История с призраками: Преследуемый

Я сижу, я смотрю, и я слушаю. Там, снаружи, идет дождь. Капли дождя падают на землю, как слезы. В мире, где сидят дети, тепло и светло. Я сижу в той же самой комнате, что и они. Нас разделяет пространство, лежащее между ударами сердца. Мне так холодно.

Обои на стене покрыты влажными пятнами. Наверху, возле самого потолка, они отклеились, и теперь их дряблые полосы тянутся к детям, желая прикоснуться к светлым волосам и теплой коже. Кресло продавлено, и из него торчат клочья набивки. На полу лежит толстый слой пыли, который никто не тревожил уже много дней. Я давно не обращаю внимания на то, что не оставляю следов в пыли, когда невидимый и неосязаемый бреду по этому пустому миру. По ту сторону Савана, который отделяет меня от Мира Живых, эта комната заполнена детьми. Я знаю это, даже, несмотря на то, что с трудом различаю их лица. Время от времени я слышу их, слышу отдаленные звуки и шепот, и замечаю краем глаза расплывчатое мелькание их иллюзорных тел. Мне не дано как следует рассмотреть их, если, конечно же, не считать тех, в ком тлеют угольки Забвения, готовые в любой момент вспыхнуть темным пламенем. Но даже они остаются лишь бледными тенями, сокрытыми от меня Саваном.

На мгновение память о прошлых днях обрушивается на меня, и я вспоминаю то время, наполненное светом и радостью, когда я был таким же ребенком, как и они, беззаботным странником, перед которым лежал целый мир. Я уверен, что, так же как и я когда-то, эти дети считают себя взрослыми, пускай даже еще молодыми, но уже такими мудрыми, бессмертными и неуязвимыми. Целая комната странников, собранных здесь сверхзвуковыми ветрами. Немцы, англичане, австралийцы, американцы. Все они собрались здесь, наблюдая за мерцающими телевизионными образами, обмениваясь рукопожатиями, бутылками, жизнями. Их странствия приводили их в далекие края. Тем не менее, мои путешествия заводили меня гораздо дальше, чем любого из них, и по сравнению с этим меркнут все их неуклюжие и медленные попытки увидеть то, что скрывается за горизонтом. Теперь я путешествую быстрее крика.

Затем, прошлое отступает. Я продолжаю наблюдать, напрягая все свои чувства для того, чтобы услышать их добродушное подшучивание, рассмотреть их сияющие глаза и быстрые руки, которыми они жестикулируют во время разговоров. Я задумываюсь о том, как они умрут. Девушка в углу кажется странно тихой. Ее смерть будет простой. Я вижу, как она смотрит на меня с ее худого лица, вглядываясь в меня ее запуганными и жаждущими чего-то глазами, в глубине которых пылает темный огонь. Я чувствую силу живущего в ней Забвения. Очень скоро оно пожрет ее. Сегодня ночью она закроется в общей ванной общежития перед тем, как лечь спать, старательно выдавливая из себя все остатки своего спартанского ужина, пока эмалированная раковина не наполнится рвотой и кровью. Я уже вижу скелет, в который она превратится меньше, чем через год. Рядом с ней сидит юноша, светловолосый, красивый; я уже вижу паутину ранений, которым суждено остаться у него на коже. Выстрелы, дорожные инциденты, убийство, болезнь. Лица, отмеченные метками смерти, лица, на которых уже начинают проступать трупные пятна. Комната, наполненная смеющимися трупами, которые еще не знают о том, что они уже мертвы.

Я продолжаю тихо сидеть в углу, невидимый и неслышимый. Время почти пришло. Каждый год в эту ночь я возвращаюсь сюда, в это пристанище, и я знаю, что так будет до тех пор, пока Пустота не поглотит меня. Этой ночью я вижу другие лица, но что-то в них остается прежним. Странники. Студенты. Дети. Желающие повидать мир, прежде чем их затянет работа, подобно мухам, поглощенным янтарем. Как отчаянно они борются с этим будущим, как яростно они цепляются за свои пустые жизни. Сами того не желая, они лгут себе, считая, что их достижения являются особенными, индивидуальными, вечными, продиктованными высшей целью. Каждый из них заставляет себя поверить в то, что его жизнь имеет значение, что ему суждено что-то изменить. До того, как я умер, я был таким же.

В какой-то момент я понял, что то, что я делаю, переходит все границы. Вечеринки, концерты, бурные ночи. Шарада утратила всякий смысл, и процесс стал самоцелью. Я постепенно начал осознавать, что больше не получаю удовольствия от жизни. Более того, я начал понимать, насколько пустым, бессмысленным и мелким было все это. Как и все остальные, я обманывал себя, убеждая в том, что мое существование имеет какой-то смысл. Я верил в судьбу. А затем, в эту судьбоносную осеннюю ночь, когда над вонючими каналами сгустились туманы, и огни города за окном задрожали, готовясь в любой момент рассеяться, как предрассветный сон, я осознал всю пустоту этого, всю бессмысленность лжи, которую всегда считал истиной. Любовь была всего лишь уловкой, с помощью которой я пытался спастись от одиночества. Жизнь была паутиной однообразных дней, каждый из которых был ничуть не важнее, значимее или осмысленнее, чем любой другой. Ничто из того, что я мог бы совершить, не имело значения. Ни один из моих поступков не был уникальным. Если, конечно же, не считать моей собственной смерти.

Я совершил самоубийство в одной из комнат, расположенных на втором этаже этого общежития, ибо именно здесь я испытал это последнее, фатальное откровение. Мне был двадцать один год. Я перерезал себе горло складным ножом, который отец подарил мне перед тем, как я уехал из дома. Это было больно. Очень. После того, как я выпустил из руки нож, белую простыню на узкой кровати сложно было назвать чистой.

Оказавшись в Землях Теней, я навсегда избавился от своих прежних грез о райских кущах. Каким-то чудом мне удалось спастись от работорговцев, Перевозчиков, служителей Иерархии и Еретиков. Мне посчастливилось остаться наедине с моей Тенью. Тень рассказала мне, что я всегда был слабым. Тень рассказала мне, что моя жизнь никогда ничего не стоила. Тень рассказала мне о многом. Я внимательно слушал. И пока я слушал, я учился, и вскоре мы с Тенью стали одним целым. Последнее, что рассказала мне Тень перед тем, как ее голос стал моим, заключалось в том, что я все равно еще могу умереть. Когда Забвение поглотит последний источник света в бескрайнем космосе, я смогу наконец-то обрести покой. Узнав это, я поклялся пожертвовать всем ради того, чтобы положить конец своей боли. Это желание не было продиктовано жестокостью или эгоизмом. Если я смогу положить конец боли мира, боли, испытываемой всем сущим, то разве меня не нужно назвать святым? Но те, кому я рассказывал о своих планах, смотрели на меня, как на сумасшедшего. На самом деле, сумасшедшими были они, призраки, цепляющиеся за утраченные мечты мира плоти. Но я прощал их, я даже пытался спасти их, невзирая на все их попытки помешать мне. Мое сердце столь же снисходительно, как и щедро. Я служу забвению, чтобы положить конец жизни, надеждам, мучениям и страху. Жизнь – это тяжелая и бессмысленная ноша. Мне уготовано раз и навсегда освободить от нее всех нас.

Впрочем, даже святым дозволены маленькие радости. Это – моя. Впрочем, это даже больше, чем радость. Это призвание. Один из мальчиков покидает комнату, поворачиваясь спиной к разговорам и карточным играм. Мои слабые глаза видят, что он облачен в черное; тем не менее, аура, которая мерцает и танцует вокруг него, темнее, чем его одежда. Забвение в нем особенно сильно. Оно взывает ко мне, умоляя освободить его.

Он высокий, у него широкие плечи, он двигается легко и непринужденно. Он европеец и у него черные волосы. На его щеках виднеется небритая щетина. Я следую за ним, когда он выходит из комнаты, проскальзывая в щель, когда он открывает дверь. Даже если он и чувствует что-то, то это лишь прикосновение прохладного ветерка.

Я прислушиваюсь к здоровому стуку его сердца, когда он взбегает по лестнице, считая минуты, оставшиеся до того момента, когда оно остановится. Его мысли искажают желания его тела. Его тело хочет жить, тогда, как разум стремится умереть. Я отсеиваю прах его горьких воспоминаний о разорванных любовных письмах и разбитых сердцах, пока у меня в руках не остаются тлеющие угли памяти о кулаках и крови и выбитых зубах, звуке разрывающейся одежды, тычках и криках, унижении, ненависти, насмешках и желчи. Я сделал правильный выбор. Да, в этом мальчике еще живет счастье, но чувство вины, страх и отчаяние напоминают нефтяное море, в котором оказалось его высшее Я. Теперь оно медленно тонет там.

Мальчик открывает дверь своей комнаты, любезно оставляя ее приоткрытой. Я ожидаю, сидя в ногах кровати, но мой вес настолько незначителен, что не оставляет ни малейшего следа на покрывшемся плесенью покрывале. В задней части комнаты я слышу, как он умывается, мочится, чистит зубы и отплевывается, совершая все те ритуальные омовения, присущие смертному бытию, которые отмечают течение дней в водном календаре нашего прижизненного существования. Спускаемая вода гулко журчит в унитазе, но ее журчание заглушает звук его шагов, указывающий на то, что он возвращается в комнату.

Он входит в комнату, захлопывая дверь из гниющего дерева, и поворачивает ключ в замке. Подобно тому, как на протяжении всех этих лет я наблюдал за другими людьми, я бесстрастно смотрю на него. Он стягивает поношенную одежду, бесстыдно демонстрируя мне свою наготу, твердо веря, что он здесь один. Я смотрю на его играющие мускулы, когда он упирается своими крепкими ногами в пол и поднимает руки, снимая через голову обтягивающую футболку. На его теле больше волос, чем мне казалось ранее. Кожа юноши покрыта темными завитками. Когда он начинает расстегивать джинсы, я выдыхаю. Его соски твердеют под воздействием внезапного потока холодного воздуха. Когда он вздрагивает, я откидываюсь на кровать. Когда он выключает свет и обнаженным забирается под одеяло, я уже жду его, неслышно готовясь прикоснуться к его телу.

Лунный свет льется сквозь разбитое окно, обрамленное изорванными занавесками, побледневшими от воздействия времени и тлена. Юноша беспокойно ворочается в своей узкой постели. Его разум блуждает. Он не может заснуть. Вспоминая сильные тела и скучающие взгляды женщин этого города, которые они бросают из-за тонкого стекла, он испытывает возбуждение. Он начинает ласкать себя, отправляя свои пальцы в эротическое путешествие по собственному телу, которое они предпринимали уже бесчисленное количество раз, но которое до сих пор ему не наскучило. Я погружаюсь в красную горячку его разума, наблюдая за тем, как он создает себе воображаемого партнера из своих эротических грез. Он представляет себя неотразимым, а его призрачная возлюбленная напоминает живое воплощение желания.

Когда его движения становятся быстрее, кровь приливает к щекам, а темп сердцебиения усиливается, указывая на то, что он вот-вот достигнет оргазма и станет максимально уязвимым, я наношу удар, изменяя его воображаемого партнера и занимая его место. Прекрасное лицо его эротической фантазии внезапно начинает идти волнами, а текучая плоть прогибается под его настойчивыми прикосновениями. Видя, что его фантазия оказалась потревожена и разрушена, мальчик открывает глаза. Именно в этот миг, когда его руки сжимаются, а мускулы напрягаются в порыве оргазма, смешанного с отвращением, я пересекаю Саван. Продавливая собой отчаянно сопротивляющуюся реальность, чтобы запечатлеть в его глазах мое лицо, от чего у него внезапно пересыхает во рту, я целую мальчика в губы.

Он видит меня, мою омертвевшую кожу, обрывки разложившихся тканей, зияющую гортань, мои глаза, свинцовые, безжалостные и пустые, которые заглядывают прямо ему в глаза, чувствует прикосновение моего черепа на месте давно уже сгнивших губ, ощущает касание моего языка, покрытого горькой жидкостью, который изучает теплые глубины его рта. Он пытается проснуться, но, на самом деле, он не спит. Это не его фантазия, а моя. Я впиваюсь в него своими костяными пальцами, прижимая его тело к своему, когда он кончает. Я широко улыбаюсь, глядя, как он пытается закричать, но не может, из-за того, что мой язык снова и снова вонзается в его рот. Комки свернувшейся крови вываливаются у меня из горла, рассыпаясь по простыне, за которую в ужасе цепляются его пальцы, подобно багровым жемчужинам, пока его тело дергается, содрогается, извергает сперму и пытается освободиться из моей хватки.

Когда он сходит с ума, и его разум ломается под тем грузом, который я обрушил на него, я предлагаю ему нож, который является такой же частью меня, как свисающая набок голова и бесплотные руки. Покрытое пятнами и ржавчиной лезвие обещает положить конец его страданиям. Мальчику требуется совсем немного времени для того, чтобы провести им по своему горлу, хотя, возможно, это оказывается дольше, чем ему бы хотелось. Рану сложно назвать аккуратной. Прошло слишком много лет с тех пор, как я последний раз точил свой нож. Мальчик издает странное бульканье, а затем его душу поглощает Забвение. Я остаюсь сидеть возле медленно остывающего тела, ожидая рассвета, и того момента, когда его обнаружат. Выражение лица женщины, которая открывает дверь для того, чтобы поменять белье, всегда бесценно. Я видел его уже семь раз с тех пор, как умер. Я сомневаюсь, что мне это когда-либо наскучит.