Строфа третья: Огненный танец

Единственная настоящая ересь – это отказ от удовольствия.

Пол Рудник, Джеффри

В моем странствии мне являются в грезах выдры. Выдры с глазами Арии, полными яркой воды.

Путешествие ведет меня на запад, в Колорадо, Калифорнию,  Аризону и, наконец, на Блэк Рок Плайя, океан, обратившийся в пыль. Я сдержала свое обещание встретиться здесь с остальными, и, вдобавок к этому, я много узнала.

Это легко – слишком легко – думать, что ты понимаешь вещи, таращась на узор и совершая ритуалы в освещенной свечами комнате. Чтобы по-настоящему понять Божественный Пульс, однако, мне пришлось идти по бесконечной дороге. Не с магией, но с человечеством. К тому времени, как я добралась в Неваду на фестиваль, я повидала Лакашим, отраженный в тысяче лиц, голосов, имен. Я оставила частицу себя в каждом человеке, которого встретила. И они оставили себя во мне.

Спящие, Тупоголовые и Народ Теней

Твой враг в его собственных глазах никогда не является злодеем. Имей это в виду: в этом может быть путь сделать его твоим другом. Если не получится, можно убить его без ненависти – и быстро. Мерзавец убивает ради удовольствия. Дурак убивает ради ненависти.

Роберт Хайнлайн, Достаточно времени для любви

Она зовет себя «Ворон». Накачанная сильнее, чем Сталлоне, но и с ножом обращается хорошо. Пока мы проводим время вместе, она вырезает узоры на моей коже. Боль невероятна, но она никогда не притупляет моего одиночества.

Однажды ночью на пляже я грелась у одного костра с несколькими тинейджерами, смолящими дрянной косяк и пьющими дрянное пиво. Трое казались нормальными, но их вожак, диковато выглядящий чувак, зовущий себя «Макс», мгновенно загнал все мои индикаторы опасности до крайней отметки. Они предложили мне косяк, но я отказалась и, извинившись, быстро смылась. Надеюсь, никто никогда не принял их предложения.

На подходах к Рено двое мужчин чуть не задавили меня машиной. Когда позади неожиданно взревел двигатель, их злоба ударила в меня, как сама машина. Я отскочила на обочину, скатилась и спряталась в мусоре, а они остановились, пошарились вокруг, выругались и уехали. Повезло. Возможно, это было что-то на тему ангела-хранителя. Если рядом и были Ария или Волк, я их так и не увидела. Впрочем, возможно, это была я сама.

В баре в Боулдере я обнаружила, что за мной ухаживает человек с глазами, подобными вечности. Даже Ария не смогла бы переиграть этого жутика в «гляделки». Моя кожа похрустывает, как горелая бумага, когда он разглядывает меня, улыбается и потом уходит. Чем бы он ни был, я не думаю, что он был человеком. И у меня есть такое чувство, что мы еще встретимся.

В Фениксе я встречаю Линду. У нее было ровно на одного скверного любовника больше, чем надо, и это изломало ее. Я не собиралась принимать ее под свое попечение, но к тому времени, как мы уходим, мы – спутницы. В Неваде я отпускаю ее на волю. Мы обе плакали, но, когда я видела ее последний раз, она хохотала, катаясь в грязи с дружелюбным парнем из Бронкса. Забавно, как я это помню. С того дня, как мы прибыли, дождя не было.

Ворон научила меня танцевать с огнем. В Неваде я начинаю работать с тем, что успела усвоить. Перед толпой любопытных я зажигаю факела. Пламя вспыхивает в темноте, кромешной тьме пустыни, освещенной только порывистым огнем костров и адом в моих руках. Ночь полна прохладным, сухим ветром. Смотря за пределы толпы, я начинаю.

Спящие

Да, это мечтание-под-трубочку, но, когда девушка думает, что пощечина от парня – это признак его любви, тебе надо ведь с чего-то начинать.

Тимоти Тонер

Мы не одни. Никогда. Лакашим пульсирует в каждом священном существе, живом творении огромной сложности. Теперь я могу звать себя Пробужденной, но, на самом деле, никто по-настоящему не спит. Где-то под поверхностью обыденного мира ворочается потенциал, вялый, но от того не менее реальный. «Сущее, - как говорит память Волка, - это всего лишь коллективная галлюцинация; мало кто это понимает, и еще меньше действуют сообразно пониманию. Тех, кто не таков, надо пробуждать поцелуем». – Он улыбается, а потом: «Только не плещи воду им в лицо. Они убьют тебя».

Он не шутит. В Сан-Фанциско меня чуть не арестовали. На дороге в Каттерсвилле какая-то женщина заорала на меня какую-то чушь и выстрелила в меня. Я встречала мужчин, которые мне нравились, и мужчин, которых мне бы понравилось убивать, и много мужчин и женщин между ними. Если вам встретился в дороге Культист, пожалуйста, не убивайте его. Куча народу уже пыталась.

Но мы никогда не сдаемся. Спящие – как пламя для нам подобных. Так много из них стало бы танцевать, если бы они только услышали ритм. И, как сказал Джим Моррисон, у нас хватит народу начать чертову вечеринку. Некоторые Экстатики смотрят на обычных людей, как на игрушки; другие – как на инструменты или компанию; а кое-кто и как на жертв. Что до меня, я предпочитаю видеть в них частицы себя. Не спрашивай, какая точка зрения верна. Я бы сказала, все перечисленные.

Тупоголовые

Ну вот у нас эта великая подавляющая сила, которая пытается перемешать все в однородную массу и сделать все одним и тем же! И вот этому мы должны сопротивляться, должны бороться, потому что это анти-жизнь! «Evil», «Зло», - это «Live», «Живи» в обратном написании. Кто бы ни пытался разрушить индивидуальное выражение жизни в людях – это и есть зло.

Факир Мусафар, «Modern Primitives»

Я понимаю страх. Все мое пробуждение было одной борьбой за то, чтобы подняться над ужасом. Некоторым людям никогда не удается сбежать от своего страха. Он гонит их, пожирает их. В процессе он заодно пожирает и других. Охоты на ведьм не прекратились, когда потух последний костер. Скорее уж они возобновились, омываемые теплым светом из телевизора и подвергающие все тщательному разбору ради нашей безопасности.

Никогда не удивлялся, что за силы стоят за демагогами? Я уже не удивляюсь. Никогда не задавал себе вопрос: почему нормальные в остальных отношениях человеческие существа могут настолько бояться перемен, что они лепят себе на бамперы наклейки типа «Пробка – это нормально» и «Не вините меня…»? Поверьте, причины есть.

Тупоголовые не врубаются и никогда не будут. В их маленьких совершенных мирках нет места катастрофам, нет места страху. Если бы им пришлось, они бы выкопали из песка всю тысячу имен хаоса и сожгли бы их все заживо. Некоторые так и делают. Те люди в Рено, например. Теперь, когда я шагнула по ту сторону разметки, мое имя – одно из этой тысячи имен. Для тупоголовых я – угроза, которая стоит того, чтобы ее убить. Для меня они грустны и жалки. Но у неудачника с пулеметом все равно есть пулемет, так что лучше обходить его по широкой дуге и уходить при его появлении.

Другие

Some say the gods are just a myth
Well, guess who I’ve been dancing with?
The Great God Pan is alive

Waterboys, «The Return of Pan»

У некоторых сверхъестественных существ есть более тесные связи с Культистами, чем у других. По большей части, мудрые безумцы манят Сородичей, интригуют кошек-оборотней, вызывают отвращение у Гару, замешательство – у Традиций, тревожат Технократов, разъяряют Падших, печалят призраков (хотя хорошо ладят с духами природы) и, если удается их найти, резвятся с феями. Все же вампиры клана Тореадор и линии крови Дочерей Какофонии, а так же феи из числа сатиров, могут похвастаться особенно близкими отношениями с Культом.

Кланы вампиров

Как выяснили не-мертвые, некоторых магов легче вовлечь в свои игры, но при этом они, если идти против них, оказываются более серьезными противниками. Хотя персонажу требуется Знание Осведомленности (Lore Knowledge) (в случае с вампирами, соответственно, Осведомленности о Магах), чтобы отличить один клан или, соответственно, Традицию, от другой, эти отношения следует отметить.

В отличие от большинства вампиров, Тореадоры воспринимают Лакашим. Они не видят его так, как Экстатики (если только не освоят дисциплину Прорицания пятого уровня), но могут чувствовать его – и использовать его – по-своему. В этом и заключается зов сирен, скрытый в их страсти к искусству. Пульс самого творения.

Дочери Какофонии высвобождают темную сторону Пульса. Их песни открывают двери восприятия большей глубины, чем способно вынести большинство людей. Культисты, однако, к такому привычны – подобные прозрения редко способны свести их с ума. Вампиры, которые применяют против Экстатиков дисциплину Мельпомении, должны добавить +2 к сложности своих действий.

Темные совратители Сета и Баала знают Культистов слишком хорошо. Многие маги становились жертвой их искушений – или разрушали их рабо- и наркоторговлю. Верхушка Традиции знает, что эти вампиры существуют, но мало что понимают в их возможностях или происхождении.

Любители искусства и чувственности, Экстатики могут сразу распознать способ хорошо провести время (даже если этот «способ» на самом деле питается кровью). Так что вампиры и Культисты иногда становятся товарищами по времяпрепровождению… или соперниками. Не существует никакого «официального» пакта между этими группами (скорее уж совсем наоборот), но отдельные вампиры и маги часто встречаются как-нибудь ночью. Тон этих встреч (и количество пролитой крови) зависит от персонажей и их предпочтений.

Сатиры

Эти отношения вполне очевидны. Связи доброй воли между козлами и Экстатиками ведут историю с Древней Греции, и одних часто можно найти в компании других. В то время, как обычные феи просто очень ценят компанию Культистов (а вы можете произнести словосочетание «фабрика Гламура»?), сатиры разделяют с ними узы наподобие дикшама: tragas kalein, Зов Козла. Заключенные во времена сборищ во славу Диониса, узы воспрещают драки между этими группами. Зов время от времени нарушают, но в целом, для мирного договора двухтысячелетней давности, он работает чудо как хорошо.

Народ Тени

В моем уме не осталось сомнений в том, что эти люди выполняли некое испытание, которое устроил для меня Дон Хуан. Выходя против них, я оказался брошен в реальность, которую невозможно было достичь или принять на условиях рационального. Он сказал… что моя рациональность охватывала лишь очень малую часть того, что он называл тотальностью самости. Под натиском незнакомой и в то же время реальной опасности… мое тело должно было найти способ применить свои скрытые возможности, или умереть.

Карлос Кастанеда, Второе Кольцо Силы

Тени живут своей жизнью. Я видела, как они смотрят на меня с барных табуретов и из паучьих сетей. Некоторые – мистики вроде меня самой, другие – непостижимые, чужие. Даже в моем беге к открытиям я не спешу узнавать их всех поименно. Человек из Боулдера гоняется за моими снами. Я только молюсь, чтобы он никогда не поймал меня наяву. Возможно, однажды мы станцуем, но не теперь. Я еще далеко не готова.

Как говорит Волк, у нас есть немного союзников среди волшебников. Говорящие-с-Грезой и Вербена все еще помнят наших Дивья, если и не наш вклад в создание их Совета. Остальные, как мне сказано, умывают руки насчет нашей дурацкой мудрости. Сами дураки, говорю я. Некоторые маги-хакеры могут проводить время развлечений в техно-экстатических чатах, но меня смущают друзья подобного типа. Лучше идти вместе с себе подобными, или со Спящими, или одной.

За пределами линий экстаза ждут другие тени, более голодные. Некоторые из них безумны, у других черные дыры вместо сердец. Вращая пылающие факелы, я изгоняю темноту из поля моего зрения. В моих руках кружится огненный шторм, достаточно близко, чтобы спалить волоски на коже, но не чтобы обжечь. Я осторожна, знаете ли, и хорошо подготовлена. Этот огненный танец не пожрет меня. Не сейчас. Никогда.

Ананда

Все страхи теперь оставили меня
Я больше уже не боюсь
Это мое сердце бьется в моей плоти
Это мой рот выдыхает этот вздох
И если я уроню слезу, я не стану ее держать
Я не боюсь любви
И если я почувствую ярость, я не стану ее отрицать
Я не боюсь любви

Sarah McLachlan, “Fumbling Towards Ecstasy”

Сейчас я стою посреди утра, и ветры пустыни мягко ерошат мои волосы. Сине-серое небо укрывает меня сводом, ночь медленно отступает от невидимого солнца. Под моими ногами пыль плайи движется, песчинка за песчинкой, щекочет мои лодыжки, покрывает мои ступни. Вдали от меня – но, как я чувствую, достаточно близко, чтобы потянуться и достать, - грозовые облака озаряют беззвучными вспышками далекие горы. Надо всей плайей нет ни звука – только разряды молчащей ярости. Скоро солнце засияет над пустыней, и фестиваль начнется вновь. Пока что я хочу танцевать в одиночестве, приветствуя утро только по-своему.

Надо мной стоит современный викканец, руки вытянуты в стороны навстречу утру.  Я подражаю ему, сбрасывая свое одеяло, обнажая себя перед утренним холодом. Соски затвердевают и поднимаются, волосы вздыбливаются, кожа идет мурашками, а ветер играет вокруг меня.

Я потягиваюсь, изгоняя остатки сна из ноющих мышц. В моем горле зарождается звук. Слова, которые я не могу произнести, потому что никто не придумал языка для того, что я чувствую. Песня. Ария. Теперь я понимаю.

Где-то вдалеке через плоское пространство, одинокий барабанщик приветствует утро. Я переношу вес с ноги на ногу, ловя далекие биты и перенося их в движение. Они совпадают с ритмом моего сердца. Божественный Пульс. Возможно, мне только кажется, но, может быть, он тоже его чувствует. Конечно, я тут не одна Пробужденная.

Я позволяю моей песне стать моими движениями, позволяю им вместе истекать кровью в дыхании, в сердцебиении. Мою глотку саднит: здесь слишком мало воды, и я слишком долго без нее обходилась. Я провожу языком из стороны в сторону и по очереди ласкаю каждый зуб. Я глотаю, и миллиграммы чудес ласкают мое запыленное горло.

Я наполняю легкие сухим холодным воздухом и поднимаю голос в прославлении страсти. За закрытыми веками мое зрение мчится, пульсирует из моего желудка к ступням, к пальцам и прочь, обнимая духов этой бесплодной пустоши и ее спящих посетителей. Для меня бьющие басы рейва за милю от сюда слышны, будто до них можно дотянуться рукой; мягкая кожа спящих расслабляется под моим прикосновением. Удар молнии за мили от меня заставляет мои волосы встать дыбом, а прохладный ветер – как возлюбленный с шаловливыми руками. Я чувствую, хотя не могу увидеть, озеро, которое было здесь миллион лет назад; движение призрачных рыб и древних течений на мгновение заставляет мои легкие сжаться, как будто я оказалась под водой. Потом все, что я чувствую – пыль под ногами; это печалит меня.

Потом это проходит, и я чувствую, как будущие капли расплющиваются о пыльную кожу. Сегодня будет дождь, и я наслаждаюсь им сейчас, как если бы я была на шесть часов вперед. Возлюбленные, которых я буду ласкать этой ночью, и те, что были у меня до того, навещают меня, пока я танцую ниже викканца. Я отправляю себя навестить их, так, чтобы те, кого я еще не встретила, узнали меня, а те, кого я встречала – вспомнили. В животе, над самым лоном, я чувствую жар и влагу. Щекотка распространяется, гоня холод с моей кожи, пульсом выбивается наружу и соединяется с сердцебиением утра. Сердцебиение пустыни. Даже здесь никогда не тихо.

Одна последняя нота. Я беру ее высоко и долго, следуя за ее волнами, пока они раскатываются над пустыней, потом падаю назад в себя и ежусь, пока ветер охлаждает мой внезапный пот.

Один последний дар; я отправляю призрак своих ощущений одинокому барабанщику у его костра. Может, я встречу его позже, может, нет. Пока что он будет знать, что кто-то любит его.

Пока что, по крайней мере, я оставила страх позади. Чудесно быть живой.