Деревня Хаданов Ручей оставалась безмолвной, даже когда мы приблизились к ней, шагая под светом полумесяца. Это теснившееся друг к другу скопление домов с пристройками казалось нежилым: ставни на них были плотно закрыты от вторжения ветра, а двери перекрывал засов, оберегавший от проникновения ночных существ. Хотя Городской тракт, весь изрезанный колеями и испещренный следами от проезжавших всадников и телег, бежал прямо через центр крошечного селения, никто не останавливался здесь, и потому деревня пребывала в ужасающе ветхом состоянии. Тут не было ничего, на что можно было посмотреть, даже постоялого двора, способного предложить удобное место и кружку подогретого вина усталому путнику. Городок выглядел покинутым, но Гарэйн так или иначе выбрал его, и я не смог сказать ничего, что переубедило его. Он целеустремленно и без разговоров шел к маленькому скоплению домов. Пара лошадей в ближайшей конюшне нервно заржали, когда мы проходили мимо, но никто не вышел, чтобы успокоить их. Я должен попробовать вновь. Я знал, что это не принесет пользы, но все равно не оставлял попыток. - Гарэйн,- начал я, понизив голос, чтобы не разбудить крестьян и их добрых женушек. Его челюсти плотно сжались при звуке моего голоса, а бледная кожа ярко сверкнула в пронзительном свете луны, точно полированный мрамор. Тогда я поднял руки в умиротворяющем жесте и заставил шептаться крону над моей головой. Я повторил его имя, используя убаюкивающую монотонность собственного голоса, которую часто применял, желая успокоить лесных существ, когда те приходили к моей роще. И, вопреки его желанию, ноги Гарэйна остановились. Однако он отказался повернуться ко мне или взглянуть мне в глаза. - Я сделаю это, Тьювлис,- просто сказал он, и, как всегда, красоты его голоса было достаточно, чтоб слезы сами навернулись на моих глазах. Они стекали по щекам, увлажняя их соком, но я не обращал на это внимания. Гарэйн и я были неизменными спутниками с дней нашего Воспитания. Хотя я так и не смог привыкнуть к звучанию голоса Приносящего Слезы, я научился мириться с этим. Но я не отступил, о чем вспоминаю с изумлением. Нам, ивам, не известно упрямство. Эта черта гораздо лучше характеризовала бы дуб или кого-то из вечнозеленых. Я верю, что это доказательство силы моих чувств, ведь я не отступил вопреки сопротивлению, которое оказывал перворожденный. - Люсель была обманута,- возразил я.- Бефет лгал ей. - Люсель ушла,- огрызнулся Гарэйн, опустив взгляд на сверток в своих руках. - Да, Гарэйн, я знаю. Идя следом за ним, я провел рукой по его спине. Он носил доспех, который я сделал ему из своих собственных ветвей, и я все еще по-прежнему мог ощущать волшебство, заключенное мною в обвивавших его кольцах лозы, защищавших перворожденного. - Она ушла, и никакое возмездие Бефету или его роду не вернет ее нам. - Никто не будет прощен,- в голосе Гарэйна была сама смерть, зима – холодные дни без истинного света.- Я не могу поднять оружие против Бефета, а этот трус не будет сражаться со мной. Мне больше не к кому обратиться за помощью. - Но перемирию скоро конец… - Тьювлис, мне наплевать!- этой простой фразой Гарэйн мог заставить рыдать даже камень. Рассерженный, тусклый свет сбежал от него, оставив нас троих в тенях. Его руки по-собственнически сжались вокруг свертка, и я сразу понял, что зашел слишком далеко. Все же я надавил. Я не мог даже сказать, почему это сделал, но было очевидно, что мне не выиграть спор этим аргументом. Единственное объяснение, которое я смог найти – что я боялся людей и того, что они могли сделать с феерожденной, больше, чем норова моего друга. - Это несправедливо, Гарэйн. Он посмотрел на меня, задержавшись на томительное мгновение, прежде чем отвернуться. Безмолвный и мрачный, Гарэйн зашагал к одному из домов, тому, что стоял позади дороги, будто в поисках уединения. Там, на пороге стояла маленькая глиняная крынка, полная свежих сливок, но во всем остальном этот дом, казалось, ничем не отличался от любого другого человеческого жилья, мимо которых мы уже прошли. Я наблюдал за Гарэйном, сознавая себя странно маленьким и пугающе одиноким. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Эльзабет подкралась ко мне сзади, и ее маленькая ладошка скользнула к моей руке, сжала – желая утешить. Я ощутил, как скрипнула моя кора в ответ на ее прикосновение, и как вслед за ней хрустнули ветки, но, тем не менее, с радостью принял то утешение, которое она хотела предложить мне. Мне просто хотелось его принять. Она повернулась, встретив мой взгляд. Ее глаза мерцали желтым в темноте, как у дикого зверя, что расходилось с ласковой успокаивающей улыбкой на губах. - Все будет хорошо,- прошептала она.- Помни, я знаю. Эльзабет не дала мне возможности ответить. Взгляд ее желтых глаз упал на крынку, полную сливок. Эльзабет приблизилась, едва не курлыкая от радости, присела перед сливками, и, подхватив крынку, с жадностью осушила. Гарэйн окинул взглядом ее хрупкую фигурку, не сбавляя шага. Она предложила крынку и ему, но перворожденный проигнорировал это. К ее чести, Эльзабет ничего не приняла на свой счет, но вместе с тем всегда принимала свою судьбу. Однажды – подумалось мне – то же самое кто-то сможет сказать и обо мне. Гарэйн положил руку на дверь, толкнул ее, но та не поддалась. Ничего удивительно, большинство смертных так боятся темноты, что я представлял их себе спящими, накрывшись одеялами с головой, чтоб защититься от любой силы, притаившейся вокруг. Гарэйн стиснул зубы и посмотрел вниз на Эльзабет. Та улыбнулась, не обращая внимания на сливки, капавшие с зубов, и протянула руку – погладив дверь, как если бы ласкала кошку. Мы услышали, как с той стороны раздался звук отодвигаемого деревянного бруса, и дверь качнулась, бесшумно отворившись. Гарэйн медлил, то ли из-за внезапного нежелания довести свое дело до конца, то ли от отвращения к тому, что он собирался сделать. Ни один из нас никогда не проводил много времени среди людей, мы всегда, когда это было возможно, держались под покровом Туманов, уходя в них при малейшей на то возможности. А сейчас мы собирались войти в дом смертной семьи, а ведь они всегда были маленькими, убогими и хныкающими существами. Но Эльзабет хорошо помнила время, когда она жила в деревне смертных, и потому, не мешкая, она скакнула через порог. И сразу обернулась к нам, сверкая в темноте своими глазами-гнилушками. Гарэйн последовал за ней, а после секундного замешательства, за которое я пытался придумать стоящую причину повернуть назад, проследовал и я. Мы прошли, удостоив смертных лишь случайными взглядами. Женщина ворочалась во сне и тянулась к простой деревянной люльке, стоявшей подле ее постели. Я опустил взгляд на человеческого младенца, который мирно спал в своей колыбели, и волна отвращения захлестнула меня. - Мы не можем сделать этого,- прошипел я сквозь стиснутые зубы. - Ты не можешь оставить ее здесь. Девочка - одна из нас, и она не должна расплачиваться за деяния своего отца. - Это - единственный способ,- ответил Гарэйн. Он взглянул на лицо маленькой дочери своего врага, которую укачивал на руках.- Я не могу оставить ее себе, и не собираюсь возвращать. Эльзабет, если ты позволишь…- Он указал на колыбель с детенышем внутри. Эльзабет быстро опустилась на колени и рывком вытащила младенца из колыбели. Дитя успело издать приглушенный крик, прежде чем желтые глаза феи поймали взгляд младенца и пленили его неподвижностью. Смертная женщина заворочалась во сне, способная услышать плач своего ребенка, даже если она не могла слышать наш разговор. Подменыша освободили от шерстяного одеяла, в которое был закутан ребенок, и запеленали его в сотканный из шелка покров, который принес я с собой не по своей воле. Гарэйн закутал дочь своего врага в колючее одеяло и положил ее в колыбель, после чего поспешно отвернулся. Эльзабет сразу начала отступать с человеческим ребенком на руках, и Гарэйн последовал за ней, буквально наступая на пятки, так быстро, как мог, не скрывая своего стремления оказаться подальше. Но я не хотел уходить. Мне хотелось остаться присматривать за дочерью Бефета и удостоверится в том, что ей не будет никакого вреда от рук этих необразованных, низких существ. Бефет был врагом Гарэйна и, следовательно, моим врагом, но его дочь была феей, слишком юной, чтоб иметь отношение к войне между Дворами. Я хотел бы забрать ее, воспитать самому, но что я могу знать о воспитании детей? Смогу ли научить младенца, даже перворожденного, тому, как насыщаться от солнца? Смогу ли научить ее удовольствию от выпитой через корни воды? Я не смогу, и знаю это, и мне ненавистен долг, с рождения понукавший меня следовать за другими. Мне ничего так не хотелось в тот момент, кроме как быть Благословляющим при Зимнем Дворе – тогда этот долг ничего бы не значил для меня, так что я смог убить дитя вместо того, чтоб оставлять ее здесь. Однако я совершенно точно знал, что Зимний Народ никогда не примет меня. В конце концов, Ивы плачут. Когда я вышел из дома к дороге, Эльзабет танцевала снаружи, посреди грязного тракта, с ничего не понимающим младенцем, прижатым к ее груди, и при взгляде на это мои губы сами собой сложились в усмешку. Она давно хотела воспитать ребенка, но отказывалась сочетаться браком со смертным, несмотря на то, что сама была воспитана ими. Смеясь, Эльзабет остановилась передо мной, тяжело дыша. - Ей нужно имя, Тьювлис, не придумаешь ли его?- сказала она. Я кивнул, хоть у меня и не было никаких предложений. Эльзабет повернулась к Гарэйну. - Сир,- уважительно обратилась она,- какое имя мне дать ребенку? - Мне нет дела,- резко ответил он,- этот ребенок твой, делай с ним что хочешь. Как и обещал, я Благословлю ее, когда на то придет время, что до остального, я не желаю иметь с этим дела. Сказав так, Гарэйн развернулся и направился по дороге, не удостоив нас взглядом. - Я тогда назову ее Присциллой. Я всегда считала, что это прекрасное имя. Не так ли, Тьювлис? Она улыбнулась с такой искренней радостью, что я просто не смог не улыбнуться в ответ. Но даже будучи настолько разгневанным и разочарованным как тогда, я все же не смог переступить через себя и нарушить момент ее радости, в то время пока она взволнованно щебетала. Кроме того, я все это время продолжал беспокоиться о Гарэйне, гадая, сколь много слез сам Приносящий Слезы пролил в горе по своей умершей любви, и в ярости к своему врагу. Гарэйн и я не разговаривали с того момента, когда мы вернулись в его замок. Я разыскивал его, надеясь, что смогу найти правильные слова, заставившие бы его одуматься, но он избегал меня. Наконец, одним вечером я загнал его в угол, когда он сидел перед камином в своих покоях, сведя пальцы «домиком» и уставившись в огонь. - Нам нужно поговорить,- решительно сказал я. Он кивнул. - Похоже, ты не понял, почему я сделал свой выбор,- решился Гарэйн. Я попытался сдержать слезы, но потерпел неудачу. Он вежливо не замечал этого. Я сел напротив него, настолько дальше от огня, насколько это было возможным, всегда проявляя осмотрительность в том, чтоб не подпалить свои листья. - Нет. Он не сказал ничего. - Я понимаю, ты ненавидишь Бефета. Я понимаю, что он сделал тебе и Люсель. Я понимаю, почему ты искал другие пути удовлетворения мести, но вымещать это на ребенке… - Моя месть падет на отца, не на дитя. Я захлопал глазами. - Я не понимаю. - Нет,- произнес он нежно,- конечно, не понимаешь. Позволь мне объяснить, старый друг. Не секрет, что Клятвенное Перемирие скоро завершится. И наивно было бы полагать, что такое событие пройдет мирно. Ветер принес мне запах грядущего сражения, и я боюсь, нам скоро тоже придется в нем участвовать. - Я знаю все это,- раздраженно ответил я, смахивая слезы со своих щек, вместе с ними стряхивая и чары его голоса. – Какое это имеет отношение к дочери Бефета? - Я позову ее обратно, когда она станет достаточно взрослой для того, чтоб понимать и сражаться. Эльзабет будет учить Присциллу с колыбели. Когда Клятвенное Перемирие падет, мы будем иметь еще двух подменышей, способных ходить среди людей, и ничем не уступающих какому-нибудь проклятому Осеннерожденному, но Благословленных в нашем Дворе. Выбор очевиден, и ты можешь убедиться в этом уже сейчас. - Но… - И Бефет будет видеть, что его дочь носит знамя Весны,- жестко ответил Гарэйн.- Наше знамя. Я медленно кивнул. История заполучения еще двух подменышей была удобным предлогом для Гарэйна не говорить правды – единственным, что имело значение, было лицо Бефета, когда он увидит, что его перворожденная дочь не просто подменыш, но еще и служит под началом Гарэйна. Я попытался представить, как должен отреагировать на это, но ивы не требуют мстить животным, поедавшим их листья, или птицам за то, что те вьют гнезда среди их ветвей. Я тщательнейшим образом взвесил все, что мог бы сказать, дабы заставить Гарэйна лучше прочувствовать его решение и помочь ему понять, что он наделал. - Могу я хотя бы присматривать за ребенком? Можно ли мне будет получить твое позволение следить за ней и оберегать ее до тех пор, пока ты не призовешь ее к себе? По крайней мере, позволь мне это. Иначе она останется в одиночестве среди этих…- Я умолк, не желая договаривать. Сказать - точно сделать реальностью. Он кивнул с явной неохотой, и я покинул комнату, пока Гарэйн не переменил бы свое решение. Я проведал ее той же ночью и следующей ночью тоже. А потом, к моему стыду, меня поглотили происшествия в замке и одно дело, которое я проводил в своей роще, так что я не навещал ее какое-то время. Когда я, наконец, вернулся, она уже ходила. Смертные, которых Гарэйн выбрал присматривать за ней, назвали ее Бриджет, и маленькая Бриджет была любопытной девчушкой, источником вечного беспокойства. Стоило смертной женщине отвернуться, как она тут же мчалась к лошадиному корыту, чтоб побултыхаться в воде, или к дороге - повозиться в грязи. Я наблюдал за этим из-за деревьев и смеялся. Люди – занимательнейшие создания. Говоря по правде – внушающие любовь. Теперь я думаю, что смертная женщина сильно подозревала, что с ее дочерью что-то происходит. Она поминутно одаривала Бриджет косыми взглядами и никогда не отпускала девочку из-под своего пригляда. Женщина частенько поглядывала через плечо за тем, что делает малышка, словно она втайне догадывалась об истинном положении вещей и чувствовала, что за той наблюдают. Сказать по правде, это было недалеко от истины, поскольку теперь я бывал там гораздо чаще, ведь люди растут не в пример быстрее деревьев или фейри, и потому я решил, что больше не позволю времени ускользнуть от меня вновь. Так я наблюдал и дожидался того дня, когда она достаточно подрастет. Дня, когда я смогу выйти из-за деревьев и увидеть – я знал это – что она все еще помнит меня. Конечно, Гарэйн хочет быть первым, кто выйдет к ней, когда придет время. Я очень хорошо понимал это. Его гордость не вынесла бы меньшего, но я не мог удержаться, воображая, как было бы, если бы я первым сделал это, и сколь восхитительно было бы держать ее руку, вновь знакомя ее со всем тем, чего она лишилась. Я признаю это сейчас. Я был одержим. Временами я проскальзывал в комнату, где она спала, и наблюдал за ее дыханием. Я даже привык к смертным мужчине и женщине, которые заботились о ее довольстве и безопасности, несмотря на то, что я по-прежнему не интересовался смертными. Бриджет была центром моего мира, а я только наблюдал за тем, как она становилась все женственней. Я предвкушал тогда - вплоть до мелочей – о том, как расскажу ей правду, что она не человек, но намного больше того. А потом они явились разрушить все. Священники в своих епитрахилях выглядывали из повозки, требуя пустые поля для своей Церкви. Смертные – скот. Люди ничего не сделают против подобных себе. Они не сражались за старые порядки, но даже если бы решились – враг был бы им не по зубам. Итак, я высказал свои доводы перед Гарэйном, и ярость его сравнялась с моей. Мы блистательно выступили из замка со всеми феями свиты, дабы обратить нарушителей к бегству, пока они не разрушили те немногочисленные клятвы, оставленные нами, и навсегда не отвратили бы людей от старых порядков. Но мы оказались не готовы к тому, что распятия, развешенные ими над порогами жилищ, будут прожигать наши души и заставлять ходить ходуном наши кости – и это было пустяком по сравнению с агонией, обрушившейся на нас, когда мы приблизились к полям, выбранным для их церкви. Мы кричали и бахвалились, пытаясь превозмочь агонию, в непоколебимой уверенности, что мы никогда не проигрывали и никогда не потерпим поражения, но мы проиграли. Мы вернулись в замок, плотники продолжили возводить свою церковь, и мы ничего не могли сделать, чтоб им помешать. По крайней мере, Гарэйн и я постановили, что Бриджет не должна иметь ничего общего с тем чудовищным местом, с этой извращенной религией. Хотя она была еще только близка к тому, чтоб достигнуть зрелости, мы договорились, что теперь я буду защищать и обучать ее до тех пор, пока не наступит время для ее Благословения. Эльзабет вызвалась помочь мне, и я обрадовался, представив Присциллу и Бриджет, играющими вместе. В конце концов, они же почти сестры. Той же ночью мы снова прокрались в деревню, Гарэйн и я. Мы попросили Эльзабет сопровождать нас, так как она одна из всех окрестных фей понимала людей и их привычки, и могла быть полезной, если мы столкнемся там с какими-нибудь неприятностями. Сама мысль о том, что простые смертные могут доставить нам неудобства, была непривычной и вселяла беспокойство, но Гарэйн и я одновременно пришли к выводу, что рискуем слишком многим для того, чтобы быть беспечными. Он сильно изменился с тех пор как церковники пришли в Хаданов Ручей. Перворожденный не проявлял заинтересованности, когда я рассказывал о своих частых визитах к Бриджет – примерно в то время она заметила меня – хотя я был сокрыт Туманами – когда следил за тем, как она бултыхалась с друзьями в ручье. Она видела меня в тот день. Я знал это и должен был показаться ей тогда. Я должен был увести ее прежде, чем для этого стало бы слишком поздно. Нет. Я не сделал ничего. По меньшей мере, мы были уверены, что смертная семья Бриджет будет по-прежнему верна старым порядкам. Ложь церкви не затронула их. Они держались за клятвы сильнее, чем любая другая семья во всем Хадановом Ручье. Эльзабет утверждала, что она приходила к их порогу в поисках свежих сливок и обычно находила их. Из всех людей, они одни помнили нас и хранили верность, и мы решили что, по крайней мере, должны защитить их, насколько это вообще было в наших силах. Мы даже обсуждали переселение их в другую деревню, куда-нибудь под нашим покровительством, где они смогут избегать священников и жить дальше в полном согласии. Когда мы прибыли, я был обескуражен отсутствием сливок на передней ступеньке, но Эльзабет заверила меня, что они не обязаны были кормить нас каждую ночь, а в последнее время их подношения уменьшились, поскольку в их доме появился новый ребенок. Я настолько был увлечен наблюдением за Бриджет, что даже и не заметил, что смертная женщина была с младенцем. Мы с легкостью проникли в дом. На сей раз дверь была не заперта, и мы вошли, не прибегая к высвобождению наших Доминионов. Мы прошли мимо людей в их кроватях, мимо колыбели, той, где некогда лежали и Присцилла и Бриджет, а теперь лежал новорожденный, мальчишка, залепетавший что-то во сне, пока мы проходили мимо. Наконец, мы приблизились к соломенному тюфяку самой Бриджет, надежно укутанной грубым шерстяным одеялом. Ее кожа сияла в лунном свете, доказательством ее наследия фей для тех, кто знал, что искать, и она была так прекрасна, что я совершенно забылся. Прежде, чем Гарэйн смог сказать хоть слово, я возжелал, чтоб она увидела меня. Я наклонился к спящей, положив руку на плечо, и разбудил ее, хотя у меня не было права поступать так. Прикосновение обернулось агонией. Моя кора затрещала и вспыхнула, и я не смог справиться с дрожью, охватившей тело. Это было так же мучительно, как если бы я прошелся по их проклятой церковной земле, но я даже не мог убрать руку. А сквозь несмолкаемый звон в ушах я слышал другой звук – пронзительный, он поднимался все выше и выше. Когда я, наконец, смог отдернуть руку, то догадался - это визжала Бриджет. Притянув одеяло к лицу как щит, другой рукой она удерживала что-то перед собой, предмет, сверкавший подобно клинку в лунном свете. Серебряный крест. И снова боль пронзила мою голову, когда она закричала на меня: - Чудовище!- вопила она. Смертные опекуны Бриджет подскакивали со своих постелей, бормоча что-то в гневе и страхе, а ее вопли были достаточно громкими, чтоб поднять на ноги всю деревню. Я не боялся их, или наоборот, уверял себя в этом, но затем вспомнил про столкновение со священниками с их волшебной водой и песнопениями, и это было уже слишком для меня. Я отступил к блаженной темноте в углу комнаты и призвал Туманы, дабы люди не смогли увидеть меня. Гарэйн с Эльзабет не отставали. Оставаться в обществе Бриджет, да и в самой деревне было слишком мучительно. Они попытались изгнать все нечистые настроения Церкви, распространившиеся в деревне. По крайней мере, они хотели спасти Бриджет, но не смогли. Пока они были заняты этим, показались священники, принявшиеся тут же разбрызгивать по комнате свою волшебную воду. И она так шипела и курилась, что Гарэйну и Эльзабет не оставалось иного выбора кроме как бежать. Я смотрел, как уста Гарэйна Приносящего Слезы разомкнулись, чтобы заговорить, и ощутил прилив надежды. Возможно, теперь, когда его голос обратит их до детей, рыдающих навзрыд перед лицом такой красоты, эти люди научатся уважать фейри. Но стоило ему вдохнуть в легкие воздух, один из священников поднял маленький кусочек хлеба и зашептал что-то на своем странном языке. И голос Гарэйна умер в его горле. Армии падали ниц, стоило Приносящего Слезы запеть, но один смертный священник с кусочком благословленного хлеба заставил его замолчать. Эльзабет взяла его руку и, призвав Доминион Сумерек, была такова. Я не держал на нее зла из-за того, что они оставили меня. Она знала, что я смогу уйти так же легко, но мне хотелось сделать еще кое-что. Собравшись уходить, я ненадолго отбросил Туманы и выкрикнул, обрушив кулак на дверной косяк: - Помните нас! Это было все, что я смог придумать. Гарэйн сложил бы куда лучшую речь, а его голос не звучал бы подобно скрипу ветвей. Но это не было важным. Как только моя рука коснулась деревянных брусьев, я Высвободил Рассвет и дерево разлетелось, расколовшись на тысячу частей. Смертные, включая Бриджет, глядя на это плакали в страхе. Потом мы вернулись в замок. Ничего иного уже не оставалось. Бриджет однозначно была потеряна для нас, а мои друзья не желали оставаться и смотреть, что будут делать священники со своими водой, крестами и песнопениями. Гарэйн заперся в своих покоях, Эльзабет, напротив, искала моего общества. Я нашел прибежище в своей роще, там я снова чувствовал себя в безопасности, залечивая раны среди моих ив, и она ворковала над моей почерневшей рукой и некогда серебристой корой, покрывавшей ее. Она не могла сделать большего для меня, но было достаточным ощущать ее прикосновение и видеть морщинки в уголках ее желтых глаз, когда она успокаивающе улыбалась мне. Я поговорил с Гарэйном спустя какое-то время. Я представлял, о скольких вещах расскажу ему. Я хотел сказать ему о странной водной церемонии, которую люди провели над Бриджет, тем самым навсегда отобрав у нее ее наследие. Я хотел намекнуть, что эта месть оказалась лучше любой другой, какой он мог бы измыслить для новой Бриджет – не умершей, но потерянной навсегда. Бефет может посетить деревню сам, если ему скажут где она, и увидеть, что осталось от его дочери. Я хотел сказать Гарэйну, что он все-таки победил. И, кроме того, Присцилла в любом случае будет Благословлена в наш Двор. Я мучительно сознавал, как неискренне и жестоко все это бы прозвучало. И потому я не сказал ничего, только то, что сожалею. Гарэйн кивнул, и промолчал. В действительности, я не слышал, чтоб он вымолвил хоть слово с той ночи. Он по-прежнему носит свою броню и готовится к приближающейся войне, но не сказал или не написал о Бриджет, Бефете или даже Люсель. И с его молчанием у меня нет причин плакать.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы оставлять комментарии