Волшебная Сказка: Проклятье Серной Джилл

Говорят, что на свет никогда не появлялся нокер, у которого не нашлось бы какой-то гадости, которую он мог бы сказать о ком-то или о чем-то. Что ж, это действительно так. Злоба накапливается в глотке нокера, подобно росе, собирающейся в консервной банке, и ему лучше изрыгнуть ее прежде, чем он задохнется от нее. Тем не менее, так было не всегда.

Когда-то, давным-давно, нокеры и гоблины были единым народом. Причины их разделения заслуживают отдельной истории, но, как бы то ни было, это произошло. Результатом их разрыва стало множество неприятностей. В частности, нокерам пришлось привыкать к самостоятельному существованию, и, во многих случаях, это было связано с необходимостью разбираться с вопросами придворной политики, как и подобает представителям уважающего себя кита, даже если в их сердцах продолжала саднить горечь.

Дело в том, что в те дни нокеры были настолько переполнены злобой, что их желчь периодически выплескивалась у них изо ртов, и наносила немалый вред всему, что имело несчастье оказаться поблизости. В то же время, они не чуждались и любви – многие нокеры влюблялись или сознательно протягивали руку помощи оказавшемуся в беде незнакомцу. К сожалению, им было нелегко избавиться от старых гоблинских привычек. Невзирая на то, что, в конечном счете, им удалось освободиться от большей части своих дурных пристрастий, один из этих пороков со временем только усилился.

В мире никогда не существовало смертного или Китэйна, который мог превзойти нокера в искусстве сквернословия. Нокеры называют это своим природным талантом. В те далекие дни они владели им еще лучше, чем теперь. Разозлившийся нокер мог изрыгнуть целую тираду, состоящую из скверных слов, и что-то неподалеку вполне могло умереть или сломаться. Их злоба воистину обладала немалой силой.

Естественно, что это приводило к немалым проблемам, связанным с их работой. Нокеры все еще считались лучшими мастерами, вне зависимости от того, шла ли речь об изготовлении игрушек, создании оружия или строительстве замков. Тем не менее, один неудачный удар молотком, пришедшийся по пальцу нокера, приводил к тому, что ремесленник начинал изрыгать проклятья, и все его труды превращались в прах, распадаясь на части из-за невозможности противостоять его ядовитым словам. В силу этого, нокеры пытались не ругаться в непосредственной близости от своего рабочего места. Они старались сдерживать свой гнев до тех пор, пока больше не могли удерживать его в себе, после чего выбегали во двор и высвобождали все свои гадкие слова. Тем не менее, это сложно было назвать идеальным выходом: многоэтажные ругательства нокеров нередко убивали пролетающих поблизости маленьких птичек или же сбивали краску с соседних домов.

Однажды мудрейший из ремесленников, Бизамедас, разработал хитроумный план. Он отправился на утес Кайвера, где в тайне работал на протяжении целого года. Когда его работа оказалась завершена, он отправил послания всем представителям своего рода, обязав каждого из живущих на свете нокеров прибыть к утесу и услышать то, что он собирался поведать им.

Все они пришли туда, начиная с нокеров Мерцающих Холмов и заканчивая обитателями Осенних Островов. Все они дивились происходящему, и пытались угадать, что же сотворил Бизамедас, и что именно скрывалось под пологом парусины у подножия утеса. Когда последний из приглашенных прибыл, Бизамедас сдернул парусину, открыв взглядам собравшихся белый камень, обточенный так гладко, что с виду он напоминал исполинское яйцо.

“Узрите Камень Василиска”, – воскликнул он. – “Я создал этувещь для того, чтобы она стала сосудом, в который вы сможете излить свой яд. Если вам захочется произнести что-то гадкое, произнесите эти слова в камень, который сумеет вынести их. Поделитесь с ним своими лучшими проклятьями, своими самыми зловещими пожеланиями и отвратительными словечками, которые прочно поселились в ваших головах. Отдайте свои гадкие речи камню, чтобы больше не вредить своей работе и соседям!” После этого Бизамедас изрыгнул отвратительное проклятье в камень, и тот полностью поглотил его слова – и ничего не произошло.

Затем каждый из присутствующих нокеров принес клятву (и это было не обычное обещание, а торжественное обязательство, данное перед ликом Грезы), что он не будет изрыгать свою злобу в окружающий мир, а только в Камень Василиска. После того, как каждый из них покончил с этим, все они вернулись в свои дома и мастерские, будучи уверенными в том, что Бизамедас нашел хорошее решение этой проблемы.

Итак, нокеры снова занялись строительством и ремеслом, но теперь они держали свои отвратительные словечки при себе. Сначала, это было нелегко, но одна мысль о дожидающемся их Камне Василиска даровала им необходимую силу и стойкость. Сначала раз в неделю, затем каждые две недели, а потом единожды в месяц, каждый из них посещал утес Кайвера, где высвобождал всю ту злобу, которая накопилась в нем. Камень с жадностью поглощал все их проклятья одно за другим. Бизамедас даже устроил по Очагу с каждой стороны Камня, чтобы нокеры без труда могли добраться туда как днем, так и ночью.

По мере того, как с течением времени Камень Василиска накапливал ядовитые слова нокеров, он постепенно темнел, пока не приобрел светло-розовый оттенок. Это никого не обеспокоило – в конце концов, это было чудом, что камню вообще удавалось удержать в себе нокерский яд. Если единственным побочным эффектом этого стало легкое изменение цвета, то творение Бизамедаса, пожалуй, было еще более чудесным, чем могло показаться на первый взгляд.

В то же время, Камень был далеко не единственным чудесным творением гения нокеров. В отсутствие губительного влияния вспышек их гнева, нокеры создавали удивительные шедевры в гораздо больших количествах, чем когда-либо до этого. Сверкающие механические птицы танцевали среди изящных минаретов, тогда как сияющие корабли гонялись друг за другом под серебряными мостами.

Конечно же, далеко не все их творения были такими же безобидными. Мечи теперь стали острее, луки – сильнее, а щиты – прочнее. Нокеры создавали исполинские машины, которые могли метать валуны, массивные баллисты, стрелявшие огромными стрелами, и удивительно прочные тараны, призванные разрушать стены величественных замков, построенных другими нокерами. Боевые машины двигались по полям сражений, ошеломляя воинов грохотом дерева и стали. И когда нокерам, создававшим этих механических чудовищ, требовалось сделать небольшой перерыв в работе для совершения "срочного" путешествия, могучие правители всегда позволяли им это. Аристократы ценили творения нокеров больше, чем что-либо другое, и совсем не хотели прогневать их создателей.

Одним из самых гордых и богатых правителей того времени был герцог Налат Оулсбэйн, Лорд Латунного Холма. Немногие могли превзойти его в искусстве фехтования, и ему принадлежали самые яростные гончие вирмы тех времен, но ему было мало этого. Когда он наблюдал за исполинскими медными механизмами, сражавшимися на поле боя, в его разуме возникла странная мысль. "Если даже менее значительные правители обладают подобными машинами", – произнес он, – "тогда почему у меня нет чего-то еще более величественного?" И тогда он поклялся, что ему будет принадлежать самая большая, сильная и смертоносная боевая машина, которая когда-либо существовала на свете.

Конечно же, подобную вещь мог создать далеко не каждый инженер. И тогда он отправился на поиски величайшего Неблагого ремесленника этого мира. К кому бы он не обращался за помощью, все нокеры давали ему один и тот же ответ. Только один из их числа в полной мере соответствовал этому описанию.

Это была Серная Джилл, как они называли ее, ибо ее нрав был горяч как адские горны, а вещи, которые она создавала, отличались такой беспощадной жестокостью, что они с легкостью могли бы сойти за творения самого Дьявола. Когда герцог Оулсбэйн нашел ее, она работала над боевым доспехом для драконов Порченного Ручья. Оулсбэйн предложил Джилл доброе золото и чистую сталь, если она создаст для него величайшую из когда-либо существовавших боевых машин. Преисполнившись гордости, Джилл согласилась. Она плюнула на свою ладонь, и пожала его руку, ухмыляясь при виде того, как исказилось лицо высокомерного лорда.

Герцог Оулсбэйн позволил Джилл использовать мастерскую в Латунном Холме, и она принялась за работу. Эта мастерская представляла собой мрачное логово металла и пламени, которое прекрасно подходило Серной Джилл. Она составила необходимые схемы всего за неделю, а затем начала работать с кузницами и строительными лесами. Ей удалось проработать два месяца, прежде, чем дурной нрав начал одолевать ее терпеливость, и она попросила герцога Оулсбэйна разрешить ей ненадолго отлучиться. Тем не менее, он отказал ей.

"Только после того, как ты закончишь с работой", – сказал он ей холодно. После этого он позвал солдат, приказав им охранять мастерскую, и ушел. Джилл едва не повалила стены мастерской проклятьем, рвавшимся у нее изо рта, но ей вовремя удалось взять себя в руки. Учитывая то, что у нее не было другого выхода, и на кону стояла ее гордость, Джилл продолжила работать над боевой машиной.

Она проработала еще два месяца, и снова попросила о разрешении отлучиться, чтобы навестить Камень Василиска. Но Оулсбэйн вновь отказал ей. "Только после того, как ты закончишь с работой", – повторил он. И так Джилл продолжила работать, пока не истек год, и она не попросила об отлучке еще раз. Но, как и раньше, ответом Оулсбэйна было: "Только после того, как ты закончишь с работой". И так продолжалось до тех пор, пока не завершился пятый год, на протяжении которого Серная Джилл должна была держать весь свой яд внутри себя. 

Наконец-то машина была закончена. Серная Джилл назвала ее Великим Джаганатом, и это имя прекрасно подходило ей. Высота Великого Джаганата равнялась 70 футам, и массивные боевые косы, которым он был оснащен, могли срубать стволы исполинских дубов с такой легкостью, как если бы это были стебли овса. Огонь вырывался из его утробы, и коварные приспособления для метания дротиков усеивали его спину. В самом центре Великого Джаганата располагался исполинский медный таран, сделанный в форме сжатого кулака. Джилл доставила его в расположение армий герцога Оулсбэйна, а затем сдернула скрывавшие его покрывала, открыв машину глазам собравшимся. Когда герцог увидел ее, то на мгновение у него перехватило дыхание.

Устыдившись своего страха, он обратил свой гнев на Серную Джилл. "Неплохая работа, инженер", – произнес он холодно. – "Ты потратила немало времени на нее. Теперь ты можешь идти. Вскоре я отправлю тебе твою плату". После этого, он отослал ее прочь, не обращая внимания на то, что разгневанная нокерша едва не задыхалась от ненависти.

Затем герцог Оулсбэйн отправил свою армию к близлежащим Оранжевым Холмам, поставив во главе колонны Великого Джаганата. И пока он шествовал навстречу подвигам, преисполнившись гордости, Серная Джилл со всей возможной скоростью мчалась к утесу Кайвера. Некоторые говорят, что она была настолько переполнена ядом, что ее следы наполнялись пеплом, и несчастные странники в ужасе отшатывались, страшась оказаться у нее на пути. Лишь глупая мантикора осмелилась загородить ей дорогу, но и она пала замертво, услышав лишь короткое шипение, вырвавшееся из-за намертво сомкнутых зубов Серной Джилл.

Джилл достигла камня на закате. Когда она добралась туда, там никого не оказалось, что показалось ей добрым знаком. Серная Джилл прижала руки к Камню Василиска, и нагнулась над ним. Затем, она начала извергать ругательства.

Благие и Неблагие, нокеры и гоблины, и даже красные шапки – никто из них никогда не произносил проклятья, подобного тому, которое сорвалось с языка Серной Джилл в тот вечер. Первые несколько слогов, прозвучавших в воздухе, были настолько отвратительны и нечестивы, что никто из Китэйнов попросту не смог бы представить себе нечто подобное, и ее слова могли заставить прослезиться даже самых отвратительных обитателей Горлодерных Ям, славящихся своими слизистыми жвалами. Первые же предложения, изреченные Джилл, могли бы расколоть краеугольный камень Каэр Нитэйна и расплавить меч Высокого Короля. Если бы она высвободила эти слова где-либо еще, то деревья на много миль вокруг потеряли бы свою листву. Но пять лет труда и пять лет оскорблений Оулсбэйна не могли вместиться в несколько слов. В тот вечер Серная Джилл произнесла самое ужасное ругательство, которое когда-либо произносила. Вся ее ненависть к герцогу Оулсбэйну и тому, к чему он когда-либо прикасался, изливалась ядовитым потоком ярости и злобы, которому не суждено было пересохнуть.

Когда закат сменился сумерками, Камень Василиска изменил свой цвет с розового на багровый. Но глаза Джилл были затуманены слезами ненависти, и она даже не заметила произошедшие изменения. После восхода луны камень уже отливал кроваво-красным там, где на него падал свет Очагов. В последующие часы его цвет стал напоминать цвет доброго вина. Тем не менее, излияниям Джилл не было конца. Только когда небо начало светлеть, и камень стал практически черным, Джилл приблизилась к концу своего проклятья.

Когда солнце показалось над горными вершинами, Серная Джилл произнесла свои последние страстные слова. Она подняла голову и устало вздохнула, утирая капли пота и слез, стекающие по ее лицу. Ее сердце ныло от того, что ей так долго приходилось удерживать в нем это великое проклятье, и она чувствовала себя слабой как слепой котенок.

Когда первые лучи солнца прикоснулись к Камню Василиска, который к тому моменту уже стал черным как уголь, он треснул, издав звук, напоминающий отдаленный раскат грома. Джилл сложно было назвать глупой, даже невзирая на ее долгую службу Оулсбэйну, и потому она немедля отпрыгнула назад. Оттуда она с открытым ртом наблюдала за тем, как трещина на поверхности камня увеличивалась. Внезапно поднялся ветер, и там, где он прикасался к внутренней поверхности камня, раздавались отдаленные звуки голосов. Постепенно, эти голоса становились громче, и трещина расширялась.

А затем, Камень Василиска взорвался.

Камень разлетелся на куски с громким треском и ревом, высвободив целую бурю злобы. Каждое проклятье нокеров, которое когда-либо поглощалось им, оказалось во власти ветра, который разнес их во все уголки мира. И когда этот ужасающий шторм утих, все разлетелось на части.

Конечно же, буря не уничтожила все, к чему она прикоснулась. Она погубила множество маленьких птичек и других существ, которым не посчастливилось оказаться у нее на пути. Кое-где она сокрушила небольшую скалу, или же уничтожила невысокое дерево, растущее в неудачном месте. Но творения нокеров стали чем-то наподобие громоотводов этого шторма: их изящные формы как будто бы привлекали к себе яростные ветра. Все, что создали нокеры с момента сотворения Камня Василиска, и многое из того, что они успели сотворить до этого, оказалось уничтожено или испорчено. Топоры троллей, висящие на стенах их пиршественных залов, раскалывались на куски. Замки Ши издавали оглушительный треск и распадались на части. Излюбленные игрушки красных шапок ломались и превращались в прах. Беспощадные ветра даже проникли в крысиные туннели слуагов и морские дворцы селки, отравляя и уничтожая созданные нокерами безделушки.

Но самый ужасный черный ветер пронесся по полю боя у Оранжевых Холмов, уничтожая все оружие и доспехи, оказывающиеся у него на пути. Он проник в самое сердце величайшего творения Серной Джилл, Великого Джаганата, и разбил его на куски. Шестеренки разлетелись на много лиг вокруг. Массивные боевые косы сокрушили ряды целых армий, прежде, чем обрушились на землю. А затем сломался медный кулак тарана, расплющив Оулсбэйна в лепешку.

Вскоре после этого буря стихла, но проблемы нокеров только начинались. Все представители народа Китэйнов, начиная с высочайшего из правителей Ши, и заканчивая смиреннейшим из конюхов-богганов, издали оглушительный крик и потребовали объяснений. Почему все превратилось в руины? Что произошло? Но пребывающие в замешательстве нокеры не могли ответить на эти вопросы. Поспешно извиняясь и умоляя простить их, ремесленники бросились к утесу Кайвера, чтобы излить свое недовольство.

Когда они прибыли туда, то с ужасом обнаружили там черные осколки Камня Василиска. Они начали яростно жестикулировать и панически задавать друг другу бессмысленные вопросы, но никто из них не осмеливался выругаться из страха перед тем, какие последствия это могло бы повлечь за собой. Никто из них не замечал Серную Джилл, которая продолжала сидеть возле расколотого камня.

Затем сам Бизамедас, сгорбленный и изрядно постаревший, взобрался на один из осколков камня, и присел на него. Он немного подумал, а затем посмотрел вниз, на своих собравшихся сородичей. “Не пытайтесь сдержать в себе свой гнев”, – произнес он, в конце концов. – “Высвободите его из своих сердец, и посмотрим, что последует за этим”.

Услышав это, каждый нокер, который прибыл к Камню, впал в ужасающий гнев, выкрикивая отвратительнейшие оскорбления своим соседям, осколкам разбитого камня, небу – всему, что попадалось ему на глаза. Эти отвратительные слова заставили содрогнуться облака, и убили всех жучков в радиусе мили. Нокеры кричали и ругались часами, пока не сорвали голоса. Но даже это казалось чем-то ничтожным, по сравнению с великой бурей проклятий, высвобожденной камнем.

Из числа собравшихся возле Камня нокеров только двум было нечего сказать. Сам Бизамедас был слишком стар для того, чтобы кричать, а какой смысл ругаться, если ты все равно не услышишь свой голос среди общего шума? Что же касалось Джилл, то ее проклятье оказалось настолько сильным, что обожгло ее язык. Кроме того, излив свою злобу, и созерцая творящийся вокруг хаос, она чувствовала, что ей больше нечего сказать.

Когда весь яд и злоба нокеров истощились, они начали замолкать один за другим. После того, как последний уставший и охрипший ремесленник опустился на траву, Джилл поднялась на ноги. Медленно и осторожно произнося слова, чтобы как можно меньше тревожить свой израненный язык, она призналась, что разрушила камень. Джилл поведала своим собратьям о том, как это случилось. Она рассказал им о герцоге Налате Оулсбэйне и Великом Джаганате, и унижениях, которые ей пришлось вынести. И, наконец, она пристыжено поведала о том, как треснул Камень Василиска, и злоба нокеров снова вернулась в мир.

Когда она закончила свою историю, некоторые нокеры начали переговариваться между собой, споря о том, что бы они сделали, и чего бы они не делали на месте Джилл. Тем не менее, большинство хранило молчание, не желая вновь выпускать свои грязные словечки в окружающий мир.

Бизамедас покачал головой, и посмотрел на всех собравшихся. “Второго Камня Василиска не будет”, – объявил он. – “Я думал, что камень поможет нам, но я не рассчитывал на то, что одна молодая дама окажется еще большим нокером, чем я”.

Он стукнул молотом по камню, объявляя о том, что сейчас последует официальное заявление. “Джилл Обожженный Язык (и так ее именовали с той поры) доказала мне, что мы не можем вечно сдерживать себя. Последствия этого оказались хуже того, что было ранее. Чем больше мы пытались удержать наше зло в себе, тем более злосчастными оказывались последствия его высвобождения. Оно никуда не исчезло! И если даже камень не сумел удержать его, то ничто в этом мире не сможет!

Так ругайтесь же как только у вас возникнет такая нужда! Совершенство на несколько лет – это не совершенство, особенно, если ради него приходится отрекаться от собственной природы. Если ваша работа окажется подпорчена из-за того, что у вас не вовремя вырвалось грязное словечко – не опускайте руки! Никто не сделает ее за вас, разве не так? Для этого может потребоваться сотня Весен, но, рано или поздно, мы сумеем создать нечто идеальное!”

После этих слов Бизамедас замолчал, и спустился на землю. И тогда собравшиеся нокеры начали ругаться. На самом деле, они не прекращали делать это, пока не разошлись по домам, и даже после этого они продолжали оглашать окрестности крепкими словечками, вновь приступая к работе. Более того, пока они исправляли весь тот вред, который причинил проклятый шторм (и им понадобилось немало лет для того, чтобы снова постичь все тайны своих машин), они продолжали ругаться и жаловаться на судьбу.

Хотя за прошедшие столетия мастерство нокеров изрядно улучшилось, невзирая на их склонность к сквернословию, им все еще далеко до того удивительного совершенства, которым некогда отличались их творения. Но каждый нокер помнит об нем, и неустанно работает над тем, чтобы обрести его вновь. И хотя их проклятья и богохульства продолжают искажать и портить их творения, по крайней мере, мир больше не знал бед, подобных тем,которые были вызваны проклятьем Джилл Обожженный Язык.