Это торжественное мероприятие. Там – вон она, женщина в консервативном черном платье с бриллиантовыми подвесками. Да, та, которая перебрала с духами. Это Эмилия Пруденс, одна из лучших скрипачек Квебека. А вон там - мужчина в красном смокинге. Только Бакстер может выглядеть привлекательно в этом отвратительном тряпье. Кстати, он шеф-повар, поэтому много трахается. Ой, прошу прощения, не знал, что ты еще можешь краснеть.
Я всегда чувствую себя неудобно в смокинге. В нем слишком тесно. Но сегодня выставляется одна из моих картин, так что я тоже решил показаться. Ты еще не видела ее? Тогда позволь мне ее тебе показать. Это одна из моих лучших. Я так думаю.
Вон, видишь? Это карта. Да, я знаю, что она не похожа ни на одну карту, которую ты когда-либо видела. Знаешь, я не делаю карты улиц. Эта была нарисована на моем лучшем, самом дорогом холсте. Я сделал так, чтобы фон выглядел как древний пергамент – позволь заметить, что эта техника требует длительной тренировки. Не задумывайся над тем, что это такое на самом деле... Это не важно.
Сначала я сделал наброски того, что было той ночью. Болото и людей, с которыми я был. Я знаю, что на карте нет никаких людей. Я нарисовал их как зверей, видишь? А цвета, ну цвета значат не больше, чем звери. Естественно, я таинственен; это именно то, чем является карта, моя дорогая. Тайной. Именно такими должны быть Собратья.
Мне пришлось кое-что изменить. На самом деле в центре болота была деревянная платформа. Земляные укрепления не были видны отсюда. И не было следа, который бы вел к хижинам – нам нужны были только те люди, которые догадывались, как туда попасть. Это называется вольностью художника. Я не хотел рисовать деревянную платформу посредине пустого болота. Это было бы неинтересно.
Меня зовут Энтони Сангбо. Ты слышала обо мне? Ты мне льстишь. Но я могу поддаться лести так же, как все. Так что в благодарность позволь рассказать тебе историю карты. Конечно же, это тебе наскучит, но в таком случае, что еще ты ожидала получить в ответ на лесть?
* * *
Платформа скрипнула, когда Энтони сел; в руке он держал тетрадь для рисования. На нем были только трусы, его ноги были голыми, так же, как и грудь.
Засохшая грязь покрывала его икры. Ему и Титу (Titus), как самым молодым Собратьям из группы, было запрещено приходить на эту церемонию полностью одетыми. Одинокий свет, исходящий от четырех маленьких ламп по углам платформы, тускло поблескивал на темной коже Энтони. Когда остальные заняли свои места, Энтони сделал набросок. Он работал простым древесным углем, но его глаза улавливали все цвета. Кто-то напротив него зажег фонарь и уставился на набросок. - Я думал, ты всегда работал с цветом, Энтони, - резко проскрежетал голос старика. - Я прекрасно запоминаю цвет. На этом этапе он не нужен, - Энтони никогда не поднимал взгляд от бумаги. Его рука порхала над бумагой, набрасывая основные линии пейзажа.
Ньѐрож (Njoroge) фыркнул и погасил фонарь.
Теперь мужчина с фонарем и женщина сели в круг. Оума был самым старшим, а значит, главным. Ньѐрож и Нямира (Nyamira) с важным видом уселись по левую и правую руку от него. Энтони сел справа он Нямиры, а Тит слева от Ньѐрожа. Напротив их всех села Кибоко (Kiboko); она отдыхала в задумчивой позе, закрыв глаза. Ее волосы, заплетенные в тугие косы, спадали вниз по плечам.
Тонкий запах смертного пота и страха пронизывал ночной воздух вместе с мускусным оттенком болота и гниением растительности. Два парня сели в центр платформы. Семнадцатилетний Касуки (Kasuki) сидел лицом к старейшинам и их детям. Темно-синие чернила дюжин татуировок – узор из точек и прямых линий – испестрили эбонит его тела. Он снял одежду перед тем, как зайти в болото, но нагота его не смущала. Струйка пота стекала по его лицу, контрастируя со спокойным поведением.
Мадей (Mudei), шестнадцатилетний мальчик, полностью одетый, сел рядом со своим другом. Он сжимал руку Касуки; так ему было комфортнее. Тело Мадея дернулось, когда невдалеке прозвучал резкий крик ночной птицы, но он быстро взял себя в руки.
* * *
Вот почему я выбрал птицу. Птицы всегда напоминают мне маленьких, нервных людей, скачущих вокруг. Возможно, это нечестно по отношению к Мадею: он был хорошим парнишкой, и в конце концов Кибоко Становила его, три года спустя. Но его всегда что-то нервировало. Фиолетовые и оранжевые росчерки объединили эти две вещи. Ты не поняла выбора цветов? На самом деле ты молода, не так ли? Извини, я не хотел тебя обидеть. Я сам не так уж стар, знаешь ли, всего несколько десятилетий.
Видишь, как птица крыльями обнимает большую кошку? Мадей всегда защищал Касуки, даже несмотря на то, что из них двух он был младшим. Ты быстро повзрослела на улицах Лагоса – ты должны была. Талант Касуки? Разве это не видно? Его татуировки. Это не такие татуировки, которые ты можешь увидеть тут. Никаких драконов или вязаных кельтских узлов, никакой колючей проволоки или сердец. Все его тело было покрыто точками и линиями – иногда другие наносили чернила, но эскиз всегда был его. Это делало его очень узнаваемым, но это так же вызывало к нему уважение. Если бы ты встретила высокого импозантного мужчину, всегда спокойного, с почти ничего не выражающим лицом и сплошь покрытым татуировками телом, ты бы тоже, наверно, прониклась к нему уважением.
Тем не менее, не принимай его спокойствие за бесчувственность. Он, несомненно, сильно привязан к Мадею, разве не видно? И посмотри на его цвет – розовый, желтый, алый. Это не цвета человека, лишенного души.
* * *
Когда все уселись, Оума кивнул. Кибоко тихо встала и опустилась на колени позади Касуки. Затем она забрала его кровь, медленно, любовно, с нежностью матери к собственному сыну. В ответ она дала ему свою – она вскрыла свой палец зубами и дала Касуки его лизнуть. Как только его страдальческие глаза прояснились и он начал сосать слишком сильно, она оттолкнула его.
Мадей поднял своего друга за плечи. Мадей сознательно подал руку Касуки, чьи новые острые зубы тихо вошли в голую плоть. Затем новоиспеченный Тореадор начал питался от своего побратима. Мадей кричал, из горла вырывались сбивчивые выкрики боли и удовольствия, его карие глаза расширились.
Когда у Мадея закружилась голова и он резко упал на платформу, Кибоко положила одну сильную руку на плечо Касуки.
- Остановись.
Кибоко задрожал и отстранился, переживание за своего друга вытесняло голод, горевший в его глазах. Он закрыл рану, лизнув ее, и взял Мадея на руки. Глаза Мадея оставались закрытыми.
Голос Оумы был спокойным и таким же темным, как его кожа – каждый звук так же элегантен, как его прекрасное лицо. - С этим мальчиком все будет хорошо. Твое отношение к нему говорит мне, что мы сделали правильный выбор, - его лицо озарила редкая улыбка, и он встал – улыбка исчезла.
Два человека стояло на границе очищенного участка леса. Черный смертный стоял, склонив голову в поклоне, белый за ним стоял со скрещенными руками и фотоаппаратом через плечо. Его длинные коричневые волосы были собраны сзади в хвост, голубые глаза блестели, а пота на нем видно не было, и им не пахло.
Оума повернулся к проводнику.
- Оставь нас.
Все остальные оставались на своих местах и не двигались до тех пор, пока за границей слышимости звуки шуршания листвы и чавканья грязи не растворились в шуме падающего вдалеке водопада.
- Твое имя?
- Джейкоб Грей. Меня прислали сказать вам, чтобы вы оставили это место.
* * *
Нет, да вот же он, Джейкоб – козел! Козел в болоте смотрится не более странно, чем птица, обнимающая крыльями большую кошку. Я никогда не стремился быть реалистом.
Оума – Пегас. Он достоин чего-то величественного. Величественный – воистину подходящее слово для него. Ты можете сказать, что он был нашим лидером – настолько, насколько он им был. Это было уважение-за-возраст, так, что ли – за настоящий возраст, а не внешний. Оума просто был самым старшим. Теоретически, он и другие старейшины, такие, как Нямира и Сир Тита Ньѐрож, принимали все решения вместе, но последнее слово всегда было за Оумой. К счастью, он был умен, поэтому прислушивался к другим.
Переплетения золотого и голубого не показывают справедливость Оумы, но это подсказка. Он был сильным и добрым. Я не всегда соглашался с его решениями и никогда этого не скрывал, но я всегда уважал его. Я был достаточно откровенен в своих взглядах. Он ценил честность больше, чем лесть, хотя иногда и затыкал нам, молодым, рты.
Во время своих путешествий мне часто приходилось напоминать себе, что такое положение дел встречается далеко не везде. Иногда так сложно удержать язык за зубами при других старейшинах, но я стараюсь. Мне кажется, именно поэтому я отрываюсь вместо этого на таких, как ты. Вообще-то я не всегда такой вредный, честное слово.
* * *
- Вы позволили парнишке питаться из близкого ему человека? - на лице Джейкоба явно читался шок.
- Первое питание из любимого учит заботе о смертных, из которых мы питаемся. Запрет питаться от любимых учит только тому, что ничего не стоит использовать смертных как еду, - голос Оумы был спокоен, но его глаза сузились.
- И вы позволяете смертному присутствовать при Становлении? О чем, скажите на милость, вы думали?
Оума сел обратно, как будто поучая ребенка.
- Запрещено проходить через Становление без побратима. Тот, кто не смог накрепко связать со смертным этот процесс, вряд ли имеет шанс надолго сохранить связь со смертными. Его тон был презрительным, смысл очевидным.
- Вы всегда договариваетесь с людьми, которые пришли помочь вам в этом?
- Разве мы просили твоей помощи? Ты гость тут, и это обязывает тебя к определенным правилам приличия. Это не дает тебе права обсуждать наши действия. Вместо ответа, Джейкоб расстегнул сумку, перекинутую через его плечо ниже фотоаппарата. Он вынул пачку фотографий и кинул их на платформу. Энтони отложил в сторону свою тетрадь для рисования и пролистал их.
- Спутниковые фотографии местности? Симпатично, но бесполезно. Думаешь, они убедительны?
Джейкоб уставился на Оуму.
- У тебя принято позволять птенцам перебивать твоих гостей?
Оума улыбнулся.
- Его аргумент был к месту. Ты думал удивить кучку невежественных аборигенов вещами, о которых они не имеют ни малейшего понятия? ты ошибался. Мы тут не прячем наши головы в песок.
- Хорошо. Тогда вы, несомненно, знаете об археологах, которые собираются приехать изучать ваши руины, и я могу вернуться в Голландию. Джейкоб собрался уходить.
- Кто прислал тебя? - голос Нямиры старчески дрожал, так же, как дрожал уже на протяжении столетия.
- Гауманн (Haumann).
* * *
Это было волшебное слово, понимаешь? Гауманн был Тореадор, которого мы узнали пятью годами раньше. Он был хорошим Сородичем, и мы многому научились у него. Мы уважали его. Если он послал Джейкоба, значит, Джейкоб был важен.
Даже если он пришел от него, он был всего лишь пурпурным, коричневым и светло зеленым козлом.
Гауманн? Я бы, вероятно, изобразил его единорогом, полностью белым. Он не был наивным, но он был невинным, если так можно сказать. Я научил его смотреть на людей как на зверей, и он так и не простил меня – сложно остановиться, раз начав. Ты поймешь, когда уйдешь отсюда этим вечером. Трудно оставаться с серьезным лицом, когда общаешься с разгневанным Бруджа, но единственное, о чем ты в этот момент можешь думать, так это о том, как он похож на бульдога. Гавканье на него не поднимает его настроения.
Да, я сам иногда удивляюсь, как я до сих пор жив. Удача, мне кажется, и очень быстрые ноги.
* * *
- Вам надо уходить отсюда. Вы больше тут не в безопасности, - теперь тон Джейкоба был серьезен. Он сел на платформу. Кибоко и Касуки отошли в угол, Мадей лежал на руках у Касуки, его глаза до сих пор были закрыты, а дыхание было прерывистым. Энтони яростно делал наброски. Касуки взглянул через его плечо и увидел намеки на рога и фотоаппарат.
- Вы сказали, идут археологи? – спросил Тит.
- Ну да, возможно, - Джейкоб избегал смотреть Титу в глаза, - у них непременно есть эти фотографии. Они еще точно не определились, куда пойдут, но может быть, что сюда.
Энтони покачал головой. Его тон был тихим, а глаза не отрывались от эскизов.
- Мы уже некоторое время знали о спутниковых фотографиях. Перед ними были фотографии с воздуха. Раньше этого было недостаточно, чтобы выгнать нас отсюда – почему мы должны уходить теперь?
- Ты что, не слышал, что я сказал? Они могут прийти сюда с экспедицией! – Джейкоб замахал руками в воздухе, как будто бы мог замкнуть угрозу между своими руками.
- Зачем им это? – Энтони улыбнулся и, наконец, взглянул Джейкобу в глаза, - никто не хочет слышать про руины в Нигерии. Это не так впечатляюще, как пирамиды. Тут нет драгоценных камней и нераскрытых тайников с золотом. Я напомню тебе, что это место даже обговаривалось в научном журнале в 1959 году, и до сих пор никто сюда не пришел. Они увидели его на фотографиях с воздуха, но им все равно. Это место защищало нас на протяжении столетий, почему оно перестанет защищать нас сейчас?
Ньѐрож нахмурился.
- Ты просто хочешь остаться в доме своих предков. Возможно, это более важно для тебя, чем наша безопасность.
- Ничто не важнее для меня, чем наша безопасность, - в голосе Энтони прорезались резкие нотки, - любой, кто говорит иначе, – дурак. Я просто говорю, что тут нам безопаснее.
Голос Нямиры был задумчивым, она постукивала одним из своих крючковатых пальцев по древесине платформы.
- Мы до сих пор не знаем, как это место защищает нас, и нет ни одного достоверного факта, что оно вообще нас защищает. Все, что мы знаем, так это то, что до сих пор никто нас не нашел.
Энтони бросил свою тетрадь для рисования на платформу; кусок угля, которым он делал наброски, скатился в болото с громким стуком и тихим всплеском.
- Как оно может нас не защищать? Вы говорили мне, что мы живем среди руин, по площади превосходящих пирамиды, и никто нас не нашел просто потому, что им лень? Чтоб я провалился. Вы знаете так же хорошо, как и я, что легенды...
Нямира взглянула на свое дитя.
- Ты слишком суеверен. Мне кажется, что Гауманн может быть прав.
* * *
Вот тут я понял, что ошибаюсь. Это было не «Джейкоб может быть прав», но «Гауманн может быть прав». Они доверяли Гауманну, а не Джейкобу. Это было правдой; я не хотел покидать дом своих предков. Я не хотел оставлять место, которое так долго служило нам верой и правдой. Я не хотел уходить из дома только потому, что парочка старейшин поехала крышей.
Пускай пялятся. Мне было все равно, слышали ли меня. Что они со мной сделают? Они уважают меня, они пока еще не должны повести себя грубо. Грубость будет после вечеринки – вот такая игра. Хотя все в порядке. Я не играю в эти игры, так что этому не придадут такого большого значения. Кроме того, я покину город завтра ночью.
Я не люблю долго оставаться на одном месте. С тех пор, как мы покинули наш дом, я больше нигде не чувствую себя в безопасности.
Остальные? Ну, они рассеялись. Мы говорили о том, чтобы держаться вместе, но понимали, что это небезопасно. У нас было там свое небольшое общество, так что до тех пор, пока мы не убивали, мы не голодали. Но с тех пор, как мы ушли, стало все сложнее скрывать свои голодные потребности. Поэтому большинство из нас полностью съехали. Нямира и я до сих пор контактируем по многим вопросам, она мне как мать. Она властная мать, пытающаяся изо всех сил влезть во все мои дела, но тем не менее, она мать. Да, она курица в углу; светло-зеленый был единственным подходящим для нее цветом.
Синяя змея – это Кибоко. Знаешь, она по-настоящему любила Касуки. Я надеюсь, что они до сих пор путешествуют вместе с Мадеем. Да, большинство зверей не африканские. Я пытался подобрать таких, которые как можно лучше подходят под характер каждой личности, и я уже немало путешествовал на тот момент. Мне кажется, дело тут было и в заносчивости. Я хотел, чтобы любой чужак, который увидит картину, знал, что я путешествовал и что я не был тупым дикарем. Только сейчас, оглядываясь назад, я могу видеть тот недостаток уверенности в себе. Тем не менее, я ничего не хочу менять. Я думаю, что работа художника должна отражать его недостатки так же, как и достоинства.
* * *
- Итак, мы уйдем в течение следующего месяца. Это решено, - Оума поклонился, и Нямира и Ньѐрож поклонились вместе с ним.
Впервые Касуки выглядел печальным, и он прижал Мадея ближе к себе, чтобы было удобнее. Кибоко положила руку на его сильное плечо и сжала. Энтони поднял тетрадь и ступил в болото, его ноги утонули в грязи.
- С ним все будет хорошо, - сказала Нямира Оуме, - он прекрасно приспосабливается; это одна из причин, почему я его выбрала. Просто ему надо немного времени. Он первым из нас уйдет, попомнишь мое слово.
Энтони, который слушал своими обостренными чувствами даже когда ушел, понял, как легко его Сир читает его. Он оглянулся на платформу и увидел Касуки, несущего Мадея на руках. Касуки сошел с платформы осторожно, чтобы не потревожить друга. Кибоко помогала ему одной рукой. Касуки увидел, как Энтони смотрел на него, и улыбнулся грустно, натянуто.
Энтони снова отвернулся. Нямира была права, он уйдет первым. Он уйдет следующей ночью и направится в Южную Америку. Если он должен уйти, то он должен уйти далеко.
