателем, но Его молчание глубже, чем вакуум космоса, и даже то страшное будущее, что предвидел благородный Ахрималь, не может нарушить его».

«Тогда что нам делать?» — спросил Узиэль.

«Мы можем повиноваться полученным приказам», — сказал Люцифер. — «Мы можем любить человечество изо всех наших сил. Мы можем освободить их, дать им понимание их истинной сути, и, сделав так, отвратить грядущий ужас или же вооружить человечество для встречи с ним».

«Но приказы!» — воскликнула Лайла. — «Нам строго-настрого запрещено вмешиваться. Твои слова идут не от Бога, и они пугают меня».

«Но нам приказано и любить их. Не смотреть безразлично, не наблюдать, но любить их. Я вижу, что эти приказы прямо противоречат друг другу. Я не могу повиноваться им обоим, и я выбираю повиновение самому важному из них».

«Выбираешь?» — спросил Белиал, — «Значит, ты не знаешь?»

«Я не могу видеть дальше, чем тот, что стоит здесь», — сказал Люцифер, указывая на Ахрималя. — «Но, как и тебе, мне неприятно слово 'бездействие'".

«А что, если вмешательство, наше вмешательство, приведет именно к тому, чего мы все опасаемся?» — спросил Узиэль. — «Ты не можешь не понимать, что мы слепо блуждаем во тьме».

«Я не собираюсь этого отрицать," - ответил Люцифер. — «Как и все вы, я прекрасно понимаю, что любой наш выбор может оказаться неверным. Если мы придем к мужчине и женщине с дарами, Бог может жестоко наказать нас. Нас назовут клятвопреступниками, будут презирать за неповиновение, мы лишимся света Его любви… будем уничтожены. Но если мы ничего не предпримем, нам останется лишь наблюдать, как дети, которых мы любим, ведут любимый нами мир к бездне, что полна ужаса и злобы».

«Но мы не можем знать!» — воскликнула Лайла.

«Не можем. Но я люблю Адама и Еву так же, как я люблю Господа. Если Он решит уничтожить меня, я с радостью подчинюсь. Инстинкт самосохранения не должен быть сильнее любви».

«Я боюсь не за себя», — сказал Белиал. — «Я опасаюсь нанести вред людям — их жизням, их душам, всему миру!»

«Опасность моего выбора велика, как и твой страх. Но скажи мне, что лучше: встретить катастрофу силой или слабостью, знанием или невежеством? Да, мы можем вызвать это несчастье, открыв себя людям. Да, повлияв на них, мы можем нарушить ход Вселенной. Но даже если пробужденное человечество является источником этого несчастья, оно же может стать и средством избавления! Или вы хотите, чтобы они встретили грядущую катастрофу такими, как сейчас: слепыми, неразумными, немногим отличающимися от обезьян?

Худшим результатом наших действий будет то, что человечество встретит надвигающийся ужас, полностью осознавая свои силы. Давайте сравним этот исход с тем, что мы получим, если выберем бездействие. В этом случае люди будут полностью беззащитны перед будущей угрозой. Они столкнутся с безумием, о котором не ведают, не в силах постичь, что за огонь поглощает их».

Люцифер склонил голову, и показалось, что на мгновение весь свет вселенной померк: «Если этот выбор неверен, да падет он на мою голову».

С горящими страстью глазами Белиал сделал шаг вперед и встал рядом с ним: «Я с тобой!» — воскликнул он. — «Последуем же велениям сердца, выберем деяние и осмелимся любить в полную силу! Даже если мы окажемся неправы, мы не можем поступить иначе, не запятнав своего имени».

Узиэль покачал головой: «Нет», — ответил он. — «Прости мою дерзость, Денница, но я почитаю твоего господина больше, чем тебя. Я не поставлю мудрость творений Господних выше мудрости Его слов. Всевышний велел мне таится от людей, и я подчиняюсь Ему».

«Я тоже не желаю мятежа», — сказала Лайла. — «Создатель Всего не мог обречь Творение на уничтожение. Вы говорите, что без знания человечество не имеет защиты. Говорить так значит подвергать сомнению волю их Отца. Вы можете верить в свою силу, свою мудрость и свою любовь. Я буду верить Богу».

Из всех спорящих последним заговорил Ахрималь: «Я не знаю, что я видел, знаю лишь, что это было ужасно. Я не знаю, почему это произойдет, знаю лишь, что люди замешаны в этом. Я не могу решить, что есть мой долг, потому что, чтобы я не выбрал, я нарушу тот или иной запрет. Но я верю в Адама и Еву. Я верю во вселенную, которую мы сотворили. И я верю, что совершенное человечество скорее найдет способ избежать несчастия. Я присоединяюсь к Деннице. Я считаю, мы должны действовать».

Так были посеяны семена раздора. Элохимы разлетелись в разные стороны, объявив слова друг друга ересью. Узиэль и Лайла устремились в высшие небесные сферы, чтобы отдалить себя от Люцифера и его безрассудных действий. Денница и его сторонники поспешили к Земле, собираясь осуществить свое дерзкое намерение прежде, чем им смогут помешать.

Никто не знал этого, но первые шаги к Веку Гнева уже были сделаны. Но прежде чем начался ад, будущие падшие еще испытали радость и увидели чудеса.

Падение

Представь себе такую картину. Сумерки в Эдеме. Мужчина и женщина ступают по зеленому ковру, окруженные благоуханием тысяч цветов. Солнце прячется в облачной дымке, разбрасывая по небу сияющие полосы багрянца, киновари и царственного пурпура… но все это великолепие не может скрыть его тускнеющего блеска. Наконец, солнце садится. Тени становятся все длиннее, постепенно заполняя собой все пространство. Зелень листвы темнеет, а затем, когда глаза привыкают к звездному свету, покрывается серебром.

Ваши предки проходят мимо всего этого великолепия, не замечая, не понимая и не осознавая его. Каждый из них — воплощение красоты, но они не видят этого, не могут постичь. Они сопят и спотыкаются и наконец находят плодоносящую лозу, увешанную гроздьями. Они вырывают свой ужин из земли, и в этот момент голос — тихий, испуганный, но дрожащий от нетерпения — заговаривает с ними.

«Ева», — говорит он. — «Адам. Я сделал это для вас». Обернувшись в удивлении, они увидели фигуру, окутанную серым сумраком и силой. Сумерки — подходящее для нее одеяние, ибо это Мадизель, Архангел Незримого Прошлого из Последнего Дома. Из всех собирателей душ, последовавших за Люцифером, она была самой старшей, и было решено, что она — представляя собой всех младших ангелов — будет первой, кто явит себя людям. Понимаешь, мы хотели появляться перед ними постепенно, чтобы они привыкли к нам.

В полной тишине они смотрели на ее бледную кожу, темные глаза и пепельные крылья. «Это», — сказала она, указывая на их ужин, — «Это умерло для вас. Это растение умерло, чтобы вы могли продолжить жизнь, и я участвовала в этом. Примите его с моим благословением… потому что я люблю вас».

Смущенные, они приступили к еде, и в это время появилась вторая фигура. Мадизель казалась непрочной, как струйка дыма, но вновь появившийся выглядел сильным, как шторм — энергичный, живой и крепкий, как могучий дуб. Люди в страхе смотрели на сияние его золотой гривы, на его сильные руки, на проницательные глаза и большие крылья, пропитанные мощью. Каждая жилка в нем, каждый нерв трепетал от желания говорить. Наконец его голос обрушился на них подобно лавине:

«Я… Я Грифиэль», — сказал он. Власть Тех, Кто Охотится Днем. Много раз те, кто подчиняется мне, смотрели на вас жадными глазами, но они знали, что ваша плоть не для них. Они поражали существ, едящих траву, плавающих в водах, скрывающихся бегством, но вас их клыки не могли коснуться. Мое слово сдерживало их, потому что я люблю вас».

Еще не пришедшие в себя от встречи с двумя первыми ангелами, мужчина и женщина были поражены, увидев, как из ближайшего ручья поднимается третья фигура. Ее волосы и глаза были подобны бликам луны на водной поверхности, она шагнула к людям, трепеща от страха и надежды. Звук воды, стекающей с ее волос и темных крыльев, казался нежной музыкой, но звук ее голоса был еще нежней. «Я Сенивель», — сказала она. — «Я говорю от имени Дома Глубин, ибо я — Власть Меньших Потоков. Каждый раз, когда вы склонялись над водой, чтобы напиться, мы незаметно целовали вас, потому что мы любим вас».

Окутанный звездным светом, прибыл следующий вестник. Он простер над ними крылья ночи, и его голос был подобен шуму планет, движущихся по своим орбитам. «Я — Гаар-Асок, Сила Полярной Звезды. Я говорю от имени Дома Судьбы, и я благословляю ваше прошлое и будущее, потому что мы любим вас».

Земля задрожала и разверзлась у их ног подобно цветку, скрывающему золотую пыльцу. В центре земляного цветка возвышалась величественная фигура. Золото и серебро смешивалось в его крыльях, зазвеневших, когда он склонился перед людьми. «Я — Тогуиэль, Рубиновая Власть, и я приношу вам дары Дома Материи». Он шевельнул рукой, и их окружили узоры из алмазов и нефрита, цветы из драгоценных камней, качающиеся на золотых ножках. «Я приношу вам этот малый дар в знак нашей любви. Мы надеемся, что вам он понравится, и просим вас принять его».

Напуганные смертные жались друг к другу, но откровения еще не закончились. Благоуханное дыхание садов стало сильнее, сгустилось, приняло форму, окруженную славой, и казалось, что красота всех присутствующих удвоилась. Голос Назриэли, Престола Безграничной Щедрости, самого старшего из всех представителей Второго Дома, присоединившихся к Люциферу, был подобен теплу, утешению, миру. Она явила себя, и при звуке ее слов и ангелы и люди ощутили покой, окутанные ее дарующим безопасность дыханием. «Незримые и незнаемые, я и мои собратья охраняли вас», — сказала она. — «Каждый раз мы хранили вас от падений, ушибов и худших несчастий. Знайте же, что мы вечно храним вас, потому что мы любим вас».

После того, как блаженная пара успокоилась, увидев своего хранителя, пришло время для появления величайшего из нас. Люцифер возник во вспышке, способной затмить рассвет. Его нескрываемое величие повергло их на колени. Казалось, весь свет вселенной был собран в нем, и вся его мощь потоками изливалась на любимое им человечество.

Единственный из всех Элохимов, он не проявил страха. В голосе Денницы не было дрожи, когда он обратился к людям:

«Я Люцифер, Серафим Первого Дома, Владыка Всех Ангелов и Глас Бога Всемогущего», — объявил он. — «Но я пришел к вам не со словом Божьим, но как скромный проситель. Все ангелы, что вы видите перед собой — и множество других из каждого из Семи Домов — пришли, чтобы сказать вам о своей любви. Ангелы следили за вами с самого начала. Ангелы, чье число превосходит число звезд у вас над головой, наблюдали за каждым вашим шагом и жестом». Подобно им, он опустился на колени, и все последовали его примеру. Своими пламенными крыльями он обнял мужчину и женщину и, слегка подтолкнув, заставил стать перед могущественными духами.

 

«Ныне мы пришли не как служители космоса и посланцы его Создателя, но сами от себя. Мы пришли по собственной воле, чтобы предложить вам последний дар — величайший дар из всех возможных, единственный, что способен выразить переполняющую нас любовь. Вы можете принять его и стать подобными нам, подобными Богу, знать обо всех возможностях Творения. Или вы можете отказаться от него и остаться такими, какие вы есть сейчас, и мы более не будет тревожить вас своим видом. Мы никогда не покинем вас — наше чувство к вам не позволит этого сделать — но если вы отказываетесь принять наш дар, скажите об этом, и мы снова скроемся от вас, любя вас и защищая в тайне от вас».

Мужчина и женщина повернулись друг к другу и заговорили полушепотом.

«Кто эти создания?» — спросил мужчина. — «Они пришли, окутанные славой, но смирили себя перед нами. Они говорят, что они от Бога, но на этот раз пришли по своей воле. Как это может быть? Что мы ответим на их предложение?»

«Они любят нас», — сказала женщина, — «поэтому они не могут причинить нам вреда. Если те дары, что они давали нам ранее — безопасность, вода и еда — были хороши, насколько лучше может быть их последний дар?»

«Ты права», — ответил мужчина. — «Мы должны принять то, что они предлагают, чем бы это ни было. Я увидел их красоту и хочу видеть ее и дальше, и если они навеки покинут нас, мое сердце разобьется».

Повернувшись к Люциферу, они сказали о своем выборе. С радостным торжеством Люцифер открыл их глаза.

Преступление по страсти

Гавиэль умолк и посмотрел на свои руки.

«Падение», — сказал Мэттью.

«Да?» — спокойно ответил Гавиэль.

«Люди знали, во что они вмешиваются?»

«Не больше, чем мы сами».

«В том-то и заключается парадокс», — отметил Мэттью, машинально прихлебывая кофе. — «Нельзя понять, что значит знать добро и зло, не познав добра и зла. Как и вам, ангелам, людям следовало выбрать слепоту».

Гавиэль потряс головой: «Мы не давали им знания о добре и зле. Если уж на то пошло, тогда зла еще не было».

«Как ты можешь так говорить? Вы намеренно восстали против Бога, вашего владыки. Если это не зло, то что же тогда можно назвать злом?»

«Мы намеренно восстали, но из лучших побуждений. Мы не хотели причинить вреда. Мы хотели помочь».

«Благими намерениями выложена дорога в ад», — напомнил Мэттью, покачивая головой.

«Эта фраза может служить отличным комментарием ко всей истории человечества», — ответил Гавиэль. — «Мы на самом деле не хотели причинить вред. Мы хотели лишь избежать или уменьшить опасность, которую мы предвидели. Да, мы были глупцами. Мы были слепы и невежественны, наивны и высокомерны — так уверены в своих силах, в своих суждениях, что посмели презреть приказы Бога. Но мы не хотели причинить вред. Это слабое оправдание, нас оно не извиняет… но я настаиваю, даже сейчас, после муки в Бездне, ужасов войны и последовавших за ней зверств, что даже нарушив запреты, мы преследовали благие намерения».

«Если неповиновение Богу — не зло, то что же тогда зло?»

Гавиэль сложил пальцы шалашиком. «В этом-то и вопрос, да? Является ли решение причинить вред злом? Если да, то все солдаты, убивавшие нацистов, освобождая концентрационные лагеря, были таким же злом, как и те мясники, которых они уничтожали. Или это как с категорическим императивом Канта — когда мы воспринимаем других лишь как средство, забывая, что каждый из них — это уникальная, драгоценная личность, тогда мы становимся злыми? Но как можно в век средств массовой информации и повальных голосований разглядеть и взлелеять каждую личность?» — он покачал головой. — «Я думаю, что зло — это когда ты обманываешь себя и можешь тем самым причинить вред другим».

«Как можно обмануть себя?»

«Не думал, что придется объяснять такие вещи прелюбодею», — Гавиэль холодно улыбнулся. — «Ты убеждаешь себя, что не будешь этого делать, но уже вступаешь на этот путь. Ты говоришь себе, что ты просто проводишь ее до двери, но ведь невежливо не зайти, когда она приглашает. Ты говоришь, что это случилось лишь однажды, что это была ошибка, что больше этого не повторится… но повторяешь все снова и снова».

Они снова помолчали, потом Мэттью сказал: «И это вы дали им в саду? Это и было вашим даром благих намерений и чистой любви?»

Гавиэль вздохнул: «Нашим даром вам был разум. Мы показали вам, что можно думать по-другому — сравнивать и описывать, воспринимать абстрактные понятия. Метафора и сравнение. Вот что было нашим даром».

«Что? Ты хочешь сказать, что… что Падение привело к появлению понятий, изучаемых в средней школе? Это безумие!»

«Неужели? Что отличает человека от животного, если не эта способность? Это не язык — язык есть и у китов. Это не социальное взаимодействие — даже маленькие муравьи могут действовать сообща. Это не приобретенная мудрость и не „культура“ — слоны учат своих детенышей вещам, необъяснимым только инстинктами. Выдры и обезьяны могут использовать инструменты. Что может человечество такого, что недоступно животным? Что есть только у людей?„

“Смех„.

“Да. А смех — это проявление разума. Почему мы смеемся? Потому что мы замечаем несоответствие или ложное соответствие. Граф с графином смешон, потому что в его фигуре сочетаются достоинство и абсурд. Над каламбуром мы смеемся потому, что два слова со схожим звучанием выражают совсем разные понятия. Без разума это невозможно„.

“Значит, добро и зло происходят от разума?„

“Разумеется. Кусающаяся собака — плохая собака, но не злая. Чтобы быть злым, ты должен знать о других возможностях и отвергнуть их. А намеренно отказаться от ощутимо лучшего выхода может только человек, чье решение основано на чем-то неявном», — Гавиэль резко подался вперед. — «Преступления совести — это преступления разума. Нашим даром вам было умение смотреть на отдельные сущности и видеть вместо них группу. Вы можете разделять их по категориям. Вместо того, чтобы думать об одной овце или стаде овец, вы можете думать об овцах как о категории — а затем выделить категорию травоядных, категорию животных. Или — если мрачные стороны жизни тебе больше нравятся — вместо одного чернокожего лавочника с хорошими манерами и счастливой семьей бритоголовый видит представителя „нечистой расы“, заслуживающего мучений и смерти„.

“Но это ложная категория — этот пример нельзя ставить рядом с твоими рассуждениями об овцах„.

“Неужели? Можно лгать без метафор и абстракций?»

Мэттью открыл рот, чтобы ответить… потом закрыл его и нахмурился: «Лгать можно… не очень хорошо».

Гавиэль изобразил на лице удивление: «Будь так добр, объясни. Меня это заинтересовало».

«Ну, если я не могу говорить метафорами, я могу говорить то, что точно правдой не является. Небо зеленое, или…»

«На том холме нет никаких отрядов».

«Вот-вот. Но я не могу конкретизировать это высказывание, или… или сделать так, чтобы оно казалось истинным. Если я вру насчет спрятанных на холме войск и знаю об этом, я могу придумать, почему это может быть правдой, так? Потому что я могу проводить параллели между существующим и несуществующим».

«Ложь стала метафорой правды», — сказал Гавиэль, и его глаза вспыхнули темным огнем.

«Значит, разум делает ложь возможной. Но и воображение тоже, потому что я могу думать о несуществующем и притворяться, что взаимодействую с ним, как будто если бы оно существовало».

«То, что ты представляешь, может отличаться от того, что ты видишь. Вуаля! Творчество — в том числе и качественная ложь — животным недоступно», — Гавиэль одарил Мэттью отеческой улыбкой. — «Твой сын явно недооценивал твой интеллект».

При упоминании Ноя возбуждение Мэттью пропало.

«Я что-то не то сказал?» — поинтересовался его гость.

«Просто продолжай рассказывать».

Век Гнева

Отлично. Пробудившись, Адам и Ева не стали терять время и начали познавать открывшиеся перед ними возможности. Одежда была самым скромным из их изобретений. Сам Люцифер объяснил им природу огня и показал, как его можно приручить. Назриэль и ее духи воздуха открыли им все богатство языка, превращая слова в музыку. Податели Основ поведали им секреты рычага, ворота и колеса, а духи океана познакомили с искусством окрашивания и одарили пониманием скульптуры. Те, что были дикой природой, обучили их хорошему отношению к собаке и лошади, и животные отдали людям свою верность. Не забудем и о Судьбах — они дали людям письменность, которая позволила сохранять прошлое и оставлять его описания для будущего.

Эта ночь длилась тысячу лет, и за это время двое стали четырьмя, стали множеством, стали народом художников, философов и создателей чудес. С нашей помощью человечество сбросило сковывавшие его узы и смогло работать с миром в полную силу. Больше такого не повторялось — совершенные люди в совершенном мире.

Но, как бы долго не длилась ночь радости, придет и день сожалений. Мы творили наши чудеса под покровом темноты, но нельзя было замедлить восход солнца — безжалостного ока Бога.

Когда солнце взошло над новыми творениями Человека, появился авангард ангельских войск. Первым среди них был Михаил — в прошлом Херувим Прямых Лучей. Теперь, выступив из Рая, он объявил свое новое звание:

«Я Михаил, Серафим Пылающего Меча и Глас Божий. Я пришел, чтобы сообщить вам о гневе Творца Всего, о Его гневе и ужасной каре, что ждет вас».

Люди, охваченные ужасом, попадали на колени, но ни один из Элохим не склонил колен. Вместо этого мы окружили наших смертных учеников, взяв в руки инструменты, что могли быть оружием. Мы стояли перед Небесным Воинством с гордо поднятой головой.

«Вы согрешили против своего Создателя», — сказал Михаил, — «и Его гнев велик. Но сильнее гнева Его безграничное милосердие. Подчинитесь Его последней воле, отриньте гордыню, и Его карающая длань минует вас».

Люцифер вышел вперед. Когда он встретился взглядом с Михаилом, казалось, свет между двумя повелителями содрогнулся. «Какова Его последняя воля?» — спросил Денница.

Ответом ему была насмешка: «Для тебя, мятежник, и твоей своры все просто: вернитесь в высочайшие небесные сферы, где карающие ангелы повергнут вас, грешников, в ничто, разрушат ваши формы, обрекут ваши имена на забвение и низвергнут вас в тьму небытия, которую вы заслужили».

Он обратился к стоящим внизу людям: «Откажитесь от запятнанных даров этих мятежников, забудьте украденное знание, и милость Божья вернется к вам. Ваши грешные труды будут стерты с лица мира, ваш ум очистится от их искажающего влияния. И все будет, как было — вы не заметите, что что-то менялось».

Люцифер расхохотался, слушая своего прежнего слугу, херувима, присвоившего себе его титул. «Что за милостивое предложение! Мы должны покорно вернуться на небо, склонив головы, и наградой за это нам будет… небытие? Скажи мне, есть ли худшее наказание, которому мы подвергнемся, если откажемся повиноваться и этому приказу? Ибо твои слова заставляют меня задуматься об этом».

«Неужели мятеж настолько захватил вас? Неужели вы настолько погрязли в самовольстве, настолько поддались неповиновению, что возможность уничтожения страшит вас больше, чем борьба с Богом».

«Мы никому не угрожали. Мы не заговаривали о разрушении. Мы не требовали от других покорности и не обещали уничтожить тех, кто посмел преступить закон, защищая своих возлюбленных».

«Мне больно думать, что когда-то я был твоим слугой», — сказал Михаил. — «Твое дерзкое непослушание привело тебя к бесчестию и богохульству. Твое падение станет устрашающим примером тем, кто рискнул пойти за тобой».

Схватка ангелов

Гавиэль снова замолчал и нахмурился.

«Я помню эту первую битву так… по-разному», — сказал он. — «Не все, что я помню, можно передать человеку. Людям трудно понять некоторые вещи».

«Там и правда был огненный меч?»

«Да, и Михаил извлек его, нападая. Но широкие крылья Люцифера, казалось, были повсюду, и мощным ударам Михаила противостояла скорость того, кто некогда был сенешалем Небес. В то же время, на другом уровне, они обсуждали условия и параметры битвы».

«Обсуждали условия?»

«Существа такой силы чувствуют, что должны сдерживать свою почти безграничную мощь. Иначе столкновение двух могущественных Ангелов Света стерло бы человечество с лица Земли. Более того… мысль о войне любыми средствами была чужда нам. Учитывая, что мы мирно обсуждали неповиновение Всемогущему», — сказал Гавиэль, и Мэттью нахмурился, увидев выражение его лица. Казалось, его охватила… тоска? Он выглядел как человек, вспоминающий о свом юношеском идеализме. Как тот, кто хотел бы сохранить былую наивность.

Преподобный заподозрил, что его пытаются надуть, но придержал язык.

«Разумеется, мы яростно спорили, но… эта ярость была бескровной. Мы все были на своем месте, мы были созданиями жесткой иерархии, созданиями силы и творения, но в то же время созданиями порядка и подчинения. Возглавляемые величайшим из нас, мы вырвались на свободу, но, как и люди, которых мы увлекли за собой в этот поход, мы не понимали до конца, что же мы выбрали.

Поэтому первые битвы той войны были очень… схематичными. Статичными, неэффективными и до боли выверенными. У обеих сторон были одинаковые тактические посылки, одинаковые стратегические цели… в начале мы все играли по одним правилам. Побежденные благородно признавали свое поражение, усмиряли свои силы и заключались в тюрьму, где ожидали, когда же их союзники смогут спасти их».

«Я думал, что наказанием мятежникам была смерть».

«Нет, Мэттью, не смерть. Тайны смерти были созданы только для людей. Нашей судьбой было небытие. Вы, люди, должны понимать, что между этими двумя понятиями существует огромная разница».

«Значит, ангелы, которые… которые были побеждены… они не умирали? Они просто переставали быть? Как свет в выключенной лампочке?»

«Именно. Мы можем только быть или не быть, и только здесь. Мы не можем следовать судьбе, которую Бог припас для душ смертных».

«Тогда почему Михаил и остальные просто не уничтожали захваченных демонов? Это был приказ Бога, да?»

«Быстрое, безболезненное уничтожение было наказанием для тех, кто сдался. Для тех, кто продолжал сопротивление, Небеса приготовили кое-что особенное. К тому же, в плен попадали не только мы, Падшие. Те, кто сохранил верность Небу, тоже могли попасть в плен. В начале ни одна из сторон не хотела брать на себя ответственность за уничтожение собрата-Элохима», — он едва заметно покачал головой. — «Мы были такими робкими. Мы не знали, что может быть по-другому. Но мы учились. Мы учились смаковать то, что некогда ужасало нас».

Первый удар

На одном из уровней мятежная Мадизель бросила свою косу безоружному Люциферу, и та просвистела в воздухе. Ее сила не могла сравниться с силой огненного меча Михаила — коса младшего ангела младшего Дома? Она существовала в двух мирах, самое большее — в трех, а оружие Михаила было мечом, песней, катализатором реакции карбонизации. Меч существовал на тысячах слоев, был инструментом, руководящим принципом, основным понятием математики, но не только оружием.

Но Михаил еще не привык к своей новой силе и, хотя теперь он был величайшим из Элохим, Денница, как и прежде, был первым среди нас. Там, где Михаил нападал с ошеломляющей силой, Люцифер уклонялся с легким изяществом. Оружие Мадизели разрушилось бы, если бы просто коснулось порыва горячего ветра, оставленного замахом огненного меча, но оно дало мятежнику возможность дотягиваться, грозить, наносить вред… и этого оказалось достаточно. А может быть, здесь еще помогло то, что Михаил знал — он сражается с Люцифером, с тем, кому он некогда обещал беспрекословно повиноваться, кто был вторым по мощи после Бога. Помни, мы были созданиями привычки и порядка, а от привычек трудно отказаться не только смертным.

Победа осталась за Люцифером. Михаил не был ранен: мы еще не дошли до того, чтобы действительно ранить друг друга. Нет, просто стало ясно, что Люцифер сможет дотянуться до Михаила раньше, чем тот успеет нанести удар. Когда все это поняли, соперники просто разошлись — изящно и благородно. Раз все знали, чем закончится схватка, зачем было доводить ее до развязки?

Войско мятежников радостно закричало, и этот крик подхватили люди.

«Вот ты и получил ответ», — сказал Люцифер. — «Наше сопротивление не сломлено. Если вы хотите уничтожить нас, знайте, что вы рискуете собственным уничтожением».

«Не следует говорить за всех», — ответил Михаил, побежденный, но не потерявший решительности. — «Пусть все, кто желает подчиниться, выйдут вперед!»

На стороне Люцифера была треть Небесного Воинства. Нас было тридцать миллионов триста тысяч тридцать. И из всех нас только двое — Амиэль и Анк-Рухи — утратили мужество и вернулись на небо, чтобы подвергнуться наказанию.

«Да будет так», — сказал Михаил. — «Мы получили ответ от меньших мятежников. Теперь мы спросим больших».

Адам и Ева выступили вперед и, выпрямившись, взглянули на народ, что произошел от них и их детей: «Люцифер учил нас, Белиал помогал нам, Сенивель поддерживала нас. Они дали нам многое, мы знаем их. Ты для нас чужой, Михаил Меченосец, и ты предлагаешь нам невежество, потери и одиночество. Мы останемся с нашими друзьями».

В то момент я стоял в третьем ряду мятежников Первого Дома. Я видел Люцифера, и я видел, как при этих словах по его щеке скатилась сияющая слеза. Я знал, что их слова — их преданность нам — были для него величайшей наградой, большей, чем победа над Михаилом.

Конечно же, не все человечество присоединилось в Праотцу Адаму и Праматери Еве. Один из их сыновей вышел вперед и сказал: «Я почитаю тех, кто родил меня, но не должен ли я больше почитать Того, кто создал их? Все те вещи, что мы создали, великолепны, и я жажду их. Но еще больше я жажду добродетели. Я подчиняюсь, Михаил, я последую словам Господа».

Я одновременно презирал его за трусость и восхищался его мужеством, потому что в тот момент люди не знали, какое из Воинств будет сильнее. Пренебрегая сомнениями, он слепо доверился тому, кто назвал себя посланцем бога.

Авель

Гавиэль умолк, и его рот дернулся в усмешке:

«Очень похоже на одного моего знакомца».

«Ладно, ладно», — ответил Мэттью, — «Что случилось с ним потом? Кто-нибудь поддержал его?»

«К нему присоединились его дети и его племя. Где-то четверть от общего числа людей».

«Бог… вернул их в прежнее состояние?»

«Кончено. Точнее, не Бог, а Его посланники из Святого Воинства. Но их неведение не могло продлиться долго, потому что началась война. Разумность заразна, а когда два человеческих племени сходились в битве, верным Небу приходилось быстро набираться ума-разума. Те, кто не мог вернуться к абстрактному мышлению, были легко предсказуемы, их ничего не стоило обмануть. Они были жертвами. Хотя по началу человечество в войне не участвовало».

 

Божья кара

Михаил и его воинство остались наблюдать, как уходят верные им люди, — как мне тогда казалось, просто так. Они сделали свой выбор, а мысль о том, что кого-то можно принудить сделать что-то против его воли… тогда она еще не приходила ангелам в голову.

Но, проводив взглядом последнего из уходивших, Михаил вновь обратился к Нечестивому Воинству.

«Погрязшие в ереси и дерзости, знайте, что ваши уста приговорили вас и ваши руки наказывают вас. Каждый из вас узнает, какая мука ждет его, от могущественных престолов и до младших ангелов. Каждый из Домов, от первого до последнего, узнает свою участь и будет сожалеть о ней.

Мятежники Второго Мира! Вашим наказанием станет ваша новая обязанность, ибо отныне ваше королевство будет бесконечно расти. Я называю вас Халаку, Убийцы, и никогда не придет конец вашим трудам. Вам суждено рыдать в отчаянии, ибо грядущая война принесет урожай ненужных смертей. Неубранная жатва будет гореть на полях, животные будут умирать, не дав потомства. Но хуже всего будет ваша новая обязанность — вам суждено стать смертью тех, кого вы любите», — Михаил скривил губы. — «Знайте это! Ваше восстание открыло врата вашего королевства для людей!».

Крик поднялся от рядов Халаку, как взмывает в небо стая ворон, но он не смог заглушить голос Михаила.

«Мятежники Дома Природы! Вы злоупотребили силой и не позволили всему в природе идти своим путем. В наказание ваши прежние слуги умножатся бесконечно, выйдут из-под вашей власти и откажут вам в повиновении. Я называю вас Рабису, Пожиратели, и вы будете жить, чтобы видеть, как клыки хищников срывают плоть с костей человека. Ваше восстание привело к тому, что человек стал первым среди созданий природы. Отныне животные будут считать людей такими же, как и они сами, охотиться на них или убегать от них».

Услышав эти слова, могущественный Грифиэль и его товарищи впали в ярость. Грифиэль попытался было броситься на говорившего, но кто-то из Подателей Основ удержал его.

«Чудовище!» — прорычал он. — «Как можно наказывать людей за проступки ангелов?»

«Они, как и вы, сделали свой выбор. Они, как и вы, пострадают из-за этого. Они, как и вы, будут страдать и терять то, что любят сильнее всего».

Михаил, чьи глаза сверкали злобой, продолжил перечислять кары:

«Мятежники глубин! Вы хотели развить человеческий ум, чтобы он смог охватить все множество возможностей. Знайте же, что вы сработали лучше, чем вам хотелось бы, ибо даже ваше воображение не позволит вам представить все их знания. Их знание будет расти, постепенно их внутренний мир затмит внешний, и каждый из них станет одиноким островом, погруженным в собственные мысли. Оно будет расти, пока росток правды не затеряется в лесу лжи. Я называю вас Ламмасу, Осквернители, и предрекаю, что вы увидите, как теряется и затемняется та истина, что вы хотели прославить».

Вопль Осквернителей присоединился к плачу Убийц и завываниям диких, но все эти звуки лишь оттеняли слова проклятия, что произносил Михаил.

«Мятежники Судеб! Вы научили человечество смотреть в будущее. Знайте же, что они забудут о прошлом и о настоящем. Вы хотели показать им, сколь многого они могут достигнуть. Вместо этого они будут видеть, сколь многое осталось несделанным. Я нарекаю вас Неберу, Изверги, и возлагаю на вас ответственность за это преступление: вы лишили людей чувства удовлетворенности, дав вместо него постоянное желание, зависть и жадность.

Мятежники Основ! Вы хотели дать человечеству власть над материей. Знайте же, что ваша цель вовеки недостижима! Знания и умения людей будут возрастать, но всегда их стремления будут превышать их возможности. Постоянно стремясь к власти над миром материи, они освободят силы, что вызовут разрушения, немыслимые в природе. Я называю вас Аннунаки, Преступники. Все орудия, что вы дали человеку, обернутся против него и нанесут ему вред.

Мятежники Небесного Свода! Я называю вас Ашару, Кнуты, и налагаю на вас проклятие: все люди обречены на смерть. Все, без исключения. Даже те, кто избежит злобы, болезней и несчастий, в конце концов придут к Убийцам. Отныне человечество подвластно возрасту и, как они растут, так же они будут увядать, становясь слабыми умом и телом. Даже сильнейшие ослабнут, и мудрейшие станут глупцами. Вы можете охранять их и дальше — уврен, вы так и сделаете, — но знайте, что все ваши усилия пропадут втуне».

Наконец, новый Глас Божий на Земле обратился к последнему из Домов, величайшему из них — к Дому Рассвета. Мы стояли, недвижимые, готовые бестрепетно принять любую кару… кроме той, что последовала.

«Мятежники Рассвета», — сказал он, и умолк на мгновение. — «Я называю вас Намару, Дьяволы».

Затем он и его воинство покинули нас.

Отвергнутые

«Стоп, стоп, стоп!» — запротестовал Мэттью. — «Каким было ваше наказание? Он дал вам имя?»

«Нет, нет…чтобы узнать наше наказание, надо было услышать то, что он не сказал».

«Что он не…? Он ничего не сказал!»

«Вот именно. Нашим наказанием стало то, что мы не были наказаны».

«Прости, но меня это не впечатляет».

«Пойми, мы бы стойко вынесли любое проклятие, любое наказание, любую кару. Но мы не были готовы к тому, что нас проигнорируют. Понимаешь? Нашим наказанием стало то, что мы оказались ниже Его внимания. Мы даже не заслужили проклятия, которое могли бы назвать своим», — Гавиэль поерзал в кресле, внезапно утратив спокойствие. — «Но последняя кара была еще впереди».

Гнев Божий

После ухода Михаила мятежники — ангелы и люди — стали ждать, что же произойдет дальше. Наше ожидание не было долгим.

Судьбы — или Изверги — предвидели, что Михаил и его войско отправится к тому месту, где находились сохранившие верность люди, а разведчики Кнутов и Дьяволов подтвердили, что они занимают оборонительные позиции. Вначале мы решили, что мы ошиблись — ведь мы не собирались нападать на людей.

Но защищать людей надо было не от нас.

Их нужно было защитить от рушащегося мира.

Потому что следующим шагом было не нападение ангелов, не воззвания, не вызов. Нет, это был гнев Самого Бога.

Бог создал семь чинов Элохим, чтобы охранить хрупкую вселенную от Своей Божественности. И вот… бесконечное соприкоснулось с конечным. Я мог бы сказать, что Бог поразил мир, смял солнце, взорвал звездный купол… но на самом деле Ему не потребовалось прилагать таких усилий. Малейшего движения Его всемогущей длани было достаточно, чтобы поразить планеты, придав их орбитам форму эллипса вместо окружности. Частички Бесконечного в Конечном хватило, чтобы расстроить отлаженный механизм природы, внести колебания в орбиты электронов, сдвинуть земную ось, смять и соединить грани. Наказание Божье позволило войти в этот мир энтропии — повреждение не смертельное, но и по сей день эта рана на теле вселенной кровоточит.

Сейчас я смотрю на мир и вижу избитый, кровоточащий остов того, что некогда было Раем. Люди пережили проклятия, наложенные на их защитников, но сама реальность постепенно превращается в Ничто.

Война еще не начиналась, но уже тогда нам следовало понять, что мы обречены.

Небесный Огонь

«Так ты собираешься обвинить Бога во всех бедах этого мира?»

Гавиэль выглядел уставшим, и его ответ прозвучал вяло: «Ты можешь сказать, что мы просто вынудили Его».

«Извини, но это лучше, чем думать, что всемогущий, любящий Господь разрушил свое собственное Творение».

«Если не Он, тогда кто?»

Мэттью ничего не сказал, лишь вопросительно приподнял одну бровь.

Гавиэль покачал головой: «Мы? Ты думаешь, мы сделали это? Час назад ты не верил, что мы создали вселенную, а сейчас ты готов признать, что мы были достаточно сильны, чтобы разрушить ее?»

«Разве не проще разрушать, чем строить?»

«НЕТ, НЕ ПРОЩЕ!»

Внезапно тот, кто сидел в его кабинете, перестал походить на его сына. Не превратился он и в то сияющее создание, которое явилось преподобному на улице, хотя и сохранил те же крылья и то же безупречное лицо. Но если прежний Гавиэль излучал чистоту и покой, лицо этого создания было искажено мукой и гневом, затемнено горем и стыдом.

«МЫ БЫЛИ СОТВОРЕНЫ, ЧТОБЫ СОЗДАВАТЬ, УЛУЧШАТЬ, РАСШИРЯТЬ ВАШ МИР! МЫ БЫЛИ СОЗДАНИЯМИ ЧИСТОТЫ, ИСТИНЫ И ЛЮБВИ! МЫ НАУЧИЛИСЬ НЕНАВИДЕТЬ, НО НАШИМИ УЧИТЕЛЯМИ БЫЛИ ЛЮДИ! МЫ НАУЧИЛИСЬ УБИВАТЬ, НО НАШИМИ УЧИТЕЛЯМИ БЫЛИ ЛЮДИ! МЫ УЗНАЛИ ЛОЖЬ, ЖЕСТОКОСТЬ И РАЗРУШЕНИЯ, НО МЫ ЛИШЬ УЛУЧШИЛИ ТО, ЧТО ПРИДУМАЛИ ВЫ!

ВНАЧАЛЕ ВОЙНА БЫЛА ВОЙНОЙ АНГЕЛОВ — ВОЙНА МЕЧЕЙ ЛЮБЕЗНОСТИ И СТРЕЛ ЧЕСТИ! НО ОДИН ИЗ ВОССТАВШИХ ЛЮДЕЙ УВИДЕЛ, ЧТО БОГ ЛЮБИТ ПЛЕМЯ ЕГО БРАТА, В ТО ВРЕМЯ КАК САМ ОН И ЕГО РОДНЯ ОБРЕЧЕНЫ БЛУЖДАТЬ ВО ТЬМЕ. И ЭТОТ ИЗГОЙ ВОЗЖАЖДАЛ ЛЮБВИ БОГА И ЕГО МИЛОСЕРДИЯ. КОГДА ОН УВИДЕЛ, КАК ЕГО БРАТ ПРИНОСИТ ЖЕРТВУ, ОН РЕШИЛ СДЕЛАТЬ ТО ЖЕ САМОЕ. ОН УБЕДИЛ СЕБЯ, ЧТО ИМ РУКОВОДИТ БЛАГОГОВЕНИЕ. ОН СКАЗАЛ СЕБЕ, ЧТО ОН ЛЮБИТ СВОЕГО БРАТА. ОН СКАЗАЛ СЕБЕ, ЧТО ТО, ЧТО ОН ДЕЛАЕТ — ХОРОШО И ПРАВИЛЬНО, И ЧТО ЕСЛИ БОГ ТРЕБУЕТ ОТДАТЬ ЕМУ ТО, ЧТО ОН ЛЮБИТ БОЛЬШЕ ВСЕГО, ТО ЕМУ НЕ ОСТАЕТСЯ НИЧЕГО ДРУГОГО, КРОМЕ КАК ПОДЧИНИТЬСЯ ЭТОМУ ЖЕСТОКОМУ ТРЕБОВАНИЮ.

НО ТОТ ЧЕЛОВЕК — ПЕРВЫЙ УБИЙЦА, ПЕРВЫЙ ЛЖЕЦ, ПЕРВЫЙ ОБМАНЩИК — НЕНАВИДЕЛ СВОЕГО БРАТА ТАК ЖЕ СИЛЬНО, КАК И ЛЮБИЛ ЕГО, НЕНАВИДЕЛ БОГА ТАК ЖЕ СИЛЬНО, КАК И ЛЮБИЛ ЕГО, ЕМУ ПРОСТО НРАВИЛОСЬ ВЫДАВАТЬ СВОЮ ЖЕСТОКОСТЬ ЗА ЖЕСТОКОСТЬ БОГА.

ЭТО БЫЛО ПАДЕНИЕМ, СМЕРТНЫЙ. ЭТО БЫЛО ПЕРВЫМ ГРЕХОМ. И СОВЕРШИЛ ЕГО НЕ АНГЕЛ, НЕ ДЕМОН. МЫ НЕ УБИВАЛИ СЕБЕ ПОДОБНЫХ. МЫ НЕ НАГРАЖДАЛИ БОГА НАШИМИ СОБСТВЕННЫМИ НИЗМЕННЫМИ ЖЛАНИЯМИ. МЫ НЕ ПЫТАЛИСЬ ВЫДАТЬ ЛОЖЬ ЗА ПРАВДУ».

Мэттью весь сжался от вида этой сияющей мощи, плотно зажмурив глаза от ужаса. По его щекам текли слезы.

«Иисус», — бормотал он. — «О, Иисусе, о, Господи, Господи Боже, Иисусе, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

Постепенно он успокоился. До него начало доходить, что свет перед ним померк, а громовой голос умолк. Все еще всхлипывая, пытаясь взять себя в руки, трепеща… он открыл глаза.

И снова тот, кто стоял перед ним, выглядел как его сын. Ной смотрел в пол, его плечи поникли. На его лице читались жалось и сочувствие.

«Прости, Мэттью», — сказал он.

Проповедник с шумом втянул воздух. Несколько раз он пытался заговорить, но не мог. Он попытался выпить кофе, но руки у него тряслись так сильно, что кружка с остывшим напитком стучала о зубы.

«Я… Я знаю… чего вы хотите от нас», — наконец прошептал он.

Гавиэль молчал.

«И… Искра Божья. Воля Бога в нас. Так, да? То, что есть у нас, но чего вы лишены».

Гавиэль кивнул, затем медленно произнес голосом Ноя:

«У вас есть вера».

 

Было время новолуния, и непроницаемая тьма царила над сиянием галогенных уличных фонарей. Малак двигался подобно тени, его мускулы сжимались и разжимались, как стальные пружины, когда он перепрыгивал с крыши на крышу, передвигаясь по Городу Ангелов. Порывистый ветер доносил до него вонь улиц, холодный воздух раннего утра хлестал его по лицу. Это напомнило ему о лучших временах, и он с трудом удержался, чтобы не завыть на холодные звезды, сияющие сквозь легкую дымку. Хрупкая фигурка, перекинутая через его плечо, совсем ничего не весила.

Ему потребовался почти час, чтобы добраться до нужного района и до той кучи камней, которую ему приходилось называть домом. Малак с удивлением отметил, что чердачная дверь, ведущая в здание, недавно была заперта на замок. Он просунул палец в стальную дужку замка и вырвал щеколду. Существо у него за спиной застонало, услышав звук трескающегося дерева, и он прошептал что-то успокаивающее, прежде чем открыть металлическую дверь и бесшумно скользнуть на терявшуюся в темноте лестницу.

Полдюжины крыс поджидало его у двери его квартиры. Когда он вошел, они окружили его, но он легким движением руки разогнал их и понес свою хрупкую ношу в спальню. С осторожностью он уложил ее на потертый матрас и развернул покрытую пятнами больничную простыню. Она была очень молодой, лет пятнадцати или около того, с черными короткими волосами и большими зелеными глазами. Эти глаза стали еще больше, когда она увидела, куда попала. Она свернулась в позу эмбриона, подтянув колени к подбородку и натянув на них хлопковую сорочку, в которую была одета. Девочка всхлипывала, и Малак испугался, что она начнет кричать.

«Шшшш… Тише», — пропел он, поглаживая ее по щеке. Когда он прикоснулся к ней, девочка расслабилась, в ее крови заструились эндорфины. Он увидел, что ее зрачки расширились, и удовлетворенно улыбнулся, затем прошел в угол, который служил ему кухней. Через несколько минут он вернулся с двумя большими кружками, над которыми поднимался парок.

«Вот», — сказал он, протягивая девочке кружку. — «Не бойся. Это чай с мятой и медом. Не думал, что мне он понравится, но он неплох». Он отпил из своей кружки: — «Попробуй».

Неохотно она взяла кружку и сделала крохотный глоток. Она не сводила с него глаз.

Малак улыбнулся: «Видишь? Здесь не все так плохо, как кажется. Со временем даже начинаешь любить это место». Он протянул руку и осторожно убрал с ее лица непокорный локон. — «Я знаю, что то, что случилось сегодня, было для тебя большой неожиданностью. Я знаю, что ты растеряна и, возможно, очень напугана, но тебе нечего бояться. Здесь ты в безопасности. Можно сказать, что ты и я — семья».

Пожиратель наклонился к ней: «Я знаю, что ты ничего не помнишь из своей прошлой жизни. Твое тело было в коме много месяцев подряд, и если верить тому, что мне сказали врачи, шансов на выздоровление почти не было». Он взял ручное зеркальце и поднес к ее лицу: «Это лицо Элизабет Мэйсон. Шесть месяцев назад она приняла слишком большую дозу наркотиков. Но ты — Хадриэль Краснорукая, носительница Меча Судьбы и героиня Железного Легиона. Ты — одна из падших и моя сестра по оружию».

Он надеялся, что ее глаза засветятся узнаванием, но ничего не произошло. Малак положил зеркало и попытался справиться с нахлынувшим на него отчаянием: «Хадриэль, ты должна вспомнить. Ты нужна мне, и мне нужно знать, что ты помнишь». Он потер свой квадратный подбородок покрытой шрамами рукой: «Эта смертная оболочка не может вместить всего. Как бы я ни пытался, я могу вспомнить только какие-то отрывки, куски прошлого. Мне нужно знать, как все закончилось, Хадриэль. В самом конце ты была там, прямо за его спиной. Мне нужно знать, что ты видела. Мне нужно, чтобы ты вспомнила и сказала мне, можем ли мы надеяться, что мы снова свободны».

Он молчал, ожидая ответа. Так они сидели до рассвета, но в ее глазах по-прежнему была пустота. Более слабый духом сломался бы, но Малак лишь стиснул зубы и кивнул: «Хорошо», — сказал он. — «Я расскажу тебе, что я помню, и тогда посмотрим, к чему мы придем. В конце концов, начать можно и так».

 

---

¹ —Университет Боулинг Грин, Огайо, США (BGSU) — Один из наиболее известных в хоккейном отношении университетов США. Стоит отметить, что немалая часть выпускников Боулинг-Грина оставила заметный след в истории НХЛ и мирового хоккея. [Наверх]

² —«да будет свет» (лат.) [Наверх]

³ —Вернер Гейзенберг — всемирно известный немецкий физик, создатель «матричной квантовой механики Гейзенберга», лауреат Нобелевской премии за 1932 год «за создание квантовой механики, приложение которой привело, среди прочего, к открытию разных форм существования водорода». «Соотношения неопределенностей Гейзенберга» («каморка неточностей» по образному выражению физиков) утверждает невозможность одновременного точного измерения сопряженных переменных (например, координаты и импульса частиц), что несовместимо с принципами классической физики. [Наверх]