Волшебная Сказка: Самый Непослушный Мальчик в Мире… или Как Слуаги Начали Говорить Шепотом

Всем известно о существовании слуагов. Это тени, скользящие в темноте, шепот, раздающийся в ночи, липкие руки, тянущиеся к вашему потному челу всякий раз, когда вам снятся кошмары. Именно им назначено судьбой выползать из теней и проникать в дома обманщиков и фантазеров, сладкоежек и воришек печенья, забияк и любителей дергать других детей за волосы.

Они заползают в открытые окна, пролезают под наполовину открытыми дверями и протискиваются через дымоходы, когда неосторожные родители гасят в них спасительный для их детей огонь. Затем, тише и холоднее тающего снега, они прокрадываются в комнаты, где спят плохие дети и видят свои беспокойные сны. Быстрее раскрытой тайны, слуаги все так же стремительно и тихо сдергивают с них одеяла и поднимают спящих детей. Передвигаясь на самых кончиках своих тонких, паучьих пальцев, они уносят спящих лжецов и выдумщиков, нытиков и брюзг, плакс и задир в холодную, холодную ночь, и когда они оказываются далеко-далеко от их домов и случайных взрослых, которые могли бы услышать их крики, приходит время пугания.

О, да пугание. Понимаете ли, слуагов не слишком-то интересовало банальное устрашение маленьких мальчиков и девочек - во всяком случае, в те далекие дни. Нет, на самом деле, все было совсем не так. Они хотели пугать заносчивых и жестоких детей - пугать их для, чтобы они стали добрыми. Они хотели, чтобы в волосах этих детей появились седые пряди, которые они бы пронесли через всю жизнь. Они привязывали детей к ветвям деревьев с помощью веревок, сделанных из человеческих волос, а затем пускали пауков, которые плели свою паутину прямо у них на глазах, заставляли отвратительных маленьких личинок забираться им в уши и носы и ползать по их губам, а так же оживляли тени, которые танцевали и сжимались вокруг них до тех пор, пока даже самые бессердечные дети не начинали с плачем звать своих бедных и несправедливо обиженных матерей. Но главным было то, что слуаги могли кричать, стонать и тараторить что-то бессвязное, и одного звука их ужасающих голосов обычно хватало для того, чтобы непослушный мальчишка сразу же переставал спорить со своей матерью. От Черного Моря до Острова Скай не было ребенка, которого слуаги не могли бы заставить стать послушным - независимо от того, добивались ли они этого с помощью страха, обмана или собственного проворства.

И так продолжалось много, много лет. Между родителями и слуагами даже существовало нечто вроде договоренности, о которой никто никогда не говорил, но, при этом, знали все. О, да, конечно же, как отцы, так и матери могли изо дня в день клясться, что за их детьми никогда не придут слуаги, и что их сыновьям и дочерям никогда не понадобится запугивание для того, чтобы вести себя должным образом. Но, поздно ночью, после того, как количество разбитых тарелок или степень непослушания переходили некую невидимую черту, они иногда все же принимали это решение. После того, как догорали свечи, отец выставлял буханку хлеба (испеченного из заплесневевшего зерна, насекомых и мелких камешков) и плошку прокисшего молока, которые указывали слуагам на то, что под этой крышей им будут рады - по крайней мере, этой ночью.

Тем не менее, в один из дней в этот мир пришел самый непослушный мальчик, который когда-либо жил на свете. Когда он родился, то даже вороны покинули карнизы домов того селения, в котором ему предстояло жить, а король крыс приказал своим подданным держаться от него как можно дальше, чтобы ему ни при каких обстоятельствах не удалось дотянуться до их хвостов. Даже самые неприглядные страхи, которые только можно было себе вообразить, не могли сравниться с реальными поступками маленького мальчика, которого звали Михаил.

Еще с самого детства он отказывался есть то, что ему предлагали, а затем кричал от голода, подобно баньши. Он выдергивал шерсть у кошек, выкалывал глаза собакам и с радостным смехом переворачивал свечи, когда думал, 0что его никто не видит. Когда он повзрослел, то начал ловить бабочек и отрывать у них крылышки, которые, затем, он бросал на подушку своей матери, надеясь, что подобное надругательство над красотой вызовет у нее слезы. Когда верный кот, который усердно ловил мышей на протяжении десятка лет, был насильно затянут лапами в камин, именно Михаил смеялся от запаха сгоревшей шерсти. Именно Михаил разбивал горшки, портил еду и издевался над слугами, и так продолжалось до тех пор, пока его отец понял, что больше не может терпеть.

"Сегодня я позову слуагов", - сказал он своей жене в ту ночь, спустя всего несколько минут после того, как Михаил устроился в кровати и погрузился в свои отвратительные грезы.

"Но, милый мой, он всего лишь ребенок", - ответила мать Михаила. "Дай ему еще немного времени, и он перерастет все это".

Отец Михаила вздохнул и согласился с ней.

На следующий день Михаил погасил огонь в очаге, забросил собаку в загон для скотины и побросал все гвозди, которые были дома, в колодец.

"Сегодня ночью я все же позову слуагов", - произнес отец Михаила вечером этого же дня. - "Я не верю, что он когда-либо исправится по своей воле". И мать Михаила только кивнула и стала замешивать хлеб для слуагов.

Очень скоро все окрестные слуаги уже знали о Михаиле. Подобно тому, как рыцари передавали друг другу истории о легендарных драконах и обсуждали то, как можно сокрушить этих ужасных существ, слуаги в тот день торжественно пили свой Высокий Чай и обменивались историями о худших детях, которые когда-либо жили на свете.

"Ему больше всего подойдут пауки в глаза и сосульки в уши",- сказал Алексей Тринадцатипалый, один из величайших мастеров запугивания детей, которые когда-либо появлялись на свет среди слуагов.

"Нет, нет, нет, Алексей - мальчишка просто охрипнет от криков, если на него обрушится водопад отвратительных ползающих личинок, а зыбучая топь начнет засасывать его ноги", - перебил его Овайн аэп Гвин, которого часто называли самым яростным из всех устрашителей-слуагов.

"Я не согласна с вами обоими", - произнес третий голос.- "Михаил - это действительно самый гадкий ребенок, который когда-либо жил на свете, и потому ни один из тех дешевых трюков, которые мы обычно используем, не сможет сломить его. Я боюсь", - и с этими словами Ангежка Серозубая скорбно покачала головой,- "что прежде, чем мы сможем сломить Михаила, сломленными окажутся некоторые из нас". В ее словах ощущался оттенок пророчества, и сила Предсказания пронеслась по комнате, подобно ночному туману или коту. Многие из слуагов вздрогнули и одним глотком допили остававшийся в их кружках чай.

Вскоре над деревенскими крышами поднялась луна, а дым, понимающийся из труб коттеджей, устремился в ночное небо подобно молитвам смертных. Мать Михаила положила буханку хлеба, которую она испекла своими собственными руками - поспешно смочив его водой, чтобы сделать хлеб помягче для зубов слуагов - на землю. Отец Михаила устроил плошку - конечно же, треснувшую, как и все, к чему прикасался Михаил - с прокисшим молоком возле хлеба. Вместе они прочли молитву, умоляя смилостивиться над их душами, а затем поспешно вернулись в свой коттедж.

Я не знаю, услышал ли кто-то эту молитву, помимо слуагов, но она уж точно не прошла мимо их ушей. Большими группами, по десять и двадцать Китэйнов, сходились они туда для того, чтобы отломить немного хлеба и отпить молока. Только тогда, когда последняя крошка была съедена, и последняя капля молока упала на жадные языки, слуаги начали проникать в дом, спускаясь по каминной трубе и пробираясь через окно, которое Михаил разбил две недели тому назад.

Михаил слышал шорох, с которым слуаги приближались к нему. Он видел поток теней, проникающих через окно, слышал пауков, плетущих сети, которым предстояло стать веревками для него. И, в последний миг, когда слуаги уже готовились наброситься на мальчика для того, чтобы утащить его в глухой лес - навстречу жадным рукам тех, кто сделал пугание детей смыслом своей жизни, он сделал то, чего не делал еще ни один ребенок, которого когда-либо похищали слуаги.

Он рассмеялся.

Обеспокоенные слуаги вытащили его из дома. Когда едва слышное шуршание ног слуагов стихло, отец и мать Михаила посмотрели друг на друга, затем задули свою последнюю свечу и улыбнулись.

Когда Михаил очнулся, он понял, что лежит на полу старой мельницы, связанный по рукам и ногам. Веревки, сделанные из паутины и человеческих волос, были продеты в дырки от сучков, оставшиеся в досках, и крепко-накрепко удерживали его на гниющем деревянном полу. Вокруг него теснились корчащиеся и изгибающиеся тени. Множество слуагов собралось посмотреть на то, как будет сломлена их величайшая добыча.

И так, под льющимися через прогнившую крышу лучами полной луны, которая в ту ночь была особенно большой и круглой, величайшие пугатели и мастера детских страхов из рода слуагов собрались вокруг мальчика, которого звали Михаилом. Они облачились в свои плащи из живых сороконожек, натянули перчатки, сделанные из живых тарантулов, медленно извивающихся слизняков и обрывков старой ваты, а затем подступили к Михаилу.

Мальчик посмотрел на них и рассмеялся.

Расстроенный Алексей схватил тень Михаила и подчинил ее своей воле, сделав из нее некое подобие ужасной марионетки. Исполинский теневой богомол навис над Михаилом, воздев к ночному небу бритвенно-острые когти черноты.

Михаил улыбнулся.

Разгневанный Овайн обратился к ветрам и призвал ужасающую бурю, повелев молниям пуститься в ужасающий танец вокруг мальчика. Электрические разряды лизали уши Михаила и сжигали его волосы, и огни Святого Эльма, принявшие обличье давно умерших людей, плясали у него перед глазами.

Михаил презрительно сплюнул.

Постепенно, гул толпы стал становиться громче. Крики и стенания, ворчание и недовольные возгласы собравшихся слуагов становились все громче и громче, пока эти звуки не слились воедино и не затмили свет луны облаком летучих мышей. Эти летучие мыши полетели к тому городу, где жили родители Михаила и, вскоре, уже бились в окна своими крыльями и оглашали окрестности пронзительным писком.

Тем временем, величайшие из слуагов использовали свои излюбленные приемы и хитрости, способные заставить поседеть самых гадких детей, с которыми они сталкивались в ходе своей жизни. Они призвали гигантские ступни, которые заставили содрогнуться саму землю, и отвратительных тварей, которые прикасались своими раздвоенными языками к ногам Михаила. Но мальчик лишь начал выкрикивать ругательства, демонстрируя свое презрение к собравшимся слуагам. Он делал это потому, что знал величайшую тайну слуагов: они не могли навредить ни одному ребенку, которого они забирали с собой. Это был священный уговор, заключенный (или, во всяком случае, так слышал Михаил) с ангелами воздуха, и если бы слуаги хоть раз нарушили его, то ангелы обрушили бы на них ужасную кару. И потому, он спокойно смеялся и оскорблял слуагов, ибо знал, что все их трюки были обычным притворством, импровизированным представлением из разряда Панча и Джуди, где сам он был единственным зрителем.

Тем временем, голоса слуагов стали звучать еще громче и страшнее. Мать Михаила, задрожавшая под своими одеялами, когда ужасающие звуки наполнили деревню, поклялась, что это Божья кара за то, что она сделала со своим несчастным Михаилом. Отец Михаила попытался выйти из дверей дома с факелом для того, чтобы отогнать летучих мышей, но они впились в его тело своими когтями, а затем подняли в воздух и унесли, и с тех пор никто и никогда больше не видел. В конце концов, слуаги не могли вредить только детям, не так ли?

Но, в то время, как облако криков и крылатых созданий клубилось в небе, Михаил оценивал прочность удерживающих его веревок и силу воли его пленителей. Он знал, что уже очень скоро их жалкие попытки запугать его подойдут к концу и тогда, как решил Михаил, начнется его собственное представление. Во всяком случае, он думал так до тех пор, пока вперед не выступила Агнежка, сжимающая в руке каменный кинжал. В глазах ее не было жалости, а крепко сжатые губы убивали даже мысли о милосердии.  Ее черные лохмотья развевались вокруг нее, подобно тому, как погребальный саван утопленной женщины продолжает колыхаться в глубинах ее водяной могилы.

Впервые за все это время Михаил испытал страх.

Агнежка занесла свой кинжал.

"Клятва!"- крикнул Алексей.

"Теперь она не имеет смысла, ибо если этот мальчик расскажет о нашей тайне, то все наше существование пойдет прахом", –  ответила Агнежка.

"Слова, которые мы произнесли перед ликом других!" –  вскричал Овайн.

"Ты видишь здесь кого-то из их числа?" – спросила Агнежка.

Нож Агнежки одним стремительным и ужасающим движением рухнул вниз.

Михаил закричал…

И нож остановился, причем острие его застыло над впадинкой на горле кричащего мальчика. Но Агнежка слишком хорошо наточила свой нож, и потому одна-единственная капля крови все же пролилась из вены Михаила.

В этот миг раздался оглушительный удар, как если бы зазвучал колокол, скрывавшийся в глубинах моря на протяжении многих веков. И разбросанные по всему свету рыцари Туата де Данаан осознали, что клятва, которая была некогда принесена им, оказалась нарушена. Они вскочили в седла своих скакунов и, подобно ветру, помчались туда для того, чтобы покарать клятвопреступников. Они неслись по небу, подобно ангельскому воинству, или, во всяком случае, так рассказывали горожане, души которых сохранили в себе достаточную способность мечтать для того, чтобы увидеть их. Поднявшись над крышами домов и затмевая своим сиянием лунный свет, рыцари Туата де Даннан помчались на своих крылатых скакунах к клубящемуся облаку голосов слуагов и сокрушили его. И с каждой летучей мышью, которая падала на землю, разрубленная серебристым клинком, еще один слуаг погружался в безмолвие. Крики сменялись шепотом, как в случае с Ши, которым, наконец-то, удалось настичь свою жертву.

И, наконец, в воздухе над мельницей не осталось ни одного голоса слуага. Последний, принадлежащий старой Агнежке, попытался бежать, но был сражен черной стрелой с серебряным наконечником. И, затем, Туата направились к собравшимся внизу слуагам, но тот, кто возглавлял их, поднял руку, закованную в серебряную перчатку. "Клятва была нарушена!"– крикнул он. – "Я объявляю цену предательства, которую вам придется уплатить". Его голос прозвучал подобно боевой трубе среди сгрудившихся в страхе и гневе слуагов, тонкие клинки и ужасные призрачные слуги которых были готовы к сражению. И, в тот самый миг, когда рыцари развернулись для того, чтобы вернуться домой, слуаги издали крик гнева и ненависти... но, из их глоток вырвался лишь едва слышный шепот. Ошеломленные, они попытались крикнуть еще раз. Но и в этот раз в тишине раздалось лишь что-то отдаленно напоминающее звук.

На мгновение на мельнице повисла тишина, а, затем, все собравшиеся слуаги посмотрели на Михаила. Именно из-за него они утратили свои голоса, из-за его проклятой гордыни и бессердечности. Их клятва была нарушена, и теперь никто не смог бы запретить им отомстить ему за все. Одна-единственная капля крови до сих пор алела у него на горле, а в глазах у мальчика застыл страх. А его волосы?

Они были белыми, как снег.

И, вновь, Агнежка подняла свой нож. Она вновь опустила его, но лишь для того, чтобы разрезать веревки, удерживающие Михаила. 

"Беги домой, мальчишка",– прошипела она.– "Беги так, если бы за тобой гнались все демоны преисподней и молись, чтобы мы никогда больше не пришли за тобой",- Ее голос напоминал шелест ветра среди засохших трав или шорох ветвей плакучей ивы.

Михаил поднялся на ноги и бросился бежать. За его спиной, остатки голосов слуагов слились в скорбной песне, звуки которой напоминали ветер, несущий песок среди древних каменных руин. Стоящий на переправе возле мельничного пруда, что ниже мельницы, человек, который стирал свои вещи, услышал эту песню и присоединился к ней, и так летела она до тех пор, пока голоса каждого простолюдина и лесного зверя не слились с песней скорби о том, что утратили слуаги. Ибо теперь ее должны были петь все остальные, так как песни для слуагов были утрачены навсегда.

Что же до Михаила, то на рассвете он оказался у дверей дома своей матери. Покрытый синяками и окровавленный, со снежно-белыми волосами, он бросился к ней на шею в тот самый миг, когда она открыла дверь. И, с тех самых пор, он стал идеальным ребенком.

Он должен был стать им. В конце концов, слуаги продолжали наблюдать.