Между Мирами: Канун Самхейна

Вещи, с которыми мы ежегодно не встаем лицом к лицу на Самхейне, могут сами стать лицом к лицу с нами в наш смертный час, когда нам может недоставать сил.

Падди Слейд (Paddy Slade), «Энциклопедия Белой Магии: Справочник по временам года»

Черные волосы Деборы развевались вокруг ее лица. Она с вызывающим видом стояла перед женщиной, восседающей в старом кресле-качалке. Она была возмущена тем, что ее притащили сюда, на передний двор дома этой старой женщины, где ей даже не разрешалось сесть. Арион, Терн и Танит образовали кольцо вокруг нее, вынуждая ее продолжать мериться взглядами со старухой. Да что это за дерьмо такое? Жесткий, холодный ветер, наполняющий сердце Беркширов, продувал ее легкую куртку. Нахмурившись на вопрос ведьмы, Дебора огрызнулась: «Чего я хочу от жизни? Убогий вопрос. Как насчет богатства и власти, для начала?»

Мать Селена уставилась на молодую женщину и медленно улыбнулась. Ни ей, ни остальным не требовалась плотная верхняя одежда. Их силы сохраняли их согретыми, хотя ветер шумел в зарослях вечнозеленых кустов и дребезжал окнами.

По позе девушки она читала разочарование и браваду, вместе со страхом и предвкушением. Молодые никогда не понимали, насколько много она узнавала, просто ощущая их гормональный и химический баланс.

«Стой тихо, - прошептала она. – Слушай. Смотри. Скажи мне, что ты слышишь и видишь».

Для Матери Селены яркая зелень, темнеющее синее небо и оранжево-красное солнце, которое превращало облака в пламя, складывались в великолепную панораму. Ветер, скрип ветвей по стенам ее дома, даже тихий шорох обуви Терна по террасе двора, были отлично слышны. Мать Селена ожидала, надеясь, что Дебора одолеет свои чувства и задумается над вопросом по-настоящему. Если она этого не сделает, Мать Селена научит ее понимать настоящую боль и страх.

Дебора решила, что с нее достаточно игр. Арион обещал ей знание и могущество. Все знали, что он называл себя практикующим ведьмаком. Ей стоило лучше подумать, прежде чем приходить сюда с ним и его странноватыми друзьями – особенно в Хэллоуин. Она начала по-настоящему чувствовать беспокойство. Это всегда злило ее.

«Я не слышу ничего особенного, кроме ветра, и он, кстати, промораживает меня до костей, - выразила претензию она. – Я вижу тебя, дурацкую верхушку горы и ободранный старый домишко». Она перевела дыхание.

«Все это было ошибкой. – Она повернулась к Ариону. – Отвези меня домой, сейчас». Призвав в свой голос всю авторитетность, сколько смогла, она попыталась силой воли призвать его повиноваться. Она почувствовала себя ужасно уязвимой. Арион улыбнулся. Терн поднял бровь. Танит рассмеялась. Ее страх разросся. Хэллоуин. Ведьмы. Дерьмо. Как ей раньше в голову не пришло, что она была нужна им для жертвоприношения.

Мать Селена ткнула Дебору в колено своей клюкой. Дебора почти вскрикнула. Нет, этого не может быть.

«Прояви внимание, - скомандовала Мать Селена. – Ты утверждаешь, что хочешь силы, а сама, получив простейшую задачу, даже не пытаешься ее выполнить. Как мне учить кого-то, у кого нет желания учиться?»

«Кто сделал тебя Богом?» Гнев Деборы и ее облегчение – ее все-таки собрались учить, а не приносить в жертву – сплавились в вызов.

«Лучше спроси, кто мог бы сделать богиней тебя саму». Справившись с собственным раздражением, Мать Селена встала и вцепилась в плечо Деборы.

«Коль скоро ты не даешь мне ответа на мой вопрос, я расскажу тебе, что слышу и вижу я».

Плечо Деборы начало пульсировать болью в том месте, где в него вцепилась старая женщина, но она чувствовала, что у нее нет сил убрать эту руку или отодвинуться самой. Глаза Матери Селены уставились в ее собственные; холодный пот скользнул между грудей Деборы, побежал по ее позвоночнику.

«Я слышу ветер, да. Но я слышу намного больше. Твоя кровь поет в твоих венах и пульсирует в твоем сердце в том же ритме, как море, бьющееся о скалистый берег. Дыхание похрипывает сквозь твое горло, и ревет в твоих легких, и вырывается назад. Я слышу, как моргают глаза, как растут волосы, слышу звуки пищи, движущейся по твоей утробе, и звуки пота, текущего по твоему телу.

Я вижу твою дрожь. Твои глаза меняют цвет, а зрачки расширяются, лицо побелело, как молоко, а щеки ветер окрасил румянцем. Неуверенность, страх, сама жизнь, которая пульсирует в тебе, явно видна мне. Я знаю о тебе больше, чем ты могла бы поверить».

Боль в ее плече разрослась, как тлеющий огонь. Дебора попыталась вырваться из хватки, но ее движение оказалось медленным. Как костлявая старушка может быть такой сильной?

«Больно, да? – Каркнула старая женщина. – Это потому, что я напрямую влияю на твои нервные центры. Я с такой же легкостью могу остановить твое сердце или послать сгусток крови в твой мозг».

Дебора посмотрела на нее с неприкрытым ужасом. В панике она попыталась вырваться, но почувствовала, что ее мышцы свело спазмом, и поняла, что поймана.

«Пожалуйста…» - прошептала она.

Боль прекратилась. Она рухнула на колени, когда ее мышцы оказались освобождены от паралича.

Мать Селена опустила руку и улыбнулась: «Это было всего лишь мелким действием».

Дебора облизнула губы. Дрожа, но уже не от холода, она спросила: «Что это было?»

Мать Селена погладила иссиня-черные волосы девушки, безмятежно уставившись на закат. «Это, - сказала она, - была сила!»

 

***

 

Поэт есть… полу-божественная фигура, которая, соединяя магию, мифологию и поэзию, может существенно влиять на общество.

М. С. Флэннери (M. C. Flannery), Йетс и магия, ранние работы

Тиг (Teague) переодевался в свой костюм барда. Он заколол свой темно-синий бархатный плащ серебряной брошью, поднял свою арфу – небольшую, какие держат на коленях во время игры, - и изучил свое отражение в зеркале. Одежда и арфа выглядели замечательно. Его тощее тело, худое лицо, карие глаза и длинные каштановые волосы выглядели так же, как и всегда. Обыденно. Он ненавидел себя за то, что он такой обычный. Разумеется, он бы смотрелся немного лучше, будь он все еще здоров.

Ударив по струнам и вызвав из арфы мелодию, он поднял себе настроение мыслью о том, что хотя бы его музыка не обыденна. Ему нравились старинные ирландские и шотландские баллады и песни, и так же они нравились людям на Фестивале Возрождения (Renaissance Fair). Все лето он бродил по ярмарке, пел и рассказывал старинные истории. Платили ему немного. Остальное он наверстывал на чаевых от туристов. Он был рад играть на специальном Осеннем Фестивале, который устраивали в честь Хэллоуина. Деньги ему бы пригодились.

Ведя машину к площадке фестиваля, он мурлыкал мелодию и размышлял о мальчике, которого повстречал вчера. Его слова все еще зудели в голове Тига.

«Зачем ты тратишь силы, пытаясь уловить время, которое прошло? Пойдем со мной, и я покажу тебе, как заставить подобные времена снова наступить».

Тиг тогда просто уставился на него – его ослепила внешность мальчика, и ему польстила заинтересованность, которую тот проявил. Но Тиг с тех пор успел подумать над его словами. Он не был счастлив, живя в мире, где не было места поэтам и мечтателям. Тиг знал, что, если мальчик снова придет на фестиваль, он последует за ним, куда бы тот его ни повел.

Тиг был посредине «Рыцаря Эльфина», когда заметил, что мальчик тихо стоит слева от него. Блондин. Невероятные голубые глаза и улыбка, за которую можно умереть. Как он мог забыть его имя? Робин. Тиг закончил песню, не допев последнего куплета. Остальные посетители фестиваля, кажется, не заметили, но Робин улыбнулся. «И снова здравствуй», сказал Тиг и подумал про себя: «Замечательное начало беседы. И что случилось с великим поэтом?». «Нервы», подумал он.

Робин улыбнулся. «Ты принял решение?»

«Какое решение?» Он знал, что имеет в виду Робин, но потянул время, пытаясь разобраться в своих подлинных чувствах.

«Пожалуйста, не надо притворяться. Если ты хочешь узнать истины прошлого, если ты хочешь помочь сделать мир таким, каким он мог быть, ты должен довериться мне и пойти со мной сейчас. Второй раз я не попрошу».

«Дай мне несколько минут подумать, хорошо?» Тиг прислонил арфу к клену. Еще неделю назад или около того клен пылал цветом. Теперь его потрескавшиеся, коричневые листья трепетали на ветру. «Мне надо побыть в одиночестве. Я вернусь через несколько минут. Так нормально?»

Робин кивнул. Тиг побрел подальше от фестивальной площадки, удаляясь в лес, чтобы в голове прояснилось. Он знал, чего хотел, но стоило ли оно того? Почему-то он просто не мог поверить, что его может где-то ждать хоть что-то лучше. С другой стороны, а так ли долго ему еще осталось?

Он не заметил их до тех пор, пока его не схватил первый. «У тебя тут что, свидание с очередным сладким мальчиком, педик?» Парень, который его держал, выглядел лет на шестнадцать. Грязные джинсы и джемпер, сальные волосы. Тот, который говорил, выглядел старше и был одет в черную кожаную куртку. Третий держал монтировку. Его глаза впились в Тига с неумолимой ненавистью. Девчонка, наверное, не старше пятнадцати, обвилась вокруг Черной Кожаной Куртки. Она ухмыльнулась, смотря, как Тиг пытается высвободиться из удушающего захвата, в котором его держал Грязные Джинсы. «Почему бы нам его не употребить по полной?», сказала она Монтировке.

«Не-а. Пускай лучше отсосет у всех».

Грязные Джинсы толкнул его на землю. «Я не педик, - сказал он, - а у него может быть СПИД или еще какая дрянь». «Отличная догадка», подумал Тиг, отчаянно пытаясь сбросить с себя Грязные Джинсы. Черная Кожаная куртка шагнул вперед и поднял ногу в ботинке. «Выстави его руку подальше», скомандовал он. Грязные Джинсы схватил запястье Тига, вытягивая его руку и прижимая ее к покрытой листьями грязи. Тиг заорал, когда Черная Кожаная Куртка наступил на его кисть, дробя ее подошвой. Он почувствовал, как ломаются кости, как раскаленная добела агония пронзает его руку и взрывается в голове. Монтировка подошел сзади и обрушил тяжелый ломик на его поясницу. Тига вырвало мясным пирогом, который он съел на обед.

«Сукин сын! – крикнул Черная Кожаная Куртка. – Этот ублюдок мне ботинки облевал».

«Убейте его!» - заорала девчонка. Грязные Джинсы сгреб его волосы и начал молотить кулаком по лицу Тига. Тиг почувствовал, как его сердце содрогнулось и сбилось с ритма. Уплывая из сознательного состояния, он увидел, как сквозь деревья несется Робин. Остальные, сосредоточившись на побоях, которые они ему задавали, не заметили стройного светловолосого мальчика. Но голос они заметили.

«В древней Ирландии особа барда была неприкосновенна, - крикнул он ясным голосом. – Отпустите его».

«Еще один. Хватайте его!» - завопила девчонка.

Тогда начался звук. Соскальзывая в черноту, Тиг услышал пронзительный, ужасающий шум и осознал, что Робин поет. Его мучители зажали уши и рухнули на колени, а яростный звук поднялся до высоты неземного вопля. Один за другим они рухнули и забились, и кровь потекла из их ушей и носов. Когда все четверо затихли, Робин прошептал одно слово: «Баньши».

Когда Тиг пришел в себя, его голова лежала на коленях Робина. Он несколько раз поморгал, но все равно видел волосы Робина, теперь ярко-красного цвета, стоящие дыбом и бьющиеся в воздухе, будто их треплет шквальный ветер. Робин заметил его взгляд и сказал: «Парадокс. То, что я сделал, было вульгарной магией. Это, - он указал на волосы, - через некоторое время прекратится».

Магия? Хотя Тиг все еще чувствовал боль, он обнаружил, что может подняться. Пульсирующая боль в кисти уменьшилась. «Осторожнее, - сказал он Робину, - моя кровь… У меня СПИД».

«Я знаю. – Робин помог ему встать. – Но ему не обязательно у тебя быть».

Тиг посмотрел на тех, кто его избил. Они все еще дышали, но на их лицах была написана непередаваемая боль. «Что с ними?» - спросил он.

«Они будут жить. Разумеется, слышать они уже никогда не будут. Цена неспособности услышать крики тех, кто не такой, как все. Теперь они сами почувствуют вкус этой нетерпимости. Давай отправимся отсюда. Нас ждет мир, который предстоит переделывать».

Что-то шевельнулось внутри него от слов Робина: что-то, что всегда знало, что его время придет, потянулось и развернуло кольца своей силы.

«Пойдем» - сказал он. Он взял Робина под руку и ушел с ярмарки, едва заметив, что его рука по ощущениям стала казаться здоровой. Никто не заметил их ухода.

 

***

 

Мы знаем сок, который течет по деревьям, и знаем кровь, текущую по нашим венам. Мы – часть земли, и она – часть нас.

Вождь Сиэттл

Йон (Jon) проснулся от верещания телефона.

«Але» - пробормотал он, пытаясь разобрать в своей темной комнате, который час. Бросив эту безнадежную затею, он стал слушать то, что говорила Франсез. Черт бы их побрал. Еще один участок отметили под вырубку. Они отправят людей для заготовки меньше чем через три часа. Неужели эти отморозки не понимают, что уничтожают невосстановимые старые леса? Разумеется, они понимают. Его группа уже которую неделю ведет демонстрации протеста. Некоторым из этих деревьев больше двухсот лет! Они что, даже на Хэллоуин не могут сделать перерыва?

«Окей, я доберусь туда минут через двадцать», сказал он Франсез и устало натянул вещи, которые сбросил меньше четырех часов назад. Он все еще был вымотан, но ему придавал сил его гнев. Он уже устал играть по всевозможным вежливым правилам.

Он спустился в подвал и вылез с нужными инструментами – мешком огромных гвоздей и скоб и парой тяжелых молотков. Вколачивание в деревья железок в нужных местах иногда причиняло ранения тем, кто их пилил, когда их мощные инструменты натыкались на железо. Обычно одного подобного несчастного случая хватало, чтобы отпугнуть лесорубов или замедлить их работу настолько, что все дело становилось бесприбыльным. Деревья выживут, а лесорубы отправятся куда-нибудь еще.

Солнце сжигало ранний утренний дождь, и по лесу поднимался туман. Все еще немного моросило. Йон как раз вколотил свой последний гвоздь в великолепный старый дуб, когда услышал выстрел. Он обернулся предупредить Франсез и увидел, что ее тело сползает по стволу дерева, оставляя за собой кровавый след. Ей снесло половину головы. Взглянув в глаза двум мужчинам, винтовки которых теперь уставились на него, он прочитал там историю собственной смерти. Никакого сомнения, это объяснят как несчастный случай на охоте. Он побежал.

Продираясь сквозь лес, петляя среди деревьев и молясь, чтобы суметь оторваться от бегущих по его следу, Йон оступился и скатился с холма на открытую местность. Заставив себя подняться на ноги и хромая дальше, он ожидал, что в любой момент в его спину выстрелят. Когда он проходил внешнее кольцо деревьев, окружающее огромный красный дуб, сильная рука высунулась из-за широкого вяза и потащила его за собой. Его спасителем оказался жилистый бородатый мужчина, одетый в джинсы и фланелевую рубаху. «Стало быть, в конце концов, ты все же пришел. Я Джеррол, но у нас потом еще будет достаточно времени побеседовать». С этими словами Джеррол шагнул вперед и скомандовал Йону: «Смотри!»

Проломившись между деревьев на открытую вершину холма, где Йон потерял равновесие, двое мужчин задержались. Один из них взглянул вверх – над их головами прогремел гром. Другой сказал: «Пошли. Мы должны найти того чувака. Давай поищем тут внизу».

Джеррол крикнул им: «Уходите. Скажите своим боссам, что эта земля исключена из списков на вырубку. Скажите им, чтобы больше не рубили деревья, если дорожат своими жизнями».

Когда они вскинули винтовки и взяли его на прицел, Джеррол выбросил руки к небу. Гром оглушил Йона, когда разряд молнии нашел свой путь в землю по металлу винтовок обоих мужчин.

К тому времени, как Йон добрался туда, он увидел, что Джеррол уже отнес одно из тел вниз по холму к красному дубу, который стоял в центре рощи. Взяв с земли рядом с собой серп, Джеррол перерезал горло человека. Из раны хлынула кровь.

«Как вы брали от жизни леса, так вы и вернете в нее», продекламировал Джеррол. Потом он обернулся к Йону и улыбнулся: «Добро пожаловать домой».

***

Что в звере было смесью крови с тьмой, То в нас душою стало и кричит, К тебе взывая страстью вековой.

Райнер Мария Рильке, Пение женщин, обращенное к поэту

Камария закрыла глаза и отпустила себя дрейфовать вдоль лунной дорожки в воде. Бледная луна светила вниз, на девушку, названную в ее честь. В воде она чувствовала себя плавучей и грациозной, такой, какой никогда не ощущала себя на земле. В это позднее время года вода была холодна, но она наслаждалась ощущением этого. Проводя руками в воде, она представила себя такой, какой хотела быть. Не сгорбленной девушкой с искривленной спиной, но высокой красавицей с прямыми конечностями. Если бы только луна могла исполнять желания…

Не то чтобы у нее не было привлекательных черт. Бархатная коричневая кожа без единого изъяна, темно-карие глаза с густыми темными ресницами и длинные черные волосы, заплетенные в косички, были ее самыми привлекательными чертами; Камария никогда не удостоилась чести получить татуировки или отличительные шрамы, как остальные девушки племени. Она была отдана миссионерам на следующий день после рождения, а через шесть лет увезена из Африки. Для нее они всегда были просто «миссионерами», и вместо любви одаряли ее религиозными нравоучениями. Хотя они всегда были добры, они не были людьми, которые чувствовали себя комфортно с детьми – особенно детьми с телесными изъянами.

Пытаясь проглотить свою горечь, она поглядела на луну и воззвала: «Луна, Сестра, воссияй своим волшебным светом и измени то, какова я сейчас. Таково мое желание на Хэллоуин. Я хочу быть бегуньей. Я хочу прыгать и танцевать. Я хочу стать совершенной!»

«Зачем?» Камария чуть не выпрыгнула из воды, когда услышала мягкий мужской голос. Посмотрев в направлении, откуда он пришел, она увидела мальчика лет тринадцати с умилительным лицом. Он сидел на берегу, обхватив колени руками, и наблюдал за ней с видом выжидательного любопытства.

«Зачем что?» - спросила она.

«Возможно, мне следовало спросить, как ты хочешь стать совершенной» - ответил он.

Она внезапно и остро вспомнила о горбе, поднимающемся между завязками ее купальника. Она неуклюже выбралась из озера и добралась до халата, который оставила на берегу.

«Я просто мечтала» - пробормотала она. Потом она ощутила себя рассерженной. И уязвленной. Как далеко ни уйди, обязательно кто-то вмешается и испортит один из тех волшебных моментов, когда она пыталась ощущать себя нормальной.

Он наклонил голову на сторону, изучая ее с чувством собственного достоинства, в высшей степени необычным для тринадцатилетнего подростка.

«Извини. Я не хотел разгневать тебя. Я думал, что могу помочь».

«Как?» Она теребила пояс халата, будто это могло отвлечь внимание от ее горба.

«Ты призывала Луну, правильно? Ну, знаешь, богиню луны, покровительницу оборотней и тех, кто меняет обличья?» Он выглядел вполне серьезно, и она заметила, что ее радует отсутствие комментариев с его стороны относительно ее неуклюжести или изъяна. Она даже слегка улыбнулась.

«Ну да, наверное, так» - призналась она.

«Раз так, хотелось бы тебе узнать, как изменить себя? Ты правда имела это в виду, когда говорила, что ищешь совершенства?» Его глаза отразили сияние луны. Она отступила на шаг назад, внезапно почувствовав неуверенность в том, что ей нравится эта случайная встреча в лунном свете. Ее африканская кровь заговорила в ней, шепча о демонах и оборотнях. Ее жажда удержала ее от того, чтобы бежать от этого странного мальчика с глазами, светящимися лунным светом.

«Я хочу быть исцелена» - сказала она и поняла, что плачет.

Он подошел к ней и положил руку на ее искривленную плоть. «Все, что ты можешь вообразить, ты можешь и сделать», мягко сказал он.

Произнося эти слова, он изменился. Мальчик с умилительным лицом теперь был старшей по возрасту прекраснолицей женщиной, глаза которой приветствовали ее.

«Иди со мной. Тебе предстоит многому научиться, но ты найдешь исцеление – и совершенство».

Черная рука сомкнулась с белой, и сестры луны покинули священный водоем.

 

***

 

Я очищен и свободен. И я не позволю тебе игнорировать меня. Я принес тебе дар. Это все, что у меня есть, но оно твое. Меня зовут «Я живу». Я здесь.

Анна Ли Уолтерс, Pawnee - Otoe, «Я поклонился Солнцу»

«Никакого перерыва» - устало подумал он, когда пикап, полный молодых людей, с ревом пронесся мимо. Те, кто был внутри, заржали, и в нескольких шагах перед ним в землю впечаталась бутылка. «Чертовы придурки! Разве стоит так себя вести, когда по всей резервации кишмя кишат туристы? Хотя, возможно, это и есть причина, - подумал он. – Они делают все, чтобы мы спивались, сидели на наркоте или не отрывались от рулетки. Половина племени готова продать нашу священную землю застройщикам, а другая половина нетвердо держится на ногах из-за всей отравы, которой они накачали себя. Наши дети умирают от отсутствия минимальной медицинской помощи, но туристы каждый год приходят посмотреть на пляски и наше «Великое Индейское Наследие»». Кажется, они никогда не замечают нищету – только перья и бусы.

Типа той рыжей девчонки, заходящей в сувенирную лавку. Она, наверное, в отпуске, осматривает достопримечательности и тешит свое самолюбие, «погружаясь в культуру коренных американцев». Праздник урожая, черт его возьми. У них даже не было урожая – они просто пытались поднять бабла по случаю Хэллоуина.

Тоскуя по времени, которого он никогда не знал, Такода бесился от своего собственного бессилия. В школе он достаточно успевал, чтобы подготовиться к медицинскому, но отсутствие денег или стипендии закрыло перед ним двери медицинского вуза. Дух внутри него безмолвствовал; Такода не смог бы стать знахарем, как его дед.

Дед пытался научить его, но Такода просто не мог видеть или слышать духов. В своем испытании духа все, что он увидел, были мысленные образы пищи и воды. Он пытался объяснить деду, что он «чувствовал» неправильности в людях, которые были больны или ранены, но ему не хватало таланта объяснить, какой именно дух внес дисгармонию. Кохана был великим человеком, последним великим шаманом их племени. Он никогда не бранил Такоду, но печаль в его глазах говорила достаточно ясно. Теперь старик умер, и Такода задумывался, что держит его здесь.

Завизжали тормоза, и женский крик был оборван звуком удара. Он побежал на звук. Звон бьющегося стекла перекрыли пронзительные, истерические крики маленького ребенка. Пикап, в котором ехали молодые люди, лежал на боку. Вокруг него со стонами двигались несколько человек. Маленькая машина, наполовину скрытая опрокинувшимся пикапом, была смята в гармошку. Одна дверь была открыта, маленькая светловолосая девочка лежала на земле, громко крича. Он увидел, что из ее руки торчит сломанная кость. Светловолосая женщина была зажата между рулем и сиденьем: смявшийся перед ее машины пригвоздил ее к месту. К месту аварии бежали другие люди.

Такода почувствовал желание просто остановиться и предоставить остальным со всем разбираться. Что он сможет сделать такого, чего не могут они? Потом он двинулся на помощь. Большинство молодых людей выглядели потрепанно, но без серьезных повреждений. Боги защищают тех, кто слишком пьян, чтобы чувствовать боль, подумал он и обернулся к матери с ребенком. Ребенок, кроме сломанной руки, выглядел неплохо. Потом его глаза встретились с глазами матери ребенка, и он почувствовал ее боль и страх. Она умирала и знала об этом. Медленным, болезненным жестом она протянула к нему руку – инстинктивный жест, который говорил: «Не дай мне умереть в одиночестве». Он потянулся к ее руке, переполняемый гневом и беспомощностью, но другая, маленькая рука преградила путь его руке.

Рыжая девушка, которую он видел на входе в магазин, мягко вклинилась между ним и женщиной. Она обернулась, чтобы взглянуть на него, зеленые глаза были полны нахальства и приказа.

«Найди фомку или что-то в этом роде, и вытащи ее отсюда», - рубанула она.

«Э… это ничем не поможет, - яростно прошептал он, стараясь, чтобы женщина их не услышала. – Она не вытянет. Особенно если мы начнем ее двигать. Позволь ей умереть с хоть каким-то достоинством».

«Она не умрет, если ты просто примешься за дело и позволишь мне заняться тем же. Мне некогда спорить с собой. Просто делай!» Она снова повернулась к женщине, сжала ее руку и сказала: «Просто расслабься. Ты не умираешь. Холодно тебе сейчас от шока. И ты не обливаешься кровью так сильно, как тебе кажется. Ранения головы всегда выглядят страшнее, чем на самом деле».

Подумав, правда ли он неверно оценил тяжесть ранений женщины, Такода позвал на помощь.

На протяжении следующего часа, пока команда механиков разгибала и растягивала металлические обломки, он наблюдал за рыжеволосой девушкой и изумлялся. Подъехала скорая. Они забрали ребенка в окружной госпиталь, но приняли предложение Такоды подвезти женщину туда, когда ее вытащат.

Наконец аварийная бригада вынула ее из машины, и стала видна длинная царапина на ее правой ноге. Ранение головы, которым занималась рыжая, было еле заметно. Он помог ей добраться до старой машины своего деда, припаркованной неподалеку. Когда он садился за руль, рыжая девушка похлопала его по плечу и сказала: «Встретимся в госпитале».

Она поднялась к нему в комнату для ожидания. «Ты Такода, правильно?»

Он удивился: где она слышала его имя? «Ну да. А ты кто?»

«Я старый друг твоего деда. Он много рассказывал о тебе. Мне было жаль узнать, что он умер. Кстати, меня зовут Сара».

«Он не упоминал мне про тебя…» - начал он.

«Ну, тогда он и не стал бы этого делать, - закончила она. – Поехали, прокатимся. Думаю, у тебя есть несколько вопросов, а у меня могут найтись на них ответы».

«Куда ты хочешь поехать?» - спросил он.

«Куда-нибудь, где я смогу рассказать тебе о целителях, которым не требуется быть докторами или знахарями. Целителях вроде меня». Она бросила на него взгляд и увидела зарождающееся понимание.

«Та женщина. Она умирала, так? – Спросил он. – И ты ее спасла».

Она кивнула.

«Ты научишь меня?» У него никогда не получалось вести себя скромно. Она рассмеялась над натужностью в его голосе, когда он попытался изобразить заискивание.

«Я здесь как раз для этого. Но я не возьму тебя с собой, если ты веришь, что можешь потерпеть неудачу. Ты сдался с духами и сдался с поступлением в медвуз. Теперь – все или ничего».

«Я был прав, она заносчива, - подумал он. – Но она обладает истинной силой и думает, что может меня научить». С мрачной решимостью он ответил: «Я не потерплю неудачу, но лучше бы тебе быть чертовски хорошей».

 

***

 

Бог жив. Магия на подходе…

- Buffy Ste. Marie, «God is Alive, Magic is Afoot»

Магия жива. Богиня на подходе…

- несколько тысяч почитателей Богини

Айлин бежала с кладбища, и ветер утирал ее слезы. Из-за спины доносились шокированные голоса скорбящих и голос ее отца, зовущий ее. Кэти была мертва. Ее близняшка; ее сестра. Родная душа и вторая половина. Убита. Значит, Кэти тайком смылась и пошла в танцевальный клуб. Неужели танцы были таким большим грехом, что платить за него ей пришлось собственной жизнью?

Айлин часто ставила под сомнение строгие правила, которые направляли жизнь ее семьи, но она никогда раньше не рассматривала собственную веру. Неужели Кэти «преступно выставляла себя напоказ»? Неужели она «напрашивалась на это», когда носила короткую юбку и высокие каблуки? Никто не заслуживал того, что случилось с Кэти. Изувечена, изнасилована, убита – ношение высоких каблуков просто не может быть достаточной причиной для такого.

Ее родители пытались объяснить: Кэти сама стала бесстыжей женщиной. Хотя они скорбели по ней, она не была чиста в то время, когда умерла, и утратила свое место в качестве одной из избранных. Иногда Айлин просто не могла поверить в Бога, у которого могло найтись место только для горсточки избранных, или Бога, который воздавал за мелкое прегрешение жестокостью и смертью.

Она продолжала идти, не особо замечая, куда идет, пока не дошла до парка. Когда она увидела собравшихся там женщин, то чуть не ушла. Некоторые из них выглядели, как лесбиянки. Другие были одеты в юбки и крестьянские блузы. Одна была облачена в мантию и что-то вроде тиары с серебряным знаком луны. Они танцевали и пели, благодаря Богиню за все посланные ею благословения.

«Ну да, благодарности ни за что» - подумала она. Она смотрела, как женщины движутся в круговом танце, и пыталась не разрыдаться. Она подавила порыв прыгнуть в круг и закричать. Прижавшись лбом к ближайшему дереву, она попыталась выровнять дыхание. Когда кто-то дотронулся до ее руки, она вскрикнула и отскочила.

«Не трогай меня» - огрызнулась она.

Женщина в тиаре изучила ее заплаканное лицо и кивнула.

«Не хочешь ли ты присоединиться к нам? – Спросила она. – Мы как раз собирались перекусить сидром и пирогами. Мы будем рады тебе, сестра».

На слове «сестра» Айлин сдалась. Странная женщина обняла ее и позволила ей проплакать минуту, потом отступила назад и промолвила: «Боль разделенная – боль ослабевшая. Позволь нам помочь тебе».

Айлин позволила усадить себя в их круге. Она пила сидр и съела несколько крошек кекса. Она слушала их разговоры и, запинаясь, рассказала собственную историю. Их симпатия немного помогла ей, и она осознала, что рада их компании. Когда они собрались, чтобы уходить из парка, Звездочет, их высокая жрица, сняла свой лунный обруч и вручила его Айлин вместе с визиткой.

«Держи. По тебе видно, что тебе это требуется, - сказала она, - а вот это – моя карточка. Если я тебе потребуюсь, просто звони – в любое время. Богиня не связана рабочими часами».

Шагая домой, она сообразила, насколько поздний час успел наступить. Дети в веселых костюмах, кишевшие на улицах, давно уже разошлись, жадно подсчитывая свои подарки на Хэллоуин. Когда совсем стемнело, она зашагала быстрее, стараясь держаться хорошо освещенных улиц. БМВ притормозила рядом с ней; за рулем был симпатичный, хорошо одетый молодой человек. Он опустил окно и сказал: «Мисс, вам не стоит бродить в одиночестве так поздно ночью. Могу я предложить довезти вас домой?» Она оглядела его. Короткие волосы, темно-синий блейзер, улыбка готовности, открывающая его брекеты; он выглядел нормально. На той стороне квартала из переулка вышел всклокоченный человек в длинном пальто и посмотрел на нее мутным взглядом. «Спасибо» - ответила она. Когда она уселась, он отъехал от тротуара. Потом он защелкнул двери и наставил на нее пистолет.

«Просто веди себя хорошо, - скомандовал он, - и с тобой ничего не случится». Он свернул в темный переулок, а она сидела, оцепенев, и в ней шелестели страх и шок. Когда машина остановилась, он открыл свою дверь и, схватив ее за руку, перетащил на свое сиденье. «Вылезай, сука. Не заставляй меня пользоваться этим» - сказал он, слегка поднимая пистолет. Она почти сдалась. Потом она вспомнила странные царапины, которые коронер нашел на теле Кэти, следы от укусов, сделанных кем-то, носящим брекеты! Когда он протащил ее вокруг машины и открыл багажник, она закричала и обернулась в его руках, кусаясь и царапаясь. Он взвыл, когда она вгрызлась в его большой палец, потом отпустил ее, когда она захлопнула крышку багажника поверх другой его руки, той, в которой был пистолет. Она сбежала, пока он пытался высвободить руку. Только тогда она сообразила, что все еще держит его большой палец во рту.

Когда ее перестало рвать, она аккуратно подобрала большой палец, завернула ее в шарф и бежала весь остаток пути до дома. Ее отец поднял взгляд от телевизора, когда она захлопнула за собой дверь. Из кухни выскочила мать. По ужасу на лице матери она поняла, что кровь того человека залила ей лицо и подбородок.

Отец подошел к ней вплотную. Она подумала, что он собирается обнять ее и прижать к себе. Пощечина со всего размаху заставила ее отшатнуться назад. Она в ужасе уставилась на него.

«Во имя Господа, что, по-твоему, ты сегодня творила? Ты унизила меня и свою мать перед лицом всех наших друзей. Мой босс там был. Он думает, что у меня лунатичка вместо дочери!»

Уставившись на синяк на лице матери – такой же, какому предстояло появиться на ее собственном лице, - она отступила к двери.

«Возможно, он прав, - сказала она, выскальзывая наружу. – Возможно, это как раз то, чем я являюсь». Она захлопнула за собой дверь, не обращая внимания на то, что он безумно кричал ей вслед. Вытащив из сумочки карточку жрицы, Айлин воздела в воздухе откушенный большой палец.

«Именно Лунатичка. Психопатка Богини. В точку. Как раз в тему».